Хроника Стрыйковского

«A po onej dzit; bitwie, to jest Chojnickiej, bedac krol Cazimirz zaloscien, ze go porazono, myslil jakoby nieprzyjacielowi swemu oddal i poslal do panow litewskich, zadajac, aby mu pieniedzy pozyczyli ku tej potrzebie jego. A przy poslech panowie koronni poslali do panow litewskich, aby ich w ludzie zapomogli wejrzawszy na ten upad ich» (ч. II, c. 256).

Исходя из того, что ссылка дана не на Берестовицкую летопись и даже не на «одного летописца», а на «русских летописцев», можно за­ключить, что приведенный отрывок содержался в ряде летописей. В на­стоящее время такое сообщение известно только по хронике Быховца. Сравнив оба текста, видим, что они несколько различаются между со­бой, но разница очень невелика. В сущности, она касается только од­ного места. Так, в хронике Быховца сказано, что король хотел своему неприятелю отплатить «с божиею помощию злом за зло». Это не весьма христианское желание у Стрыйковского передано в более смягченном виде: «как бы своему неприятелю воздать». Остальное совпадает почти дословно.

Предыдущие примеры показывают, что текст Берестовицкой лето­писи редко совпадает с другими летописями, и поэтому в данном слу­чае, кажется, можно заподозрить ошибку Стрыйковского, указавше­го вместо летописи Заславских «русских летописцев».

Подводя итог этим наблюдениям, можно сказать, что Стрыйков­ский редко цитировал тексты тех летописей, которые были у него, но

это были действительно цитаты с незначительным отступлением от источника как при переводе, так и при передаче на языке оригинала. Несравненно чаще Стрыйковский пересказывал летописные источ­ники, иногда сравнивая их с данными польских хронистов. Учитывая почти точную передачу текста при цитировании, можно думать, что и в пересказах Стрыйковский мало отступал от оригинала.

Система ссылок Стрыйковского на летописи

Точнее всего систему ссылок можно установить, изучая ссылки Стрый­ковского на одну летопись («одного летописца», по выражению автора «Кроники»), Однако прямые ссылки на «одного летописца» встречают­ся в «Кронике» не часто, и поэтому мы разберем случаи, когда ссылки даются на одну летопись, т. е. когда говорится «летописец», «летопи­сец русский» и т. д.

Наиболее определенные ссылки встречаются на Берестовицкую ле­топись, так как известно, где находится (находилось) селение Великая Берестовица и кто был владельцем рукописи. Относительно двух дру­гих, названных хронистом «достоверными летописцами», сказано, что их «каждый может найти в Гродке» (Гродно?), что они хранятся в собрании гродненского старосты Александра Ходкевича и что экземп­ляр этих рукописей имеется «у меня», т. е. у самого Стрыйковского (ч. I, с. 253). Из этого туманно изложенного места (рукописи были у Ходкевича, а одновременно и у Стрыйковского) следует, однако, что две летописи, которыми пользовался хронист, находились в Гродно. Были ли они собственностью Стрыйковского или он только пользо­вался ими, в данном случае несущественно. Что касается остальных 12 рукописей, то их следует принимать как «бездомные», поскольку места, где их нашел хронист или откуда они к нему поступили, оста­ются неизвестными. Примечательно, что ссылки на одного летописца Стрыйковский дает в самом начале хроники, после чего наступает дли­тельный перерыв, и затем они возобновляются лишь в конце XV — начале XVI в.

Рассказ о жизни Войшелка Стрыйковский передает со ссылкой на «стародавнего литовского летописца» (ч. I, с. 297). В этом источнике сказано, что Войшелк был раздражен против отца зато, что тот отсту­пился от «христианской римской веры», ушел от него в Галич «к рус­скому королю Даниилу» и его брату Васильку, несмотря на то что братья находились во враждебных отношениях с Миндовгом. В Га­личе Войшелк переменил веру с католической на православную («рус­скую»), стал монахом и три года жил у галицкого архимандрита Гри­гория. Затем Войшелк отправился на Святую гору и в Царьград, но из-за дальности пути повернул обратно, ушел в Новогрудок и там над Неманом «между Литвой и Новогрудком» основал монастырь, в кото­ром и жил. У его отца в это время возник конфликт с князем Довмон-том, потом Миндовг был убит (ч. I, 298). Учитывая, что ряд выписок, касающихся эпохи Миндовга — Войшелка, Стрыйковский делал из Берестовицкой летописи, естественно предположить, что данный рас-

сказ заимствован оттуда же, т. е. что «летопись князей Заславских» и «стародавний литовский летописец» — одно и то же.

Однако у Стрыйковского рассказ о Войшелке лишь в самом начале опирается на «стародавнего летописца», а немного ниже на поле есть отметка, что последующие сведения заимствованы из «летописцев о Войшелке Миндовговиче», т. е. что они находились в нескольких ле­тописях, специально посвященных Войшелку.

Помимо Стрыйковского, о Войшелке сообщается лишь в Ипатьев­ской летописи и хронике Быховца, не говоря о туманных известиях в других летописях. Основные данные об этом князе изложены в Ипать­евской летописи в записи за 1262 г. Запись начинается с сообщения об убийстве Миндовга, происшедшем в 1263 г. О Миндовге сказано, что он стал избивать родню, свою дочь отдал замуж в Холм за Шварна Да­ниловича, и затем без всякого перехода сообщается, что Войшелк на­чал править в Новогрудке, будучи язычником, причем проявлял край­нюю жестокость. Потом наступил перелом: Войшелк крестился «ту в Новегородьце», ушел в Галич, крестил там Юрия, сына князя Льва Даниловича, а затем, уйдя в Полонину, стал монахом. Пробыв там три года, он направился на Святую гору, но не дошел, так как в «тех зем­лях» (не сказано, в каких) был «великий мятеж». Возвратившись, он отправился обратно в Новогрудок и там над Неманом «межи Литвою и Новымъгородъком» основал монастырь. Миндовг порицал Войшелка за такую жизнь, Войшелк, в свою очередь, не любил отца (т. II, стб. 858—859). В записях за 1263, 1264 гг. сообщается об убийстве Миндовга, бегстве Войшелка в Пинск, возвращении его оттуда «с пи-нянами», захвате власти в Новогрудке и избиении противников (т. II, стб. 860—861). В записи за 1268 г. говорится, что Войшелк, оставив Новогрудское княжение Шварну, ушел в Угровск, а затем был убит Львом (т. II, стб. 867—868).

События 1263, 1264 гг. изложены в Ипатьевской летописи еще раз под 1255 г., но очень кратко. Эта запись сделана после 1264 г. В ней Войшелк показан не как сын великого князя, а как самостоятельный правитель: заключил мир с Даниилом Романовичем, выдал замуж сестру, Новогрудское княжество отдал Роману «от Миндовга и от себя» (т. II, стб. 830—831).

Текст хроники Быховца за 1262—1264 гг. почти целиком совпадает с Ипатьевской летописью, но если в Ипатьевской сказано, что Миндовг был убит после «сейма» 1262 г. «минувшу лету единому», то в хронике Быховца — после «сейма» прошло «время немало». Крестился Войшелк не «ту в Новегородьце», а просто в «Новогородцы». Из Полонины Вой-шелк двинулся не на Святую гору, а на Острую. В хронике сказано, что убитый Войшелком Остафий был воеводой, чего нет в Ипатьевской летописи. По летописи, Войшелк после смерти Миндовга княжил в Литве, а по хронике — «на Новгородцы и на руских городех». В войне с поляками, согласно хронике, Войшелк сжег город Ильзу, чего нет в летописи (т. II, стб. 861, 864—866; т. XXXII, с. 133). Причиной, по которой Лев убил Войшелка, по летописи, была зависть — почему Войшелк отдал «землю Литовьскую» Шварну, а по хронике,— месть за «окрутенства», которые делали в русских землях Миндовг и Вой-

шелк. Наконец, в хронике все это завершается словами: «И тут закон­чился род римского князя Па демона», чего, естественно, не могло быть в летописи (т. II, стб. 868; т. XXXII, с. 133—134), При всех этих рас­хождениях язык хроники совпадает с языком летописи — он такой же архаичный. Что касается записи за 1268 г., то ее содержание как в летописи, так и в хронике Быховца одинаково, но язык хроники мо­дернизирован (это язык XVI в.). Как обычно, год в хронике Быховца не указан.

