Министерство образования и науки Украины 3 страница

Окружённый вишнёвыми садами, на высокой горе, над изви­листой рекой, горделиво высился Успенский собор. В давние вре­мена его поставили на горе так удачно, что он в утренние туман­ные часы кажется плывущим в воздухе.

Выполняя наказ князя, Фиораванти поставил в Москве храм, похожий на владимирский, но еще более торжественный и велича­вый. Вся Москва дивилась тому, как шла работа. Кирпичи не но­сили на леса, а поднимали машиной, которую прозвали «векшею», т. е. белкой. С Аристотелем Фиораванти пришла на Русь европейская строительная техника. Летописец, восторгаясь сооружением, написал: «Была же та церковь весьма удивительна величеством и высотою, и светлостью, и звонностью, и пространством».

Особенно оригинально было решено архитектором внутреннее убранство собора. Оно без хор и поражает своим светлым простором. Огромный торжественный зал. Массивные круглые столбы, поддерживающие купола, не создают впечатления тяжести. Успенский собор предназначался для венчания царей на царство. Итальянский мастер проникся духом русского искусства. Ведь точно расчленённый в фасадах белокаменный собор, увенчанный пятью золотыми куполами идеальной формы, - чисто русский в своей богатырской мощи.

Служивший усыпальницей русских царей Архангельский собор, построенный в 1505 – 1509 гг. итальянцем Алевизом Новым, самый большой в Кремле после Успенского. В основе его тоже древнерусская художественная традиция, но широкие русские лопатки заменены тонкими коринфскими пилястрами, т. е. применена классическая ордерная система. Этот нарядный пятиглавый собор напоминает двухэтажное дворцовое здание с необычным у нас карнизом.

С русскими архитектурными традициями связан Благовещенский собор, построенный псковскими мастерами в 1484 – 1489 гг., который является частью великокняжеского дворцового комплекса, служил домовой церковью великого князя и его семьи. Псковские зодчие взяли тоже за основу достижения своих владимиро-суздальских предшественников, но возвели здание на высоком подклете, своего рода белокаменном этаже, и окружили его галереей – гульбищем. Они сумели придать небольшому храму, увенчанному тринадцатью куполами, внушительность, прекрасно сочетающуюся с изысканной декоративностью. При этом украсили его снаружи типично псковским узорным поясом из наклонно поставленного кирпича, так называемым бегунцом.

Великолепием и уютом отличается интерьер собора. Там находится сокровище древнерусской живописи – Деисус Феофана Грека. Стены покрыты росписью, выполненной под руководством Феодосия, талантливого сына знаменитого Дионисия.

Одноглавая церковь Ризположения была тоже домовой – для утренних молитв московского митрополита, а затем патриарха всея Руси. Воздвигнутая совсем рядом с Успенским собором, она по контрасту кажется крохотной, радуя лирической музыкальностью своих стройных форм, вдохновенным творчеством всё тех же псковских мастеров.

Имен­но этому времени приписывает легенда событие, о котором потом долго говорили на Руси. Однажды, гласит предание, в Кремль явились посланцы Золотой орды и вручили великому князю Ивану грамоту с требованием собрать, как всегда, с русских зе­мель дань для хана. Иван 111 у всех на глазах разорвал ханскую грамоту! Этот поступок не был дерзким своеволием, вспышкой гнева. Ведь не случайно, не по прихоти требовал Иван III, чтобы иноземцы именовали его «государем всея Руси». Все поняли, что Москва сильна, самостоятельна, независима.

К началу 15 века Москва действительно заняла в Восточной Европе исключительное положение как в политическом, так и в культурном отношении. Византия погибала. Страшная битва на Косовом поле утвердила турецкое владычество на Балканах. Южнославянская культура была подорвана. Постепенно торжествуя в своей борьбе за объединение Руси, Московское княжество крепло и разрасталось. Монголо-татарское иго ещё не было свергнуто окончательно, но ореол победы Дмитрия Донского озарял Московскую державу. Роль Москвы становилась всё значительнее для греческого мира и той части славянского, на которую не распространялось главенство римской курии. Москва теперь становится и центром Православия, её называют «третьим Римом».

