Происхождение языка

Современные ученые далеко не всегда обращают специальное внимание на пропасть между животным и человеком, занимаясь непосредственно проблемой становления человеческого естественного звукового языка – проблемой глоттогенеза (от греч. glotta – «язык» и genesis – «происхождение»). Есть предположение, что предки человека общались друг с другом жестами и словами одновременно, но язык жестов сложился первоначально, а язык слов – на его основе. Один язык объяснял другой, один язык влиял на другой. «Сдвоенный» знак проходил три стадии развития: 1) имя собственное, указывающее на индивидуальный предмет; 2) родовое имя комплекса или группы предметов; 3) абстрактное имя понятия[37].

Некоторые исследователи этой проблемы допускают, что определенный «тип языка» существовал уже у неандертальцев, живших более 100 тыс. лет назад. Артикуляционных предпосылок для звуковой речи тогда еще не было, потому что не было речевого аппарата современного человека, зато уже существовали некоторые зоны головного мозга, отвечающие за речь, а «язык жестов» гипотетически существовал у еще более древних предков человека. «Можно предположить, что принципы построения последовательности жестов рук, в «языке жестов» гоминидов (семейство приматов, включающее Homo sapiens) служившие главным способом передачи сложных значений, были позднее перенесены на звуковые последовательности. …У антропоидов (горилл и шимпанзе), имевших общих предков с человеком около 6-5 млн. лет до н.э., известны на воле системы жестов, которые совпадают с жестами детей в доречевой («сенсомоторный», по терминологии Ж. Пиаже) период: антропоиды при общении с человеком в неволе способны усвоить значительное число жестов (от 100 у шимпанзе до 1000 у гориллы) и употреблять их в конструкциях, построенных по синтаксическим правилам. Предполагается, что подобные системы жестовых знаков наряду с ограниченным количеством (около 20-40) коротких звуковых сигналов были основным средством общения гоминидов на протяжении около 3 млн. лет и только в самый поздний период эволюции предков человека (100-40 тыс. лет назад) начинается глоттогенез в собственном смысле слова»[38]. Надо отметить, что представление о существующих у обезьян «системах жестов» может быть основано на привычке человека обо всем судить по себе, все называть на своем языке. У обезьян-антропоидов есть достаточно много жестов, но нельзя исключать, что их системность – плод систематизаторской деятельности наблюдателя.

В любом случае остается вопрос, почему существующих знаков, биологически целесообразных, достаточных для пропитания, продолжения рода и защиты от врагов, нашим далеким предкам стало не хватать? Что именно потребовало от них новых знаков, иначе говоря, зачем они стали разговаривать? Уместно предположить, что деятельность, благодаря которой возникла речь, должна быть также человекообразующей, то есть нести в себе нечто отличное от действий животных.

Вернемся к явлению суггестии (внушения), о котором уже шла речь в предыдущем параграфе. Поршнев полагал, что прямое влияние на действия адресата речи в форме суггестии – это самая глубокая и элементарная основа речевой деятельности. При этом суггестия не может быть побуждением к чему-либо, чего прямо или косвенно требует от организма первая сигнальная система, т.е. суггестия, безусловно, относится к факторам человекообразования. В. Тен согласен с тем, что феномен внушения проливает свет на исток человеческого сознания, но в дальнейшем названные авторы расходятся. Поршнев считает, что предок человека, прежде чем обрести настоящую речь, «разговаривал» со всевозможными иными животными, применяя суггестию, а затем суггестировал себе подобных. Тен же предполагает, что предок человека «разговаривал» со своим вторым «Я».

Согласно Поршневу, наши предшественники, не владея суггестией, не могли бы спуститься на землю с деревьев или скал, ибо они были бы съедены. Вероятно, предок человека спасался от опасных видов благодаря тому, что использовал их природных антагонистов и конкурентов, а также разделы охотничьих участков между представителями одного вида (существовал «пристроившись» к одному хищнику и потому не опасаясь соседних). Но кроме всего прочего он суггестировал животных, точнее применял к ним интердикцию. В современной человеческой речи в отличие от звуков, издаваемых животными, господствуют звуки, производимые струей выдыхаемого воздуха; животные, напротив, как правило, используют вдыхаемую струю. Но человек тоже применяет эти «инспираторные» шумы: во всех человеческих языках такие звуки присутствуют в качестве междометий или обращений к животным. Это дает основание считать такие звуки остатком ранней суггестивной стадии развития речи.