У Стрыйковского раздел, в котором описаны те же события, дати­рован 1267 г. (ч. I, с. 304—306). Ссылки в разделе даны на «летописца» и на «летописца литовского и русского», а также на Меховского и Кромера в тексте, на поле же еще указаны труды Кадлубека, Длугоша и Бельского. Начальная часть раздела является у Стрыйковского как бы вступлением к главному моменту, т. е. убийству Войшелка. В нем сказано, что Войшелк, использовав раздоры, возникшие между волын-скими князьями после смерти Даниила Романовича, захватил «не­сколько русских замков», а потом двинулся с войском на Волынь, на­мереваясь завладеть ею. Лев Данилович, не имея возможности сопро­тивляться Войшелку, предложил начать переговоры. Войшелк принял это предложение, распустил основную часть своих сил, оставив при себе только ближайшее окружение из панов, князей и бояр, и затем уехал в Угровск, где ранее был монахом. Лев послал к нему своих братьев, приглашая Войшелка во Владимир; посланцы гарантировали ему безопасность.

Далее, со ссылкой на «летописца» изложены обстоятельства убий­ства Войшелка, но они даны несколько иначе, чем в Ипатьевской ле­тописи, и почти так, как в хронике Быховца. Так, Стрыйковский наз­вал Маркольта Немчина «паном русским», чего нет, да и не могло быть, в летописи, поскольку это терминология XVI в. Во всех трех источниках Войшелк и Лев называются кумовьями, но в Ипатьевской летописи они покумились задолго до убийства, в 1262 г., когда Войшелк крестил сына Льва — Юрия (т. II, стб. 859); то же в хронике Быховца без ука­зания года (XXXII, с. 133). По Стрыйковскому же, они стали кумовь­ями только на пиру у Маркольта (ч. I, с. 305). Как и в хронике Быхов­ца, причиной убийства у Стрыйковского указаны жестокости Миндовга и Войшелка в отношении русских земель. Так же как в хронике Бы­ховца, у Стрыйковского сказано, что Войшелк похоронен в монастыре Святого Владимира во Владимире (ч. I, с. 306), в Ипатьевской же ле­тописи сказано, что Войшелк похоронен в церкви Михаила Великого, но без упоминания о нахождении церкви в монастыре (т. II, стб. 868). Сверх того, что есть в хронике Быховца, у Стрыйковского добавлено, что Лев приехал в монастырь со слугами, которым он приказал окру­жить Войшелка; что убит Войшелк был саблей, причем его мозг брыз­нул на стену и на слуг Льва. Значит, источником хроники Стрыйков­ского, как и хроники Быховца, не могла быть Ипатьевская летопись. Вместе с тем можно предположить, что «летописец» и «летописец ли­товский и русский» — одно и то же и что это все та же Берестовицкая летопись.

Между прочим, утверждение Берестовицкой летописи (в передаче

Стрыйковского), что Войшелк первоначально был крещен по католи­ческому обряду, не должно казаться невероятным, ведь Миндовг был крещен именно таким образом.

В свое время В. Т. Пашуто высказал предположение, что в Новогрудке велось летописание¹⁶. Учитывая наличие «летописцев Войшелка Миндовговича», на которого ссылался Стрыйковский, существо­вание подобной летописи кажется вполне возможным.

Наиболее ранние (после сообщения о прибытии «итальянцев» в Лит­ву) известия Стрыйковского, основанные на «одном летописце», каса­ются персонажей легендарной части. Стрыйковский считает ошибоч­ным сообщение «одного летописца», будто Поята была дочерью Куковойта, так как в действительности она была его матерью (ч. I, с. 245). Значит, «один летописец» содержал версию, расходившуюся с версией летописей Красинского, Археологического общества, Ра-чинского, Румянцевской, Ольшевской и Евреиновской (т. XXXV, с. 91, 131, 148, 176, 196, 217).

Стрыйковский считает неверным и другое сообщение «одного лето­писца», будто та же Поята была замужем за девялтовским князем Гирусом-Кирусом (тоже легендарной личностью) (ч. I, с. 246). Такое сообщение есть в летописях Красинского, Румянцевской, Рачинского, Ольшевской, Евреиновской (т. XXXV, с. 130, 146, 174, 194, 216— 217). Значит, и в данном случае версия «одного летописца» была Стрыйковским отвергнута. Ясно, что «один летописец» содержал не ту вер­сию, как ряд других летописей. Учитывая, что между Берестовицкой и остальными летописями имелось различие в самом начале, можно предположить, что «один летописец» — в данном случае та же Берестовицкая летопись.

Следующая (хронологически) ссылка Стрыйковского на «одного летописца» касается имени ливонского магистра (дело происходит в эпоху Миндовга). Здесь Стрыйковский отмечает, что летописец назы­вал магистра Андреем; при вторичном упоминании — что магистр Андрих в летописи назывался Андреем,— ссылка дается уже на «русского летописца» (значит, тоже на «одного») (ч. I, с. 287). Следова­тельно, «летописец» и «русский летописец» — одно и то же. Магистр, но не лифляндский, а рижский упоминается только в хронике Быховца (т. XXXII, с. 132). Учитывая наличие ряда цитат из Берестовицкой летописи, приводимых Стрыйковским в начале работы и касающихся именно этой эпохи и лично Миндовга, можно предположить, что «лето­писец» и «русский летописец» — та же Берестовицкая летопись или летопись о Войшелке.

Последняя ссылка Стрыйковского на «русский летописец» при изложении событий XIII в. касается сыновей Трабуса. Стрыйковский отмечает, что его источник — «летописец» не только ошибся в отноше­нии Пояты, но и неверно указал, будто у Трабуса было пять сыновей, тогда как на самом деле они были сыновьями Ромунта (Романа) (ч. I, с. 316). Ипатьевская летопись не знает ни Трабуса, ни Ромунта (Ро­мана). В хронике Быховца отцом пяти сыновей назван Роман, племян-

-------

¹⁶ Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1959, с. 42.

ник Трабуса, Трабус же был сыном Скирмонта (т. XXXII, с. 134). То же в летописях Красинского, Археологического общества, Рачинского, Румянцевской, Евреиновской, Ольшевской (т. XXXV, с. 93, 132, 150, 177, 198, 218). Значит, и здесь «русский летописец» не совпа­дает ни с одним из известных сейчас источников.

После этой поправки Стрыйковский начинает делать ссылки на одного летописца (это делается по-разному: «русский летописец», «литовский летописец», но здесь говорится о тех случаях, когда ссыл­ка дана на одного) при описании событий конца XIV в., т. е. с переры­вом примерно в сотню лет. Поскольку ни одна из известных сейчас летописей и хроник не имеет такого длительного перерыва в извести­ях, то можно предположить, что или «русский летописец» был дефект­ным (недостача многих листов), или Стрыйковский, говоря об «одном летописце», «русском летописце» и т. д., имел в виду не ту летопись, на которую ссылался ранее, а ту, которая содержала индивидуальные сведения.

Первая ссылка на «русского летописца», сделанная после очень длительного перерыва, содержит описание войны Ягайла с Польшей, захвата шляхтичем Довойна в Польше фрагмента деревянного креста, возвращения литовского войска домой и чудес, происшедших в Виль­но в связи с привозом туда обломка креста (ч. II, с. 68). При этом в начале дается ссылка на «русских и литовских летописцев», затем вооб­ще на «летописцев», а в конце, где описываются вступление литов­ского войска в Вильно и происшедшие затем чудеса,— на «русского летописца», причем помечено, что этот летописец «пишет далее». Од­нако, поскольку весь рассказ представляет собой одно целое, ясно, что Стрыйковский один и тот же источник обозначает и в единственном и во множественном числе. В таком случае правильнее предположить, что у него было несколько летописей, потому что, имея подобный текст в одной летописи, написать, что так говорят «все летописцы единоглас­но», едва ли было возможно.