Что касается Фиораванти, то его ждало много дел и злоключений. Зодчий и военный инженер, он то строил, то начальство­вал над артиллерией в боевых походах, попадал то в милость, то в опалу. В искусстве у него — счастливая судьба. Все последую­щие иноземные мастера, строившие в Кремле, чувствовали себя лишь учениками и последователями великого зодчего, сооружав­шего на века. Со славой Фиораванти можно сравнить только гром­кую и почётную известность, которую много веков спустя приобрёл тоже итальянец по происхождению Растрелли, чьё пле­нительное зодчество — великая страница в истории русской архи­тектуры. Если предания Древней Руси связывали разнообразные строения с именем Фиораванти, то послепетровская Россия при­писывала Растрелли многочисленные дворцы, построенные чаще всего его последователями.

Русский язык не боялся принимать в свое неоглядное лексиче­ское море иностранные слова — он обкатывал их, шлифовал и по­степенно делал своими, неотличимыми от родных. Отечественное искусство не боялось принимать в свои объятия иноземные та­ланты. И Фиораванти и Растрелли органично вошли в русское ис­кусство.

В древние времена Москва, точнее ее Белый город, заканчи­вался у теперешнего Садового кольца. Золотую шапку колокольни Ивана Великого путники видели приблизительно за десять вёрст от Москвы. Бело-золотую кремлёвскую звонницу знал в русских землях каждый, и про рослого человека в народе говорили: «Вы­рос детинушка с Ивана Великого».

Радостно смотреть, как каменный столп отражает то ясное солнце, то звезды и месяц, как он весело встречает и мартовскую голубизну воздуха, и снежную февральскую метель, и грозовой майский ливень.

Возвышавшихся московских князей из года в год называли Иванами — Иван Калита, Иван II Красный (красивый), Иван III, Иван IV Грозный. Среди их детей и внуков также бывали Иваны, некоторые из них сыграли довольно видную роль в исто­рии. Простое, легко произносимое и запоминающееся имя полю­билось в Москве, да и по всей Руси. Родители охотно нарекали им своих детей. Как, бывало, только не кликали бесчисленных Ива­нов! Никакое другое имя в городах и весях не произносилось в столь нескончаемых вариантах — Иванка, Иваня, Иванюха, Иванюша, Ваня, Ванюра, Ива, Ивасик, Иваша... У Иванов рождались дети, которых по отчеству величали Ивановичами или попросту Иванычами. Иванов столп, возвышавшийся над Москвой, посте­пенно стал восприниматься как богатырь-воин, олицетворение московской силы, как Иван, стоящий на защите интересов всех русских земель.

Еще при Калите была в центре Кремля сравнительно неболь­шая Ивановская колоколенка, построенная в честь святого Ивана Лествичника. Потом она обветшала, ее разобра­ли, и на этом месте приказал Иван III возвести каменную башню. Высоко в небе над Москвой ярусами поднималась дозорная выш­ка. На самой выси, на боевой площадке сидели караульщики и зорко смотрели вдаль — не покажутся ли за рекой враги-кочев­ники. Как только появлялась опасность, начинали звонить колокола, стража разводила подъёмные мосты над рвом, заполненным водой, наглухо запирали кремлёвские ворота. Предупрежденные об опасности, московские люди укрывали детей и женщин в на­дёжных местах, часто за кремлёвской стеной, а сами отважно вы­ходили навстречу врагу. И тогда уж ни конному, ни пешему в крепость хода не было. Если нельзя было остановить врага на дальних подступах, то москвичи уходили держать оборону за кремлёвские стены, бросая посады.

При царе Борисе Годунове столп надстроили на два яруса и позолотили макушку, он поднялся над землёю более чем на во­семьдесят метров! Это было чудо из чудес. От сказочной высоты кружилась голова. Москва не знала ещё таких высоких сооруже­ний. Ничего подобного никогда не знала и вся московская земля. Верхний ствол Ивановской колокольни тогда же опоясали трой­ной золочёной вязью-надписью, прославляющей Бориса и его сы­на. В «Пискарёвском летописце» было записано: «Лета 7108Ивана Великого высоты 12 саженпозлатить, и имя своё царское велел написати». Надпись и ныне опоясывает верхний ярус. Но не надо думать, что мы видим вязь годуновских времён. Когда в Кремль вошел Лжедмитрий, то он приказал немедленно унич­тожить слова, сиявшие на столпе. Век Лжедмитрия был короток, он вскоре бесславно кончил дни, но каменный кремлёвский столп простоял без надписи до Петра Первого, который и восстановил годуновскую вязь.

Итак, поднимемся по ступенькам звонницы, которые помнят и своего первого строителя Бона Фрязина, и Ивана III, и пышные свиты иноземных путешественников, и монахов, и стрельцов...

