Темпоральность модерна

Возможность для «я» поставить себя под вопрос оборачивается постоянным самонаблюдением за всеми атрибутами «я» – его способом мыслить, действовать, желать. При этом имеется в виду не то, что процедура просто вошла в привычку – субъект не просто постоянно на себя «смотрит со стороны», как это делают и делали во все века отдельные люди, чья профессиональность или личный склад характера побуждали их контролировать собственные проявления. Субъект модерна обращается с освоенной им рефлексивной способностью иначе. Он наблюдает не за собой, но за действием исторических сил в себе. Субъект модерна следит за тем, каким образом современность, на страже которой он стоит, постоянно меняет его существо. Он подмечает влияние истории в себе как действие некоей болезни. Сама история видится им как болезнь – не потому, что субъект полагает историю дурной, но потому, что она незримо работает в сообществе и в субъекте, определяя симптомы их существования. Модерн усваивает представление о могуществе исторических сил, но не с тем, чтобы подчиниться им как некоему року, о причинах которого не спрашивают. Напротив, исторические силы получают смысл только в процессе наблюдения за их действием и разъяснения оснований их работы.

Потому спрашивание о себе и об основаниях собственного действия является важнейшей потребностью современного субъекта. Верно, что и индивид традиционного общества был склонен мыслить свое бытие неслучайным и имеющим внешний план для его основания. Он мог быть призванным богами к подвигу или обязанным радеть о будущем загробном блаженстве. Но в модерне субъект наблюдает не за вечным планом, который учреждает и дает смысл, но за тем, что имеет срок развертывания в истории.

Потому именно в модерне появляется способ усмотрения историчного характера каждого проявления. Понятие историчности необходимо прояснить. Раньше, во времена, не мыслящие себя «современными», явления могли видеться двумя возможными способами:

1) «Вечные» явления – то, что мыслится неизменным, или же таким, чье существо не зависит ни от каких причин. Такими явлениями могли быть первые причины всего сущего, боги, устроители миропорядка. Вечные явления образовывали порядок внеисторичного плана – они пребывали, не зная исторической изменчивости.

2) Явления «бренные», или же преходящие. Последние охватывали практически всю совокупность известных человеку явлений – все, на что только ни падал человеческий взгляд, было бренным. Под бренным понималось все, у чего нет гаранта сохранности. Бренное распадается, исчезает – даже будучи цветущим и целым, оно обещает распад и скорое упразднение. Бренное существует для того, чтобы свидетельствовать во славу вечного. Историческое как ограниченное во времени всегда подчинено вечному как неизменному.

Это деление было рабочим в домодернистских сообществах. Но модерн упраздняет два этих способа и открывает третий, ранее не бывший. Он и получает название «историчного». Так, если мы возьмем в качестве культурного феномена «моду», то обнаружим описанное различие между «временностью» и «историчностью». В целом мода сегодня понимается как смена различных стилей самоподачи: говорят о «скоротечности моды», о разных модах как сменяющих друг друга стандартах модного. С этой точки зрения та или иная мода представляется хорошей иллюстрацией «временности» как ограниченности срока актуальности. Но «мода» также имеет смысл в виде историчного явления. В этом виде она выступает как свойство вещи «быть модной», опознаваться в качестве выразительно-актуального. В домодернистские эпохи у вещей были разные свойства – полезность, редкость, красота – но «модность» как таковая не входила в их число. Сам признак, обозначаемый нами словами «быть модным», появляется у вещей в определенный момент – это эпоху модерна, в которую появляется сам институт моды, опознающийся как нечто отдельное и приковывающий к себе внимание. точка пересечения времени и вечности. Феномен моды таким образом оказывается отмечен не одной, а двумя временностями. Первая – это временность самих сменяющихся стилей; вторая – ограниченный срок существования самого института моды как вызывающего доверие способа суждений о вкусе. Мода меняется, свойство же «быть модным» остается, но помыслить его вечным нельзя – у него тоже есть свой срок. В этом смысле феномен моды является историчным как актуально представленным во времени.