Сообщение о походе Ягайла и всех последующих событиях имеется еще только в хронике Быховца (т. XXXII, с. 144), но, говоря об од­ном и том же, обе хроники значительно расходятся в деталях. В них, например, сообщается, что под Завихостом литовское войско перепра­вилось через Вислу вплавь на конях, но у Стрыйковского инициато­ром такой переправы назван Радзивилл, тогда как в хронике Быхов­ца— просто «один литвин». (Издавая хронику, Нарбут в этом месте сделал сноску, в которой написал, что литвином, проявившим инициа­тиву, «очевидно, был Радзивилл, так как с того времени о нем вспоми­нают».) Подобное объяснение, однако, кажется совсем неубедитель­ным. Здесь Нарбут не вполне определенно сказал то, что уверенно из­ложено Стрыйковским. По Стрыйковскому, Ягайло был перевезен через Вислу в челноке, о чем в хронике Быховца не упоминается. Од­нако «литвин», который первым бросился в воду, произносит в обеих хрониках слова, лишенные смысла: по Быховцу, он крикнул «тут воде не бывать», а по Стрыйковскому,— «таки в тех руках воде не бывать» (ч. II, с. 68; т. XXXII, с. 144). Очевидно, и в «летописце» Стрыйков­ского, и в протографе хроники Быховца в этом месте был дефект. По

Стрыйковскому, тот же Радзивилл, переплыв реку и став у города, предложил забросать крепостной ров остатками сожженных домов, а затем перебросить через стену в город много «киёв» (палок), после чего город был подожжен; в хронике Быховца сообщения, что в ров бросали обгорелые бревна, нет, а «кии» якобы были заброшены в город по приказу Ягайла. Далее в хронике Быховца сообщается, что литов­ская армия сожгла Опатов и ряд других городов и дошла до Вислицы; у Стрыйковского же Опатов не упоминается, но сказано, что Вислица находится в 9 милях от Кракова. У Стрыйковского говорится, что вой­ско по пути обратно проходило около Лысой горы, где один литовец по имени Довойна захватил часть святого креста; в хронике Быховца о Лысой горе не сообщается ничего, и поэтому неясно, где Довойна за­хватил свою добычу (ч. II, с. 68; т. XXXII, с. 144). В этом месте расхож­дения между хрониками Быховца и Стрыйковского настолько велики, что первая для второй служить источником не могла. «Русский лето­писец» в данном случае — это источник, значительно отличающийся от хроники Быховца.

Следующее сообщение, основанное на «одном летописце», дано опять после очень длительного перерыва и относится к 30-м годам XV в., точнее, к обстоятельствам избрания на престол Великого кня­жества Литовского Казимира Ягайловича. Ссылаясь на Длугоша, Ме-ховского, Кромера и Ваповского, Стрыйковский излагает ход дела следующим образом: когда литовские магнаты решили избрать вели­ким князем Казимира, они отправили в Сандомир, где в то время жил королевич, двух жмудских панов — Михаила и Яна Кезгайлов. Од­нако польские паны не хотели, чтобы Казимир стал великим князем, так как намеревались сделать его лишь губернатором Великого кня­жества. Поляки проводили Казимира как губернатора до границы Литвы, но литовцы против воли польских панов короновали Казимира в Вильно великим князем. Изложив это, Стрыйковский добавил, что «литовский летописец» изобразил дело неверно, и указал, в чем за­ключаются его ошибки.

«Летописец» сообщал, что, когда Казимира Ягайловича избрали на престол, ему было 13 лет, на самом же деле 16 лет. Далее «литовский летописец» (!) неправильно утверждал, будто Казимир, когда его из­брали на престол, должен был тайно уйти из Сандомирского замка, хотя в действительности он уехал открыто. Казимира, по летописцу, «поднесли» на престол в Бресте, а на самом деле это было сделано в Вильно (ч, II, с- 206—207). Без сомнения, замечания Стрыйковского касаются одного и того же источника, который в одном случае назван «летописцем», а во втором — «литовским летописцем».

В хронике Быховца сказано, что Казимиру, когда его избрали ве­ликим князем, было 13 лет, что он «спустился з града» (в Сандомире) к литовским послам и что его «поднесли» на престол в Бресте, т. е. здесь имеется все, что Стрыйковский считал ошибочным у «летопис­ца». В этом рассказе любопытна еще одна деталь. По Стрыйковскому, в Бресте Казимира встретили великий земский маршалок Николай Радзивилл, виленский каштелян и жмудский староста Кезгайло, Ян Гаштольд, князь Юрий Гольшанский и Николай Немирович. По хро-

нике же Быховца, его встретили князь Юрий Гольшанский, Кезгайло, Иван Гаштольд, Николай Немирович и Остик (звания панов опус­каем). Значит, у Стрыйковского Радзивилл назван первым, тогда как в хронике у Быховца он поставлен на последнее место, причем не как Радзивилл, а как Остик (это была как бы предфамилия Радзивиллов, гораздо менее известная, чем Радзивилл) (т. XXXII, с. 157).

Следующая ссылка на «русского летописца» дана опять после дли­тельного перерыва и касается битвы под Хойницами, происходившей в 1454г. У Стрыйковского, перечисляющего пять ошибочных данных, они изложены в разделе, озаглавленном «Ошибки литовских летопис­цев во времени, месте и неприятеле», причем несколько раз путается один летописец с несколькими («русские летописцы», «русский летопи­сец», «летописец» и «летописцы»). Поскольку все время говорится об одном и том же, то вероятнее всего, что ссылки даны на один источник, только называющийся по-разному. О Хойницкой битве, согласно Стрыйковскому, писали «старосветские хроники и некоторые русские и литовские летописцы», а также Длугош, Кромер, ВаповскиЙ, Меховский, Гербурт (ч. II, с. 244). Известие об этой битве есть только в хронике Быховца, и там, действительно, все перепутано — дата, место и неприятель ¹⁷. По хронике Быховца, битва произошла между поля­ками и чехами, тогда как в действительности она была между поля­ками и немцами, и не под Вроцлавом, а у Хойниц. Что касается вре­мени, то в хронике Быховца год не указан, но последующие события датированы у него 1453 г., из чего следует, что битва, по хронике, про­изошла ранее этого года.

Отсюда можно сделать заключение, что Стрыйковский ссылался ес­ли не буквально на хронику Быховца, то па источник, аналогичный ему (по крайней мере в этом месте). Однако здесь Стрыйковский ссы­лается не на одного летописца, а на «некоторых русских и литовских летописцев» и на «литовских летописцев», из чего можно предположить, что у Стрыйковского было несколько летописей, содержащих ошибоч­ное описание битвы под Хойницами.

Далее отмечена еще одна ошибка «русского летописца» (ч. И, с. 284), тоже относящаяся ко времени правления Казимира Ягайловича. Подобного места в хронике Быховца нет.

Следующая ссылка на «летописца», который опять ошибся, отно­сится к концу правления Казимира. В Коломые, где молдавский гос­подарь Стефан принес Казимиру вассальную присягу, король дал ему в помощь 3 тысячи бойцов под командованием Яна Поляка, тогда как, по свидетельству «летописца», командовал ими королевич Ян-Альб­рехт (ч. II, с. 287—288).

В хронике Быховца сказано лишь, что король послал на помощь Сте­фану «королевичей и многих своих людей» (т. XXXII, с. 163). Здесь и далее Стрыйковский обычно приводит летописные данные как будто лишь для того, чтобы показать их ошибочность.

Ниже со ссылкой на «летописца» сообщается о приезде в Литву тверского князя Михаила Борисовича (ч. II, с. 288). На этот раз ука-

¹⁷ ПСРЛ, т. XXXII, с. 161.

зания, что данное известие летописца ошибочное, нет. Подобное сооб­щение имеется в хронике Быховца (т. XXXII, с. 163), но по сравнению с хроникой Стрыйковского там добавлено, что Тверское княжество «по­дали» московскому великому князю сами тверичи. Очевидно, все по­следние ссылки на «одного летописца» относятся к одному и тому же источнику.

Ряд следующих сообщений со ссылкой на «одного летописца» свя­зан с описанием неудачной попытки польского короля Яна-Альбрех­та захватить Молдавию (конец XV в.). Описывая поражение, поне­сенное польской армией от молдаван в буковом лесу, Стрыйковский сообщает, что «некоторые пишут, а в особенности русский летописец», что больной подагрой молдавский господарь Стефан, который, очевид­но, не мог сидеть на коне, приказал возить себя на санях (дело проис­ходило летом). В конце этого рассказа, перечисляя знатных поляков, попавших в плен, Стрыйковский отмечает, что «летописец» ошибочно называл графа Тенчинского, краковского подкомория и старосту мальборгского, великим маршалком (ч. II, с. 302). Поскольку здесь после­довательно передается рассказ об одном и том же событии со ссылкой на два источника, то есть основание предполагать, что это не два ис­точника, а один, т. е. что «русский летописец» и просто «летописец» — одно и то же. У Стрыйковского назван ряд лиц, попавших в плен, но ошибка летописца отмечена только в отношении графа Тенчинского.

О названных событиях есть сообщение лишь в хронике Быховца, где сказано, что Стефан был «болен на ноги» (подагрой?), а из лиц, по­павших в плен, указан один Тенчинский (по хронике, Точинский), который назван «маршалком великим Польской короны» (т. XXXII, с. 165—166).

Продолжая рассказ о том же неудачном походе, Стрыйковский со­общает, что на следующий день после битвы на помощь польскому вой­ску явилось «рыцарство» от великого князя Александра, которым ко­мандовали Станислав Петрович Кишка и князь Семен Осемятич. Сог­ласно «литовскому летописцу», помощь запоздала, потому что, как только этот отряд переправился через Днестр, его встретило молдав­ское войско, которое, однако, было разбито. Стрыйковский отмечает, что польские хроники обо всем этом не сообщают (ч. II, с. 303).