Когда палеоантропы стали применять интердикцию в отношении себе подобных, возможно, подчиняя их себе, а возможно, даже практикуя адельфофагию (поедание себе подобных), эти объекты их воздействия развили в себе асуггестивность, невнушаемость, неконтактность, наконец, контрсуггестию и бежали от суггесторов. Сигналы, которыми осуществлялись эти нервные взаимодействия – это есть начатки речевых сигналов. Поршнев предлагает следующую модель возникновения речевой практики.

Интердикция I – единственный сигнал (не обязательно думать, что он звуковой: вероятнее, что это движение руки), тормозящий у других особей иное поведение, кроме имитации этого сигнала. Наше понятие «нельзя» приблизительно выражает воздействие этого сигнала, с помощью которого взаимодействовали палеоантропы.

Интердикция II – сигнал, специально тормозящий вызываемый интердикцией I запрет. Иными словами, этот сигнал запрещал запрещать; в нашем языке его механизм приблизительно передает понятие «можно». С помощью множественности данных сигналов неоантропы взимодействовали с палеоантропами, точнее, оборонялись от последних.

Интердикция III – сигнал, осуществляющий отрицание предыдущего отрицания; речь идет о новой ступени внушения, в нашем языке наиболее близко выражаемом понятием «должно». Подобная коммуникация была характерна уже для мира неоантропов, для особей и групп Homo sapiens[39].

Датский лингвист О. Есперсен распределил теории происхождения праязыка на несколько типов: 1) теория «bow-wow»: речь возникла из подражания звукам окружающего мира, особенно крикам животных; 2) теория «pooh-pooh»: речь возникла из инстинктивных звуков, вызванных болью, злостью, радостью и пр. чувствами и эмоциями; 3) теория «ding-dong»: речь возникла из реакций человека на окружающий мир, из «речевых жестов», отражающих этот мир некоторым образом (напр., при произнесении слова «мама» артикуляция имитирует движение губ при сосании); 4) теория «yo-he-ho»: речь возникла из ритмических выкриков, производимых человеком при совместной деятельности; 5) теория «la-la»: речь возникла из звуков, связанных с игрой и песней.

В свете всего вышесказанного можно дать оценку данным теориям. Первая (подражательная) теория становится более перспективной, если связать имитационную деятельность человека с рассмотренными ранее понятиями тормозной доминанты, интердикции и суггестии. Подражание должно иметь особую человеческую (или предчеловеческую) цель, поскольку, например, у птиц, среди которых широко распространен феномен пересмешничества, речь из подражания не развивается. Значение третьей теории («ding-dong»), как и первой в ее исходном виде, весьма ограничено. Впечатление о том, что в современных языках много звукоподражательных слов или слов, имитирующих то или иное положение губ, часто рассеивается при сравнении такого слова с его исходными, древними формами, а также с параллельными по смыслу словами в других языках. Количественные методы языкознания тоже не дают надежных подтверждающих результатов. Настоящий человеческий знак, знак в собственном смысле слова должен быть переводимым, подлежащим обмену и при этом немотивированным.

Инстинктивные звуки (теория «pooh-pooh») вообще относятся к области первой сигнальной системы, то есть к области биологической, а значит, не могут служить основанием второй сигнальной системы.

Теория «la-la», может быть, и не вполне лишена оснований. Например, по мнению В. Тена, одно из доказательств того, что предки людей произошли от акродельфид в результате неотении и развивались по «детскому типу» (по типу педоморфоза) – наше пристрастие к играм и игровому поведению вообще, которое проявляется во многих ситуациях. Взрослый человек в гораздо большей степени ребенок, чем взрослый волк или олень, кошка или собака. Игривость, сравнимую с нашей, проявляют только дельфины в бассейнах. Индивид, абсолютно лишенный этого начала, подчеркнуто неинфантильный, навязчиво серьезный, менторски-взрослый – это не норма, а патология; подобная особь была бы нормальной среди животных, но не людей. Не случайно Й. Хейзинга, изучив роль игрового поведения, предложил называть человека «Homo ludens» («Человек играющий») вместо «Homo sapiens» («Человек разумный»)[40].

Что касается ритмических выкриков при совместной деятельности, теории «yo-he-ho», то ее, скорее всего, можно сблизить с трудовой теорией происхождения человека в целом. Психолингвисты марксисткой школы выводили происхождение языка из исторически-ранних производственных актов, которые реализовывал человек ради поддержания собственного существования. Например, согласно подходу советского лингвиста А.А. Леонтьева, глаголы являются наиболее древними элементами языка, поскольку именно они способны передавать сообщения о действиях, принятых в качестве необходимых в том или ином коллективе. Таковы основные гипотезы происхождения языка.