Нелегко пересчитать ступени лестницы, ведущей до купола. На первом ярусе ещё, наверное, не собьёшься, восемьдесят три раза став на каменные ступени. На втором же ярусе — прежде чем начать восхождение, отдохни и в пути не споткнись — ведь здесь — без одной!— полторы сотни выступов. А когда добе­рёшься до вершины, сделаешь 329 шагов по каменным уступам. Трудно, но вскарабкаться все-таки можно. А вот опуститься вглубь... Археологи говорят, что основание башни уходит под землю на десятки метров и находится чуть ли не на уровне дна Москвы-реки.

Полюбился столп-великан, и пристроили к нему позднее две нарядные звонницы — Петровскую и Филаретовскую, завершаю­щуюся шатром с башенками по углам. Почти четыреста лет кра­суется над всем Кремлём Иван Великий, олицетворяя мощь России.

Смотришь на массивное здание и невольно поражаешься его стройности, его неудержимому устрем­лению в небеса, ввысь. Чем объяснить эту «взлётную» архитектуру, рожденную средневековьем? Инженерный секрет не так-то уж и сложен. Высота каждого последующего яруса уменьшается, хотя эта особенность почти не заметна стоящим на земле. От белокаменного цоколя, от нижних ярусов столп «летит» к цилиндрическому верхнему ряду, увенчан­ному медной золоченой луковицей.

Когда лихие и умелые звонари-музыканты ударяли в двадцать с лишним колоколов Ивана Великого, то вся Москва наполнялась праздничным гулом. Самый большой колокол на звоннице весит ни много ни мало — четыре тысячи пудов. Он не трезвонил, как другие, более мелкие била, а издавал таинственный глуховатый гул. Недаром поэт написал: «Гудит, гудит Иван Великий, как бы из глубины веков идущий зов!». Эти московские колокола отли­чались особо мелодичным звуком; отлиты они были знаменитыми литейщиками — пушечных и иных дел мастерами.

Большое помещение внутри звонницы использовалось по-раз­ному. В семнадцатом веке в нижнем зале стоял огромный мед­ный глобус, привезенный в Москву нидерландским посольством.

При царе Алексее Михайловиче глобус, ярко раскрашенный, изоб­ражающий растительный и животный мир, служил пособием на уроках географии. Его с живым интересом рассматривал царевич Петр. Когда в Москве открыли первую навигационную школу, т. е. школу, где готовили мореплавателей, Петр Первый распорядился перенести глобус в навигационные классы, что в Сухаревой башне.

В Петровскую же эпоху один из любимцев Петра — Меньшиков, светлейший князь, обладавший одно время почти монаршей властью, «счастья баловень безродный, полудержавный власте­лин»,— решил поставить сооружение в Москве, которое было бы выше Ивана Великого. Так была сооружена башня, получившая название Меньшиковой. Шпиль башни — пусть и деревянный – поднимался выше знаменитого столпа. Меньшикову башню стали в народе называть сестрой Ивана Великого. Но главенствовала в небе Москвы она недолго. Дерево не камень — ударила молния и срубила её огромный шпиль. Гибель шпиля как бы символизи­ровала и судьбу Меньшикова, кончившего свои дни в Берёзове, в сибирской ссылке. Опять колокольня Ивана Великого стала са­мым высоким зданием в Москве. Многое повидал златоглавый великан. Например, в пору подавления одного из многочисленных в те времена мятежей возле колокольни солдаты Преображенско­го полка громкими голосами «кликали клич», чтобы «всяких чи­нов люди ехали бы в Преображенское, кто хочет смотреть разных казней, как станут казнить стрельцов и казаков яицких, а ехали б без опасения». Запомнила старая Москва, как безвестный изобре­татель-самоучка пытался демонстрировать у Ивана Великого свой летающий аппарат, но потерпел неудачу и был беспощадно «бит батогами, сняв рубашку». В совсем иное время, когда «шумел-го­рел пожар московский» и когда вражеские полчища покидали Бе­локаменную, Наполеон приказал взорвать Ивана Великого. Французам удалось подорвать звонницы-пристройки, но столп был со­оружен так прочно, что выдержал взрыв и устоял. Разрушенные части восстановил архитектор Д. Жилярди, много и удачно стро­ивший в послепожарной Москве.