В хронике Быховца, в том месте, где говорится об отправке на по­мощь королю Яну-Альбрехту «всех людей», которые были при великом князе Александре, отмечено, что отряд был послан под командованием Станислава Петровича, о Семене же Осемятиче ничего не говорится (т. XXXII, с. 166). Здесь как будто между текстами обеих хроник по­лучилась неувязка, и хотя в хронике Быховца несколько ранее отме­чено, что Александр послал на помощь королю Яну-Альбрехту «маршалка своего, наместника лидского пана Станислава Петровича, князя Семена Ивановича Можайского и кпязя Василия Ивановича Семячича» (т. XXXII, с. 165), неувязка остается, даже учитывая, что Ста­нислав Петрович — этот тот самый Кишка, о котором упомянул Стрый­ковский.

В рассказе о том же походе Стрыйковский делает еще две ссылки на «летописца», а затем на «летописцев». В первом случае сообщается,

что «литва», возвращаясь из-под Брацлава, в 12 милях за этим городом разгромила отряд татар. Во втором случае ссылка касается причины, по которой король Ян-Альбрехт предпринял неудачный поход в Молда­вию. Стрыйковский утверждает, что польские летописцы — Меховский, Бельский, Ваповский, Кромер — считали, что неудача про­изошла вследствие измены Стефана, тогда как, согласно «летописцам», Ян-Альбрехт имел коварное намерение выгнать Стефана из Молда­вии, чтобы посадить на молдавский престол своего брата (Сигизмунда.— Н. У.) (ч. II, с. 304).

В хронике Быховца в конце рассказа об этой эпопее сообщается, что великий князь Александр стоял «немало время» у Брацлава, где «город Браслав зарубил», разгромил в 12 милях от него несколько сот татар (т. XXXII, с. 166). Что же касается причины похода, то мысль о том, что король Ян-Альбрехт идет в Молдавию, чтобы захватить эту страну, в хронике Быховца выражена очень неясно: «И потягнул» (по­шел.— Я. У.) король Ян-Альбрехт «на Стефана воеводу волоского» (т. XXXII, с. 165).

Великий князь Александр, возвратившись из Молдавии, наведал­ся, согласно «летописцу», к больному трокскому воеводе и великому гетману Петру Ивановичу Белому и советовался с ним, кого бы наз­начить гетманом после смерти собеседника. Тот рекомендовал потомка князей Друцких Константина Ивановича, который «позже звался Кон­стантином Острожским, князем из Острога» (ч. II, с. 305). Этот эпизод есть и в хронике Быховца и почти дословно совпадает с текстом Стрыйковского. Однако по Стрыйковскому, гетман — это Петр Иванович Бе­лый, а по хронике Быховца,— Петр Янович (фамилия его Моитигирдович.— Н. У.). Очевидно, и в данном случае «летописец» не был хро­никой Быховца, тем более что, по Стрыйковскому,— гетман Петр Иванович, а по хронике Быховца,— Петр Янович.

При описании войны 1500 г. с Россией Стрыйковский ссылается то на «летописцев» или «иных летописцев», то на одного из них. Ссылка на одного дается при описании приемов, с помощью которых русские пытались взять Смоленск. Сын московского великого князя, руково­дивший осадой Смоленска, согласно Стрыйковскому, штурмовал этот город не только днем, но и ночью, разрушал замок не только из ору­дий, jho и «турами, как свидетельствует летописец, насыпанными пес­ком и землей, производил несказанные штурмы» (ч. II, с. 311). Схожее место есть в хронике Быховца, притом оно изложено более вразумительно, чем у Стрыйковского: русские «за великими турами, насыпанными песком и землею, неописуемые штурмы на пего чинили». В обоих случаях сын великого князя, командовавший русскими вой­сками, назван Дмитрием Жилко (т. XXXII, с. 168).

Осенью 1501 г., «как свидетельствуют русский летописец и Меховский», на помощь Литве пришел заволжский царь Ахмат-Гирей (Сахматкирей, по Стрыйковскому), сын Ахмата, и при нем был посол князя Александра пан Михаил Халецкий. Ахмат-Гирей разорил Северщину (принадлежавшую тогда великому князю московскому.— Я. У.), «добыл» Новгород Северский, прочие же северские города подчини­лись ему без сопротивления, а затем между Черниговом и Киевом

нанес тяжелое поражение перекопскому «царю» Менгли-Гирею. После этого Ахмат-Гирей отправил Халецкого со своими послами к Алек­сандру, сообщая о победе и о том, что он привел 100 тысяч воинов для борьбы с Россией. Однако Александра в это время избрали польским королем, и он уехал в Польшу, «выдав царя заволжского на мясные ятки» (ч. II, с. 313).

Продолжение этой истории изложено тоже по «летописцу». Великий князь литовский и король польский так долго задержался в Кракове, что Заволжская орда, расположившаяся около Киева, оказалась в настолько тяжелом состоянии, что жена Ахмат-Гирея ушла от мужа с большинством татарского «рыцарства» к Перекопу, к Менгли-Гирею. В результате Менгли-Гирей очень усилился, напал на «царя» Ахмата, разгромил его, и тот еле успел бежать в Киев, а оттуда отправился в Вильно (ч. II, с. 316).

По хронике Быховца, Новгород Северский не был «добыт» татара­ми, а сдался добровольно. Еще более существенное различие между двумя хрониками заключается в том, что в хронике Быховца о первой битве между татарами, когда победителем стал Ахмат-Гирей, ничего не сообщается, как нет и сообщения о бегстве жены этого хана в Пере­коп. Там говорится лишь об одной битве, в которой заволжский «царь» был разбит, а его жена и дети попали в плен; далее, как у Стрыйковского, т. е. что «царь» бежал в Киев, откуда направился в Вильно (т. XXXII, с. 169). При такой разнице в текстах хроника Быховца служить источником для Стрыйковского не могла.

«По свидетельству летописца», король Александр послал в 1502 г. послов к великому князю Ивану Васильевичу (далее следует перечис­ление, кто был послан). Затем помещено сообщение о прибытии ответ­ных послов из Москвы, причем Стрыйковский отметил, что это произо­шло не в 1502 г., «как утверждает летописец», а в 1503 г. Поскольку фраза начинается со слов «в том же году», а «тот же год» в начале абзаца был 1502-й, то здесь Стрыйковский как бы поправляет самого себя (ч. II, с. 318).

Подобное место в хронике Быховца есть, но оно немного отличается от текста Стрыйковского. У Стрыйковского один из московских послов назван «Константин Замыцкий или Семечка», тогда как в хронике Быховца прозвища «Семечка» нет. Кроме того, Стрыйковский пишет, что перемирие было заключено на шесть лет, что тоже отсутствует у Быховца (т. XXXII, с. 169). Следовательно, и здесь источником слу­жила не хроника Быховца.

Описание событий за 1505 г. начинается с указания, что летописец неправильно датирует сейм, собранный в Бресте, 1504 г. (ч. II, с. 321). По хронике Быховца, сейм собрался в 1503 г. (т. XXXII, с. 170). В том же 1505 г. Стрыйковский отмечает еще одну ошибку летописца, написавшего, что сейм происходил в Сандомире, тогда как он был в Радоме (ч. II, с. 322). По хронике Быховца, этот сейм был в Радоме (т. XXXII, с. 171). Значит, упрек Стрыйковского относится не к хро­нике Быховца.

Следующий раздел хроники Стрыйковского опять начинается с указания на ошибку летописца: московский великий князь Иван

Васильевич умер не в 1503 г., как пишет летописец, а в конце ноября 1505 г. (ч. II, с. 323). В хронике Быховца смерть великого князя дати­рована 1503 г. (т. XXXII, с. 170). (Иван III Васильевич умер 27 ок­тября 1505 г.- Я. У.)

Со ссылкой на летописца Стрыйковский приводит слова виленского-епископа Войцеха Табора, обращенные им к королю в защиту магна­тов, после чего короля разбил паралич (ч. II, с. 325). В этом месте тек­сты хроники Стрыйковского и хроники Быховца (т. XXXII, с. 171) настолько близки (хотя у Стрыйковского даны в переводе), что, безу­словно, имеют общий источник.

Ссылаясь на Меховского и Кромера, Стрыйковский считает, что летописец ошибся, утверждая, будто нападение татар во главе с пере­копским царевичем Махмет-Гиреем произошло в 1506 г., а не в 1505 г. Татары при этом нападении переправились через Днепр у Лоева (ч. II, с. 326). Здесь в хронике Быховца недостает листа, и проверить, какой указан год, нет возможности.