Мы видим, что с точки зрения исторической мысли «современность» моды состоит вовсе не в способности назначать «современное», указывая, что ему пристало быть таким или иным. Напротив, современной является вся инстанция моды в целом, без различия внутри нее более или менее модного на сегодняшний день. Именно в этом смысле мода является «современным феноменом» – то есть таким, который мы можем застать существующим поныне и готовы сегодня все еще слушаться его указаний.

Но точно так же мы можем рассмотреть как «историчные» некоторые феномены, которые уже исчезли, также заняв под себя определенный срок. Так, почти исчезнувшим, крайне раритетным сегодня представляется феномен отношений господина и слуги. В современном обществе можно встретить частные случаи личного прислуживания – работа с проживанием в доме нанимателя, оказание интимных услуг за плату или получение повышения исключительно за личную преданность. Но институт слуги и господина в его целостности исчез навсегда, а вместе с ним полностью исчезли те эффекты, которые он производил – нюансы психологического характера (привязанность слуги и попечительность господина) или же церемониального (особый стиль прислуживания господину, предупредительная жестикуляция или специфическая мимика, с которой услуга господином принимается). Мы можем по отдельности встретить все эти явления, но нигде они уже не собираются вместе, чтобы составить ушедший вместе с историей феномен. В этом смысле бытующая сегодня склонность предвзято опознавать названные явления как отрицательные является необъективной, хотя и неслучайной. Ничто не может лучше объяснить нашу низкую оценку каждого из признаков, напоминающих о службе или господстве, как исчезновения всего института в целом. Его распад оставил все детали, что принимали в нем участие, осиротевшими и лишенными взаимной поддержки. Потому то отвращение, которое мы к ним питаем, является лишь бессознательным способом скорее с ними разделаться, довершив их исчезновение, уже предрешенное историей.

Таким образом, историчность ставит феномены в особое положение, в котором они больше не могут быть просто поделены на «временные» и «вечные». Тот факт, что нечто может быть обговорено как «вошедшее в моду» или вышедшее из нее, указывает на моду как на смену краткосрочных установок. В этом смысле отдельные моды кажутся примером временности – именно так их часто рассматривает клерикальная, церковная мораль, осуждающая «ветренность модниц». Но исторический анализ представляет моду не просто как смену предательских увлечений и неглубоких привычек, но как историчное явление, в котором временность и краткосрочность предстают в качестве его внутренних признаков. Тем самым «мимолетность» получает постоянство в качестве устойчивого историчного признака моды – она такова и ей пристало такой быть.

Точно так же с точки зрения историчности могут быть с тем же правом рассмотрены и явления долгосрочные. Так, личная пожизненная преданность господину также является «историчным» феноменом, поскольку она была актуальной в определенный период, а после исчезла вместе с исчезновением самих господина и слуги. Точно то же происходит с супружеской верностью, которая прежде виделась обещанием вечного сосуществования (небесные браки), а сегодня потеряла актуальность. Таким образом, склонность отдавать чему-либо должное за его «прочность» и нерушимую «основательность» является историчной чертой определенного периода. Ничто не свидетельствует об этом лучше, чем то, что она может рецидивировать в качестве «моды», войдя в нее, как входят порой в нее ретро-стили и восхищение историческими памятниками.

В этом смысле в модернистскую эпоху временность больше не означает бренности, всегда проигрывающей соревнование с вечностью. С точки зрения историчности можно поставить вопрос о «вечности» и обнаружить, что мы всегда имеем дело не с «вечностью», но с актуальностью представления о ней, которая длится определенное время То архаическое, древнее представление, которое непрестанно обращалось в своем опыте к «вечному», точно также является «историчным». В саму необходимость «концентрации на вечном» индивид верил в определенный период. В нем полагалось, что вечное есть то, что только и может придать явлениям смысл – необходимо искать неизменное, которое только и может гарантировать высокое качество бытийного самочувствия. Но модерн отказывается от этого представления. Для субъекта модерна, напротив, все явления интересны именно тем, что они историчны и могут быть обмыслены с этой точки зрения. Именно с учетом сказанного необходимо подойти ко второй отличительной черте модерна, которая неизменно бросается в глаза.