С колокольней Ивана Великого связаны памятные эпизоды в жизни писателей, художников, зодчих. Курчавый и быстроглазый мальчик, стремглав преодолев ступени, взобрался на колокольню и глядит восхищённо на город внизу, под ногами. Маленький Пуш­кин, будущий великий поэт, страстно любил смотреть на Москву с огромной высоты. Юный Лермонтов, родившийся в Москве, вос­торженно писал: «Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взгля­дом всю нашу древнюю сто­лицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественнойной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Моск­ве, ибо Москва не есть обыкновенный город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симмет­рическом порядке... нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. О, какое блаженство внимать этой неземной музыке, взобрав­шись на самый верхний ярус Ивана Великого, облокотясь на уз­кое, мшистое окно, к которому привела вас истертая, скользкая витая, лестница, и думать, что весь этот оркестр гремит под ваши­ми ногами, и воображать, что все это для вас одних, что вы царь этого невещественного мира, и пожирать очами этот огромный му­равейник, где суетятся люди, для вас чуждые, где кипят страсти, вами на минуту забытые!.. Какое блаженство разом обнять ду­шою всю суетную жизнь, все мелкие заботы человечества, смот­реть на мир — с высоты!»

В дни Великой Отечественной войны на врагов шёл танк, на броне его были написаны горделивые слова: «Иван Великий».

В конце XVI века, после смерти последнего представителя динас­тии Рюриковичей, болезненного и бездетного царя Феодора Иоанновича, на царство был избран Борис Годунов. Время было тяжёлое: бесконеч­ные эпидемии, неурожаи, смуты опустошали страну. Годунов был не­родовит и незнатен, что в те времена играло немалую роль для авто­ритета правителя. Желая показать, что русский престол по-прежнему силён и могуществен, новый царь решил строить огромный собор, рос­кошный дворец и невиданную дотоле башню.

За семь лет своего царствования он не успел построить ни двор­ца, ни собора, но башню — златоглавую кремлёвскую колокольню — воздвиг. Она, как футляром, накрыла древнюю церковь Святого Иоанна и стала называться колокольней Ивана Великого. Это увен­чанный золотым шлемом гордый и стройный гигант, три восьми­гранных яруса которого как будто вырастают один из другого. Гра­ни нижнего яруса, самого мощного и приземистого, украшены пло­скими вертикальными выступами, так называемыми «лопатками», что придает ему некоторую нарядность. Наверху лопатки переходят в изящный пояс, состоящий из маленьких, как будто игрушечных арок — любимый мотив древнерусских зодчих. Верхняя часть башни с ее щелевидными окнами служила дозорной вышкой, отсюда откры­вался вид на десятки километров вокруг Москвы. Москвичи были так горды этим необыкновенным сооружением, что написали на его кресте невидимую снизу надпись: «Царь славы».

Вертикаль Ивана Великого как бы «собрала» в одно художествен­ное целое три главных кремлёвских собора: Архангельский, служив­ший усыпальницей русских царей, предшественников Петра; много­главый, окруженный галереями Благовещенский собор, игравший роль царской «домовой церкви» и потому соединённый с дворцом особым переходом; Успенский, считавшийся главным храмом всей Руси.

Увенчанный пятью куполами, похожими на гигантские золотые шлемы, белый куб Успенского собора был виден в ту пору почти с любой точки Москвы. Он как будто господствовал над деревянным городом своим могучим и величественным силуэтом. Современники называли его «земным небом, как великое солнце, сияющим посреди Русской земли». Этот величественный памятник архитектуры — пер­вое здание Москвы, построенное в конце XV века по циркулю и линей­ке, — поражал современников своим «величеством, и высотою, и свет­лостью, и звонкостью, и пространством».

Внутри собор кажется одним огромным залом, в котором свободно и просторно стоят стройные столбы, по словам летописцев похожие на «прекрасные древа». В свете солнечных лучей, в изобилии проникаю­щих через высокие окна и барабаны куполов, сияют яркими краска­ми произведения древнерусской живописи — иконы, а на стенах, вну­три куполов и на столбах как будто тают нежные цвета бесчисленных фресок.

Блеск церковной утвари и златотканых одежд духовенства, огни свечей и лампад придавали храму необычайную торжественность. Ца­ри часто посещали этот собор, где специально поставленный резной деревянный шатер, именовавшийся «царским местом», как бы ограж­дал их от остальных молящихся.