Согласно летописцу, говорит Стрыйковский, король Александр приехал в Литву с Люблинского сейма в день святого Григория в 1507 г. (ч. II, с. 329), на самом же деле это произошло в 1506 г. В хронике Бы­ховца сказано, что Александр приехал в Вильно в 1507 г., но не отме­чено, что это произошло в день святого Григория (т. XXXII, с. 171).

Продолжая рассказ о приезде Александра, Стрыйковский еще раз обращает внимание на то, что летописец, очевидно, ошибся, датируя событие 1507 г., так как в действительности это происходило в 1506 г., и что парализованный король собрал сейм в Лиде (ч. II, с. 331). Точно такое же сообщение есть в хронике Быховца (т. XXXII, с. 171).

Сообщая о нападении татар, переправившихся через Днепр у Лое­ва, Стрыйковский отмечает, что, по известиям летописца, татары по­шли обратно мимо Слуцка и что у них на троих был один «кош» (ч. II, с. 327—328). Очевидно, здесь говорится о корзинах, которые возили татары, чтобы сажать в них пленных маленьких детей. В хронике Бы­ховца подобного сообщения нет.

Продолжая рассказ о нападении татар в 1506 г., Стрыйковский дает ссылку (сообщая о числе татар, приближавшихся к Лиде) не на одного летописца, а на «летописцев» (ч. II, с. 332). Вероятнее всего, это была одна летопись, на которую опирался Стрыйковский. Отсюда можно еще раз сделать вывод, что Стрыйковский при ссылке на несколько летописей имел в виду одну.

Ссылки на все или несколько летописей

Стрыйковский стремился осмыслить содержание летописей, понять, какой смысл вкладывал летописец в тот или иной термин, а чтобы от­дельные выражения и понятия источников звучали осмысленно, иног­да дополнял летописные известия и даже несколько изменял их.

Ссылки на несколько летописей или на все при изложении неко­торых событий или при установлении даты должны показывать, что во всех 13 (или 15) летописях, имевшихся у Стрыйковского, об этом

говорится совершенно одинаково. Однако, судя по сохранившимся летописям, едва ли так было на самом деле.

Начиная изложение истории литовского народа, Стрыйковский постарался показать, что предки литовских князей, шляхты или ры­царства прибыли из Италии. Он ссылается на ряд римских авторов, сообщавших о Публии Либоне, а также на Дюсбурга, Длугоша, Меховского, Кромера и утверждает, что все они писали, будто Публий Либон или Палемон и группа римлян в свое время прибыли из Италии и осели в Жмуди, Ливонии и Литве и основали город Ромово, назва­ние которого происходит от «Рим» (ч. I, с. 66—67). В настоящее время летописей, в которых бы упоминалось Ромово, нет; вероятнее всего, о нем не сообщали и летописи, бывшие в распоряжении Стрыйковского. Чтобы читатели и после всего сказанного не усомнились в достовер­ности рассказа о прибытии поселенцев из Италии, Стрыйковский еще раз ссылается на «старых летописцев», которые, «очевидно, так себе, без ничего, историй из пальца не высосали» (ч. I, с. 67). В этом месте ссылку на «старых летописцев» можно принять как свидетельство «всех летописцев старых», поскольку в самом начале обеих редакций лето­писей говорится о прибытии «итальянцев» морем в Жмудь, а такое со­общение имелось во всех летописях у Стрыйковского (ч. I, с. 66). Зна­чит, «старые летописцы» — это, в общем, «все летописцы». Разберем сначала ссылки на «старых летописцев», поскольку мож­но думать, что, по мнению Стрыйковского, именно они содержали са­мые достоверные данные. «Все летописцы старые» утверждают, что война между великим князем Наримунтом и князем утянским Довмон-том возникла из-за женщины (Довмонт, овдовев, захватил жену Нари-мунта, сестру своей покойной жены) (ч. I, с. 328—329). Рассказ име­ется во всех сохранившихся летописях и хрониках, кроме летописи Красинского (т. XXXV, с. 93, 94, 150, 178, 198, 219; т. XXXII, с. 32, 135); поэтому можно предположить, что этот рассказ находился и во всех летописях, которые были у Стрыйковского.

В «старых русских летописях», которых у Стрыйковского было «не­сколько», сообщалось, что Литва захватила Полоцк в 1307 г, (однако там не было сказано, кому он принадлежал.— Я. У.) (ч. I, с. 349). Датированные события в летописях чрезвычайно редки. Как правило, даты приводятся об относительно поздних событиях — с конца XIV в., да и то далеко не всегда. Несколько лучше с этим вопросом обстоит дело лишь в хронике Литовской и Жмойтской. Из имеющихся сейчас летописей о том, что Полоцк был взят литовцами в 1307 г., сообщается только в «Кройничке», писанной по-польски, и Румянцевской летописи (т. XXXV, с. 192, 212). Что касается хроники Литовской и Жмойт­ской, то в ней сказано, что Полоцк был захвачен в 1306 г. Довмонтом с помощью псковичей (т. XXXII, с. 32). Возможно, Стрыйковский, имея сведения о захвате Полоцка во всех своих летописях без указания года'{безмозглые писари не сообщали лет), приписал год сам. Кстати, везде сообщения о завоевании Полоцка предельно краткие.

«Старых литовских летописцев» Стрыйковский вспоминает, когда передает сообщение о британской принцессе Урсуле, которая совершала путешествие в Рим и которую на обратном пути со всеми ее спутницами

убили «венгры» (ч. I, с. 56). Однако такую версию, согласно утвержде­нию самого же Стрыйковского, содержала лишь Берестовицкая лето­пись (ч. I, с. 56). Следовательно, здесь можно почти определенно ска­зать, что одну Берестовицкую летопись Стрыйковский выдает за ряд «старых литовских летописцев».

В другом случае Стрыйковский упрекает «старых литовских лето­писцев» зато, что они без достаточных оснований написали, что в прав­ление Монтвила Гимбутовича татары напали на Русь, сожгли Киев, что киевский князь Дмитрий сбежал в Чернигов и жмудский князь Виконт отправил на Русь своего сына Эрдивила, который и завоевал Новогрудок, Брест, Гродно и Мельник (ч. I, с. 229). Такую версию содержат все летописи, в которых есть легендарная часть, расходясь иногда только в именах князей, которые завоевали Новогрудок и дру­гие города и основали Новогрудское княжество. Значит, здесь известия Стрыйковского соответствуют тексту всех сохранившихся летописей. Иначе говоря, «старые литовские летописцы» содержат данные, имеющиеся и в летописях, известных нам.

Ряд ссылок дан на «стародавных летописцев русских и литовских» или на «всех стародавных летописцев русских и литовских». Очевидно, «все» и просто «летописцы» должно означать одно и то же.

Со ссылкой на 15 «старых русских и литовских летописцев», ко­торые были у него, Стрыйковский полемизирует с Кромером и Бельским, утверждавшими, что у Ольгерда была только одна жена, твер­ская княжна, и что все 12 его сыновей были от этой княжны. Сам Стрыйковский сообщает, что жен было две, причем первая — витеб­ская княжна Ульяна, вторая же — Мария Тверская, а затем он пере­числяет имена всех 12 сыновей (в действительности первая жена, княжна витебская, называлась Марией, а вторая, княжна тверская,— Ульяной) (ч. II, с. 58). Из сохранившихся летописей только в хронике Литовской и Жмойтской и хронике Быховца есть сообщение о том, что у Ольгерда было две жены и от них 12 сыновей, причем первая из них именовалась Анной (т. XXXII, с. 51, 141). По Евреиновской же лето­писи, первая жена Ольгерда называлась Анна, а вторая была твер­ской княжной Ульяной Юрьевной (т. XXXV, с. 223).

«Все старые русские и литовские летописцы» сообщали, что Ягайло просил Витовта, чтобы тот уступил ему за определенную сумму часть Подолия, и Витовт согласился уступить за 20 тыс. польских коп Ка­менец, Смотрич, Скалу, Червоны городок с городами (по Кромеру, за 40тыс. злотых) (ч. II,с. 105). Сообщение об этой сделке есть в Супрасльской и Слуцкой летописях, но там среди городов, переданных Ягайло за 20 тыс. коп, числится, кроме названных у Стрыйковского, Бокута (т. XXXV, с. 66, 74), однако не сказано, за какую сумму этот город передан. В летописях Красинского, Рачинского, Евреиновской, Оль­шевской и Румянцевской говорится, что Витовт передал Ягайлу за 20 тыс. коп половину Подолия с четырьмя городами (без Бокуты); то же в хронике Литовской и Жмойтской (т. XXXV, с. 139, 160, 187, 208, 229; т. XXXII, с. 72). Ясно, что летописями типа Супрасльской или Слуцкой Стрыйковский не пользовался (отсутствует город Боку­та); указание, что Ягайло уплатил польскими деньгами (копами),

можно думать, было домыслом самого Стрыйковского. Странно, что такого сообщения нет в хронике Быховца, тем более что недостачи листов в этом месте хроники нет.

