Характер самосознания человека Древнего Ближнего Востока

Исследования в области когнитивной антропологии свидетельствуют, что в эпоху существования великих культур Древнего Ближнего Востока понятия «человек», равно как и тесно связанных с ним понятий «жизнь» и «смерть» не существовало. Лишь с течением времени становятся малоупотребительными, а затем и вовсе исчезают из употребления слова, имеющие значения: «живое, жизнь, животное, живоподобное существо, поддержание жизни, средства на жизнь, живое в связи с действиями бога, продолжительность жизни, жизненное счастье». Все эти и другие подобные им слова перестали удовлетворять человека, ибо в недостаточной степени выражали обособление человека от природы. И напротив, слова, обозначающие человека вообще, человека как такового, получают большее распространение в силу смысловой однозначности и определенности, ибо все они выражают основополагающее отличие человека от прочего мира. В представлении человека Древнего Ближнего Востока «душа» и «тело» неотделимы, ибо второе лишь внешнее и видимое проявление первого.

В. В. Емельянов возражает тем исследователям, которые утверждают, что на Древнем Ближнем Востоке не существовало еще представления о личности и указывает, что любое общество, в какое бы историческое время оно ни существовало, состоит из отдельных людей, каждый из которых осознает себя, с одной стороны, как часть природного и общественного целого, а с другой – непременно как отдельное «я», совершенно несходное с остальным миром. Мало того, в сознании отдельного человека всегда присутствовало противоречие включенности – обособления и вся его жизнь на протяжение истории показывает нам многочисленные случаи перехода перехода от одного рода включенности в другой и при этом всякий раз в иную среду переносится собственное «я». Поэтому равно невозможна как полная потеря себя в обществе или природной среде, так и полная свобода от общества или природной среды. В таком случае человек ранней древности, как только произошло отделение разума от природы, начал воспринимать движения окружающей среды за свои, то есть отождествляться с ними, и наоборот – рассматривал проявления собственной душевной жизни как явления общей значимости (например, вещие сны). Древнейшие предания и эпические произведения свидетельствуют о том, что в сознании древнего человека природное и душевное воспринимались как явления тождественные («природа – это часть меня самого») и точно так же определялись и воспринимались явления общественной жизни, а именно, общинное, семейное тело (к примеру, шумерское «SU» одновременно и «тело» и «семья») представлялось носителем тех же самых отправлений, то присущи дикому миру вокруг и неукрощенному «я» внутри себя самого.

Одно из самых важных качеств человека Древнего Ближнего Востока – это убеждение в его богосотворенности. Это же представление, в свою очередь, порождает другое представление о богоподобности человека. И хотя человеку Древнего Ближнего Востока уже было знакомо обобщенное и отвлеченное понятие «человек вообще, человек как таковой», тем не менее такой «человек» не до конца свободен от личной определенности и поэтому всегда представлен связанным с различными сообществами людей и сам по себе является единством телесного и душевного.

Поэтому для человека Древнего Ближнего Востока преобладающее значение получают «осанка» и «жест», то есть «ликующая телесность». Из всего телесного состава человека особое значение приобрели сердце и кровь как средоточия всей душевной сущности и деятельности человека. Но рядом с таким признанием сердца средоточием человеческой сущности памятники письменности Древнего Ближнего Востока начинают все чаще и чаще указывать, что именно голова, а точнее, лицо выражают сущность человека, поскольку голова – это обиталище души человека, глаза – зеркало его души, а уста – выразители души. Именно лицо выражает суть человека, о чем свидетельствует, хотя бы, шумерская скульптура III тысячелетия до н.э., совершенно безразличная к разработке человеческого тела, но отличающаяся четким воспроизведением человеческой головы с широко раскрытыми глазами – вместилищем мудрости, большим носом, ощущающим «дыхание жизни», и большим ртом, произносящим «слова души».

Само признание сердца средоточием человека, а также отведение подобного же значения голове отражает присущее всему Древнему Ближнему Востоку восприятие человека как двуединство телесного и душевного. Само тело и сердце, голова и лицо, глаза, рот и уши признаются уже не только и не столько частями тела, сколько вместилищами человеческой души. Обращаясь к душевному, присущее Древнему Ближнему Востоку представление о человеке обращает преимущественное внимание и выделяет его страстную, чувственную сторону. Но само это выделение сопровождается и легко сочетается с представлением о единстве и нераздельности душевной деятельности человека и тех органов, которые служат и проводниками и первыми «возбудителями» этой деятельности (то есть глаза, уши, рот). Лишь с течением времени первоначальное преобладание чувственного начала сменяется возрастающим вниманием к человеческому разуму. Поскольку, в отличие от общей принадлежности чувственности и страстей всему человеческому роду, разум является свойством отдельного человека и заключен внутри его существа. Поэтому разум оказался тем самым качеством, которое выделяло отдельного человека из людской общности. Памятники письменности Древнего Ближнего Востока свидетельствуют о том, что душевные состояния в человеке как бы освобождены от его характера, то есть чувства как бы живут вне людей, хотя и пронизывают все их действия.

Первоначальная безличность, то есть одинаковая изобразительность, точнее, бесстрастность, запечатленная на памятниках искусства Древнего Ближнего Востока, а также анонимность памятников изобразительного искусства и литературы, вроде бы являются прямыми свидетельствами отсутствия восприятия человеком этой культуры себя как отдельной личности. Однако, то, что с течением времени человек Древнего Ближнего Востока все–таки начинает воспринимать себя самого как личность, подтверждается участившимся употреблением личных местоимений. Мало того, герои литературных произведений Древнего Ближнего Востока часто оказываются поставленными перед необходимостью сделать выбор, а ведь главный признак личности – способность производить выбор действия.