Относительно того, с кем был отослан из Литвы в Польшу фрагмент деревянного креста, вывезенный из Польши литовцем Довойна в 1372г., Стрыйковский приводит свидетельства Меховского, Кромера, Бельского и Ваповского, утверждавших, что этот фрагмент отослали со шляхтичем Караболем, тогда как, согласно «старым русским и литов­ским летописцам», реликвию увезла панна, которую полонил в Поль­ше Довойна и которую отпустили домой (ч. II, с. 69). Из сохранивших­ся летописей версия, что фрагмент святого креста был отослан с пан­ной, как и вообще весь этот рассказ, содержится только в хронике Бы­ховца (т. XXXII, с. 145).

Относительно Подолия, из-за которого между поляками и литов­цами шел спор, Стрыйковский становится на сторону Литвы, говоря,, что он согласовал данные 12 «старых летописцев литовских и русских», в которых сказано, что прежде всего из Подолия Кориатовичи изгна­ли татар, а затем Каменец, Скалу, Бокуту и прочие замки присоеди­нили к Литве (ч. II, с. 229). Поскольку ссылка дана на 12 «старых лето­писцев», не значит ли это, что в трех остальных подобного сообщения не было? О завоевании Подолия Кориатовичами говорится в летопи­сях Супрасльской, Слуцкой, Красииского, Археологического общества, Рачинского, Ольшевской, Румянцевской, Евреиновской и хронике. Быховца (т. XXXV, с. 66, 74, 102, 138, 160, 186, 207, 228; т. XXXII,. с. 139). Если учесть, что Супрасльской и Слуцкой или им подобных ле­тописей у Стрыйковского не было, то можно сказать, что совпадение сообщений текстов тех летописей, которыми пользовался Стрыйков­ский, с теми, которые имеются сейчас, встречается несколько раз.

В первом случае ссылка приведена, когда Стрыйковский доказы­вает, что Палемон возглавил группу итальянцев при их переезде в Литву (ч. I, с. 66). Продолжение этого рассказа, в котором говорится, что причиной бегства были жестокости Нерона и что отъезд из Италии произошел в 57 г., опирается уже на «всех летописцев русских и ли­товских» (ч. I, с. 66). Значит, «все летописцы литовские» и «все лето­писцы русские и литовские» — одно и то же. Подобная версия имеется во всех сохранившихся летописях, содержащих легенду, но они да­тируют бегство 5526 г., т. е. 18 г. «от сотворения мира». Нерон был им­ператором в 54—68 гг. Значит, в летописях, имевшихся у Стрыйков­ского (если он не сам внес поправки), дата более реальна, чем в сохра­нившихся летописях, что, конечно, не меняет мнения о легендарности этого сообщения.

Второе сообщение, основанное на «всех литовских летописцах», касается нашествия татар на Русь, причем Стрыйковский критикует летописцев за то, что они не приводят дат. Пользуясь трудами Кромера, Длугоша, Меховского и Герберштейна, Стрыйковский сообщает, что - «цари» Батый и Кайдан пришли в Польшу в 1212 г. (ч. I, с. 234). В ле­тописях Красинского, Румянцевской, Рачинского, Евреиновской,. Ольшевской и хронике Быховца данное сообщение совпадает с текстом.

Стрыйковского почти дословно (т. XXXV, с. 129, 146, 174, 194, 215; т. XXXII, с. 130).

Третья ссылка дана на «всех летописцев литовских», утверждаю­щих, что Гедимин был сыном Витеня (ч. I, с. 356). Подобное утвержде­ние есть в летописях Археологического общества, Рачинского, Оль­шевской, Румянцевской и Евреиновской, а также в хронике Литов­ской и Жмойтской и хронике Быховца (т. XXXV, с. 95, 151, 179, 199, 220; т. XXXII, с. 35, 136). Вместе с тем эти летописи отмечают, что Витень был маршалком, т. е. служащим у отца Лаврыша, и происходил «з рожаю ас поколеня Колюмнов» (т. XXXV, с. 94, 151, 179, 199, 219). Прочие сохранившиеся летописи вопроса о происхождении Гедимина не касаются. Согласно же хронике Литовской и Жмойтской, рекомен­довал на престол великого князя не Лаврыш, а Лаврентий, сын князя Тройдена, и там добавлено, что Витень происходил «з гербу и фамилии старожитной, князей римских Колюмнов» и что его предки приехали в Жемайтию вместе с Палемоном (т. XXXII, с. 34).

Последняя ссылка на «всех литовских летописцев» относится к со­общению об изгнании Ольгердом из Подолия Федора Кориатовича из-за непослушания этого князя и захвата наместника князя Нестана (ч. II, с. 104). Эта история излагается Стрыйковским в двух вариантах: Федора Кориатовича изгнал из Подолия, по первому варианту, Ви-товт, по второму — Ольгерд. Версия об изгнании Федора Кориатовича Ольгердом содержится «у всех литовских летописцев», тогда как ис­точник предыдущей версии не указан. О захвате Подолия Ольгердом и «поимании» воеводы Федора Нестана говорит только хроника Бы­ховца (т. XXXII, с. 139). В то же время версия, что Подолие захватил Витовт, изложена чуть ли не во всех остальных летописях — Супрасль-ской, Слуцкой, Красинского, Рачинского, Ольшевской, Румянцев­ской и Евреиновской (т. XXXV, с. 66, 74, 139, 160, 187, 207, 229).

«Все летописцы литовские, писанные по-русски» упоминаются один раз. Со ссылками на эти летописи говорится, что «Литва их (ле­тописи.— Н. У.) издавна применяет в качестве хроник» и что все они одинаково утверждают (описывают), что Витень был великим князем литовским и что у него был сын Гедимин (ч. I, с. 354).

В другом месте со ссылкой на «всех русских и литовских летописцев» утверждается, что не Витень правил после Гедимина (как писал Меховский), а наоборот (ч. I, с. 348).

Два раза Стрыйковский дает ссылки на всех старых летописцев русских, литовских и жмудских («которых собрал в одно место пят­надцать»). Они свидетельствуют, что Палемон с сопровождавшими его людьми прибыл в Жмудь из Италии и что название «Литва» происхо­дит от слов «Литтус Туба» (ч. I, с. 83, 86—87). Очевидно, в обоих слу­чаях к обычным русским и литовским прибавлены жмудские, потому что в начале сказания говорится лишь о Жмуди.

В одном случае Стрыйковский ссылается на нескольких русских летописцев (ч. I, с. 316) для объяснения допущенной ранее ошибки. Ошибка была сделана потому, что вначале у Стрыйковского имелась лишь одна летопись, содержащая ошибочные данные о Кернусе, Пояте и Куковойте. Приобретя несколько новых летописей, Стрыйковский

обнаружил свою ошибку и исправил ее, о чем и извещал читателей.

Далее сообщается, что «некоторые литовские летописцы» ошибочно утверждают, будто король Ягайло, возвращаясь после взятия Смоленска в Литву в 1405 г., женился на дочери Андрея Альгимунтовича Гольшанского, хотя на самом деле Ягайло женился (в четвертый раз) на дочери киевского князя Андрея. Опровергая версию «некоторых» ле­тописцев, Стрыйковский утверждает, что правильная версия содер­жится в десятке русских и литовских летописей, а подтверждают ее Кромер, Длугош, Ваповский, Меховский и Гербурт (ч. II, с. 159— 160). Версия о женитьбе Ягайла во время возвращения из-под Смо­ленска в 1405 г. имеется только в хронике Быховца (т. XXXII, с. 149). Здесь Стрыйковский, очевидно, опять говорит о десятке летописей, тогда как реально использовал одну. Во всех имеющихся летописях,, кроме хроники Быховца, об этой женитьбе вообще ничего не сообща­ется, по хронике же Быховца — четвертая жена Ягайла была дочерью-князя Семена Дмитриевича Друцкого.

Целую группу своих источников Стрыйковский называл очень не­определенно: - «некоторые летописцы», «иные летописцы», «другие лето­писцы», «некоторые литовские и русские летописцы».

На «некоторых летописцев» Стрыйковский ссылается, утверждая, что упоминавшиеся в начале летописей представители гербов Колюмнов, Урсинов и Рож происходили от знатных римских фамилий, что. они явились родоначальниками крупнейших литовских фамилий и что этим родоначальникам Эрдивил, действительно, пожаловал владения, получившие названия по именам своих владельцев (Ейшишки, Гров-жишки). Однако здесь составитель хроники показывает, что он иногда старался «доработать» свои источники, чтобы они подтверждали рим­ское происхождение литовской знати. Стрыйковский при перечислении помощников, с которыми Эрдивил захватил Новогрудок, о первом из. них говорит, что Эрдивил дал (в виде вознаграждения) владение «преж­де всего Кампею или Струмпюсю» (Kampejowi albo Strumpiusowi) или, «как другие летописцы пишут», Кампанюссу (Campaniussowi) герба Колюмнов округ, который кое-где окружает река Ошмяна (ч. I, с. 236). Сохранившиеся летописи называют этого персонажа Крумпь, Кунпь, Грумпь, Кгумпь и Кумпь (т. XXXV, с. 96, 129, 146—147, 174, 181, 194, 195, 215), но ни в одной он не назван так, как у Стрый-ковского.

Если в летописях, которые сохранились, для обозначения одного* и того же лица употребляется пять имен, то нет ничего удивительного в том, что и в несохранившихся источниках то же лицо называется иначе. Однако дело в том, что Стрыйковский старается придать этому имени, как и другим, латинское звучание, дабы еще раз подчеркнуть, римское происхождение знатных литовских фамилий. Передав не­сколько имевшихся у него вариантов имени помощника Эрдивила, он утверждает, что, вероятнее всего, его имя было Кампаниус (Сатрапш5),. а затем, чтобы еще более утвердить это в сознании читателей, он пишет,, что от Кампаниуса родился Гастольд (или Гастальдус), о чем свиде­тельствуют все летописи, а фамилия Гастольдов и теперь знаменита в Пьемонте... И в настоящее время в Италии есть лица, которые назы-

ваются Гастольдами. Неправильности же в написании этой фамилии или имени получились из-за того, что некоторые летописцы, пере­писывая старые рукописи, повторяли имевшиеся там ошибки, что наблюдается даже при переписывании Священного писания. Далее Стрыйковский поясняет, что приехавший в «грубую Жмудь» итальянец (Кампаниус.— И. У.) не отрекся от римских обычаев и назвал своего сына итальянским именем — Гастальдом (или Гастольтом), «а от этого Кампаниуса и Гастольда пошел славный в Литве и Руси род Гастольдов» (ч. I, с. 237). Допуская, что в летописях, которые имелись у Стрыйковского, первый помощник Эрдивила назывался иначе, чем в дошедших до нас, видим, однако, натяжку, желание Стрыйковского подогнать источник под «теорию» римского происхождения литовской шляхты. (В белорусско-литовских летописях этот персонаж назы­вается Гаштольд.)

Представитель герба Урсинов (или Урсеинов) в сохранившихся летописях тоже называется "по-разному, но поскольку будто бы от его имени получили название Ейшишки, то более всего подходит на­именование его Ейкшисом. В сохранившихся летописях он называется Екшис, Ечькшис, Ейкшыс, Кекшевис, Ликшис (т. XXXV, с. 129, 146—147, 174, 194, 215), а по Стрыйковскому,— Эвксюс (или Эйсюс). От него, как свидетельствуют «все летописцы», родился литовский пан Мои и в ид.

Третий помощник Эрдивила, родоначальник Довойнов, тоже назы­вается по-разному, но поскольку от этого имени происходит название селения Гровжишки, то более всего ему подходит имя Гровж. В сохра­нившихся летописях он называется Кгровжс, Игровжис, Кгровж (т. XXXV, с. 129, 146—147, 174, 194—195, 215); по Стрыйковскому же,— Грависюсс (или Гравзиуссус) (ч. I, с. 237).

Следующая ссылка на «некоторых летописцев» дана в связи с тем, что, согласно данным одних летописей, Викинт Монтвилович, брат Эрдивила, умер, «некоторые» же писали, что он был убит «на русской войне» (ч. I, с. 239). Что понимал Стрыйковский под «русской войной»? Судя по «Началам», это была битва за Полоцк (с. 171).

По сохранившимся летописям, содержащим легенду, и по хрони­кам, Викинт Монтивилович (в летописях Красинского и Евреинов-скойэтоНемонос) умер (т. XXXV, с. 129, 147, 175, 195, 216; т. XXXII, с. 20, 130); о том же, что он убит, сказано только в «Началах» Стрый­ковского (с. 175). Таким образом, «некоторые» из летописей Стрый­ковского содержали иную версию конца Викинта — Немоноса (кста­ти, имя Немонос — Немен у Стрыйковского встречается только в «На­чалах»).

«Некоторые летописцы» свидетельствовали, что Тройден Ромунтович провел всю жизнь в войнах, пролил много крови и награбил бо­гатую добычу (ч. I, с. 314). Если судить о Тройдене на основании сохра­нившихся летописей (всех, а не некоторых), то это был чрезвычайно воинственный и жестокий человек, который, будучи князем ятвяжским и дойновским, как сообщает летопись Красинского, «великий валки чинил з ляхи и з русью и з мазовъшаны, и завъжды зыскивал, и над землями их силные окрутенства чинил, што же вышей описуется в рус-

йой кроинице, ижь горши был тым землям, нижьли Антиох Сирский и Ирод Ерусалимъскии, и Нерон Римский, што так был окрутныи а ва-лечныи» (т. XXXV, с. 132). То же и в других летописях и в хронике Быховца (т. XXXV, с. 93, 150, 178, 198, 219; т. XXXII, с. 135). Значит, у Стрыйковского были летописи, в которых подобная характеристика Тройдена отсутствовала, хотя, возможно, Стрыйковский опустил то место, где Тройден приравнивался к Ироду и Нерону.

«Старосветские хроники», некоторые русские и литовские летописи, Длугош, Кромер, Меховский, Ваповский и Гербурт описывали «не­счастную» битву короля Казимира под Хойницами, а далее у Стрый­ковского дается ссылка на русских летописцев. Здесь «некоторые рус­ские летописцы» вообще писали о Хойницкой битве, тогда как «русские летописцы», сверх того, описали встречу короля Казимира со шляхти­чем Рытвянским (ч. II, с. 244—245). Об этой битве и встрече с Рытвянским (Рутвянским) сообщается только в хронике Быховца (т. XXXII, с. 162).

Один раз Стрыйковский дает ссылку на «иных летописцев» — ска­зано, что «иные летописцы» о Миндовге не вспоминают (ч. I, с. 253). Значит, к «иным летописцам» можно отнести все сохранившиеся лето­писи.

Судя по выражению «другие летописцы», летописей было несколько и они содержали сведения, не совпадающие с остальными («с другими», «с другой»). Со ссылкой на «других летописцев» дано сообщение о том, что, согласно второй версии, причиной бегства Палемона и его спут­ников из Рима были жестокости Аттилы и что они бежали в 401 г. (ч. I, с. 81). Из сохранившихся летописей эта версия изложена только в хронике Быховца, притом без начала (т. XXXII, с. 128). Во всяком случае, здесь ссылка на «других летописцев» совершенно обоснованна, поскольку содержит иную версию. Однако известие, что указанную версию содержали «другие летописцы», сомнительно, так как ранее Стрыйковский утверждал, что об этом сказано только в Берестовицкой летописи.

«Другие летописцы» сообщали, что в битве у Могильно между вой­сками Рынгольта и коалицией русских и татарских сил Станислав ки­евский, Дмитрий друцкий и Лев владимирский были убиты, тогда как, очевидно по основной версии, они бежали с поля боя и прибыли в Луцк (ч. I, с. 252). В данном случае Стрыйковский считал, что названные князья спаслись бегством. В сохранившихся летописях и хронике Бы­ховца о судьбе разбитых князей ничего не сказано, и лишь согласно хронике Литовской и Жмойтской они бежали в Луцк (т. XXXII, с. 25).

«Другие летописцы» утверждали, что Витовт, захватив Смоленск, дал князю Юрию Святославичу на Волыни Заславль (ч. II, с. 110). Очевидно, не «другие летописи» или не содержали такого известия, или судьба Юрия Святославича была показана там иной, или, наконец, называли другой город, отданный ему.

Сообщение о походе Витовта и Скиргайла на Смоленск есть во всех сохранившихся летописях, кроме Никифоровской, но не всюду он описан одинаково, что частично зависит от недостачи листов в отдель-

ных летописях. Все летописи согласны в том, что в битве под Мстиславлем смоленский князь Святослав Иванович был убит, а его> сын Юрий был тяжело ранен, а впоследствии стал смоленским князем. В дальнейшем Юрий Святославич участвовал в походе Витовта к Витебску против Свидригайла (этого нет в Евреиновской летописи). В заключение сообщается, что Витовт дал Юрию вместо Смоленска, по Супрасльской и Слуцкой летописям, Рославль, по летописям Красинского и Рачинского,— Жаславль, по Ольшевской и хронике Быховца,— Заславль; Румяпцевская и Евреиновская об этом ничего не говорят (т. XXXV, с. 65, 72, 138, 159, 186; т. XXXII, с. 145—146). В хронике Литовской и Жмойтской события изложены несколько ина­че: раненый Юрий Святославич был отпущен в Смоленск, где стал кня­зем; затем приходил к Витебску на помощь Витовту; после захвата Витовтом Смоленска он ушел в Рязань, вместе с рязанским князем Олегом пытался отобрать Смоленск, был разбит, бежал в Венгрию и там «постреленый» умер (т. XXXII, с. 66, 73, 77). Значит, у «других' летописцев» был опущен ряд очень важных известий.

Следующее сообщение, в котором имеются особые данные «других летописцев», касается битвы у Ведроши в 1500 г. Стрыйковский пишет, что в результате неудачной битвы в плен к русским попали князь Константин (Острожский.— Н. У.), Григорий Станиславич Остик, маршалок Литавор Хрептович, Николай Юрьевич Глебович и Николай Зеновьевич. У «других летописцев» назывались Иван Яцынич, Юрий Волович, Федор Немира и Богдан Маскевич (ч. II, с. 310). Ввиду тога что летописец не мог пропустить командующего войском князя Кон­стантина Острожского, а также Остика, Глебовича и других видней­ших деятелей Великого княжества, попавших тогда в плен, фамилии,, которые приведены из «других летописцев», следует понимать как до­полнительные, которые были там помимо указанных в основных ис­точниках Стрыйковского. Битва у Ведроши описана подробно только в хронике Быховца, а в остальных летописях, да и то не во всех,— очень кратко. В Румянцевской летописи и «Кройничке» сказано лишь, что у Ведроши «поймано панов». В летописях Рачинского и Евреинов­ской названы поименно Григорий Остикович и Константин Иванович Острожский (т. XXXV, с. 166, 234). В хронике Быховца из лиц, по­павших в плен, упомянуты Константин Иванович Острожский, Гри­горий Станиславович Остикович, Литавор Хрептович, Николай Юрье­вич Глебович и Николай Зеновьевич (т. XXXII, с. 167), В хронике Литовской и Жмойтской перечислены Константин Острожский, Сте- фан Григорьевич Оскин, Литавор Хрептович, Николай Юрьевич, Ни­колай Глебович, Николай Зеновьевич, Иван Якимович, Федор Немира и Богдан Маскович (т. XXXII, с. 100); здесь некоторые фамилии явно искажены («Оскин» вместо «Остик» и др.), но несомненно, что это еще один вариант, несхожий ни с хроникой Быховца, ни с «другими лето­писцами».

Ссылки на «русских летописцев» начинаются относительно поздно — при описании событий начала XIV в., говоря точнее, со дня смерти Витеня (Витенеса). Здесь Стрыйковский отмечает, что поль­ские историки не сходились с русскими летописцами, прусскими и ли-

вонскими хронистами в том, кем был Гедимин, причем приводит про­оранную выписку из сочинений Ваповского и Кромера, в которой сказано, что Витень был убит своим конюхом Гедимином, ставшим после этого великим князем (ч. I, с. 353). Поскольку, продолжая ту же тему, Стрыйковский ссылается на всех «литовских летописцев, писанных по-русски», то это значит, что у него «русские летописцы» и «литовские летописцы, писанные по-русски» — одно и то же. В сохранившихся летописях Витень называется отцом Гедимина; в хронике Быховца добавлено, что Витень умер «од удареня Перуну» (т. XXXII,с. 136); в хронике Литовской и Жмойтской сказано, что Витень «па­новал аж до сивизны» и умер в 1321 г. (т. XXXII, с. 35).

Следующая ссылка на «русских летописцев» касается начала дея­тельности Гедимина, который находился после смерти отца в его сто­лице Кернове. Когда немцы пошли к Куносову, т. е. к Ковно, Гедимин, не успев собрать значительные силы, послал Гаштольда с небольшим отрядом, который засел в Ковно. Крупные немецкие силы осадили этот замок и после нескольких штурмов завладели им, а Гаштольда взяли в плен. Далее Стрыйковский отмечает, что так написано только в русских летописях, тогда как ни Дюсбург, ни Меховский о нападении немцев в то время ничего не сообщают (ч. I, с. 357—358). Начало дея­тельности Гедимина в сохранившихся летописях изложено так же, как у Стрыйковского. Однако в хронике Литовской и Жмойтской со­общению о нападении немцев предшествует заметка, в которой ска­зано, что Гедимин, как только стал княжить, «забил Пелюша сына Тронятового, бо почал ся был писати великим князем литовским Пелюш для того, же был дедичом», притом сообщено, что командовал немецкими силами «Каролюсь Детрил прусский з Генриком, маршалком великого мистра Листанского» (т. XXXII, с. 35). В хронике Быховца и летописях Археологического общества, Рачинского, Ольшевской, Румянцевской и Евреиновской о немецких предводителях не сообща­ется ничего, лишь кратко описано то, что есть и у Стрыйковского; отряд, посланный под командованием Гаштольда в Куносов, был осаж­ден немцами, замок взят и Гаштольд попал в плен (т. XXXII, с. 136; т. XXXV, с. 95, 152, 179, 199, 200).

Со второй половины XIV в. ссылки на «русских летописцев» ста­новятся более частыми, причем обычно сведения летописцев прове­ряются по материалам польских хроник. Так, согласно Меховскому и Кромеру, польский король Казимир выгнал Любарта Гедиминовича из Луцка, Владимира и Олеска и отдал эти города Александру, сыну Кориата-Михаила, князя новогрудского (ч. II, с. 41). В хронике Бы­ховца сказано, что среди четырех сыновей Кориата был и Александр .4 к что он вместе с другими братьями завоевал Подолие (т. XXXII, | с. 139). Та же версия, как в хронике Быховца, изложена в летописях I Супрасльской, Слуцкой, Красинского, Рачинского, Румянцевской, Евреиновской и Ольшевской (т. XXXV, с. 66, 74, 138, 160, 186, 207, 228).

Следующая ссылка на «русских летописцев» дана, когда Стрыйков­ский сообщает о женитьбе Кейстута на Бируте (ч. II, с. 43—44). Стрый­ковский пишет, что он и сам был в Паланге, где до замужества жила

Бирута. Сообщение о том, что Бирута происходила из Паланги, есть в летописях Археологического общества, Рачинского, Румянцевской, Евреиновской и Ольшевской, а также в хронике Быховца и хронике Литовской и Жмойтской (т. XXXII, с. 62, 63, 138; т. XXXV, с. 97,. 154, 181, 201, 222).

Описывая первое нападение Витовта на Вильно совместно с нем­цами, Стрыйковский опровергает утверждение «русских летописей», что Витовту тогда удалось взять Нижний замок (ч. II, с. 85), так как в действительности это произошло лишь при третьем походе Витовта, как утверждают Длугош, Меховский и Кромер. Согласно хронике Бы­ховца, Витовт брал Нижний замок два раза, но в первом случае он, «взяв Кривой город» и повоевав Литовскую землю, возвратился «в-Немцы», во втором случае он взял Кривой город (Нижний замок) и сжег его, а затем «сел сам на Вильни и на Великом княстви Литовс­ком» {т. XXXII, с. 146—147). По Супрасльской, Слуцкой, Виленской,. Академической, Красинского, Рачинского, Археологического обще­ства, Румянцевской, Евреиновской и Ольшевской летописям, Витовт,. взяв Кривой город и разорив его, ушел «в Немцы», в дальнейшем он уже действует как великий князь литовский, т. е. вторично не сказана о походе под Вильно (т. XXXV, с. 65, 71, 89, 100, 114, 137, 158, 185, 206, 227).

В 1411 г. был подписан мир с Орденом, затем король Ягайло, со­гласно Кромеру, вопреки воле коронных (польских) панов дал Витовту Подолие, но «русские летописцы поют о том иначе» (ч, II, с. 145). Русские летописцы сообщали, что в 1462 г. литовские паны на Петро-ковском сейме требовали возвращения Подолия. Стрыйковский отме­чает, что об этом у Кромера ничего нет (ч. II, с. 265).. В хронике Литовской и Жмойтской сказано, что паны литовские ввиду невозвра­щения Литве Подолия хотели избрать отдельного князя — Семена Олельковича Слуцкого и это произошло в 1475 г. (т. XXXII, с. 89).

Приезд молдавского господаря Стефана к королю Казимиру Мехов­ский, Кромер и Ваповский датируют 1485 г., тогда как русские лето­писцы — 6994, г., т. е.