Площадь вокруг Ивана Великого называлась Ивановской. На ней с давних пор собирались бояре, дворяне и служилые люди, чтобы по­говорить о своих делах. Здесь же во все горло дьяки выкрикивали цар­ские указы (отсюда пошла поговорка «Кричит во всю Ивановскую»). Целый день на площади толкались подьячие, ремеслом которых было писать за неграмотных всякого рода жалобы, или, как их назы­вали, «челобитные» («бить челом» — низко кланяться). Обычно сто­лом служила склоненная, как для игры в чехарду, спина просителя. За дурное поведение подьячих «отставляли от площади», что счита­лось очень тяжелым наказанием и рождало бесконечное число кляуз. Здесь же на площади дюжие палачи в красных косоворотках наказы­вали кнутом приказных, уличенных в особо наглом взяточничестве, а рядом выставляли на позор мелких воришек, на шею которым веша­ли украденные ими вещи: кошельки, рыбины, бараньи шапки.

На площадь выходило великолепное белокаменное крыльцо Грано­витой палаты, получившей свое название от гранёных камней, которы­ми она облицована.

Построенная при деде Ивана Грозного, великом князе Иване III, в качестве тронного зала, Грановитая палата была так велика, что ее не сумели перекрыть без опор. Поэтому в центре квадратного про­странства стоит приземистый столб, поддерживающий массивные каменные своды.

При царе Федоре палата, как коврами, была покрыта фресками, написанными на сводах и стенах. Они начинались у самого пола, под­нимались к потолку и опять спускались вниз по центральному стол­бу. Отделкой палаты руководил шурин царя Федора, боярин Борис Годунов, использовавший ее для своего прославления. По его прика­зу главное место в живописном убранстве было отведено циклу кар­тин, посвященных легендарной истории об Иосифе Прекрасном, на­чавшем карьеру с должности слуги, а кончившем тем, что «Фараон царь» возложил на него царский венец. Эти картины намекали на историю возвышения самого Бориса Годунова, бывшего рынды, то есть телохранителя царя, а ставшего правителем государства.

Как и Благовещенский собор, Грановитая палата была частью дворца, который состоял из отдельных зданий, живописно соединен­ных лестницами, фигурными крыльцами, нарядными «висячими» пе­реходами и открытыми мощеными террасами, на которых кое-где неожиданно вырастали золоченые церковные маковки.

Три яруса дворца как бы вырастали один из другого. Ступенча­тое построение — характерная черта древнерусской архитектуры. Ка­жется, что каждая часть сооружения порождает другую, другая — третью и т. д. Здание «растет» подобно дереву, у которого ствол пи­тает ветви.

Самый скромный по убранству двухэтажный первый ярус, пред­назначенный для бесчисленных погребов и служб, завершается от­крытой площадкой — «гульбищем», второй — жилой (тоже двух­этажный) — покрыт неповторимым кружевом резных оконных на­личников. Крышей ему служит еще одна вымощенная камнем терра­са, на которой стоит златоверхий терем с крутой четырехскатной кры­шей, и остроконечная «Смотрильная башня», с которой любовались живописной панорамой Кремля, Москвы-реки и Замоскворечья.

Некогда под сводами терема заседала упраздненная Петром Бо­ярская дума; теперь же расписанный зеленым «травным узором» по желтому фону обширный зал пустовал, ибо Петр в Теремном дворце бывал редко и проводил большую часть времени у своих любимцев Лефорта и Александра Меньшикова.

Издали гостям показали крышу огромного меньшиковского дворца, она была хорошо видна со Смотрильной башни, так же как стройный шпиль посреди меньшиковского сада. Этот шпиль, вознесшийся над ве­ковыми тополями и липами, принадлежал церкви Архангела Гаврии­ла. Но большинству москвичей она была известна под названием «Меньшикова башня».

Когда бывший торговец пирогами Александр Меньшиков стал князем, он велел зодчему Зарудному построить в парке при своем дворце башню, на одну сажею выше, чем Иван Великий.

С характерным для него сочетанием государственной мудрости и мальчишеского озорства Александр Данилович захотел сказать боярам и всей старой Руси: «Был ваш Иван Великий великим, а ныне больше его будет Меньшикова башня». Высокий шпиль, однако недолго прославлял заносчивой птенца Петрова. В начале XVII века в него ударила молния, и башня несколько десятилетий стояла с обгорелым верхом. Восстановила ее уже без шпиля и венчающей его медной фигуры.

Меньшикова башня также строи­лась ярусами: нижний прямоугольный ярус, где находилась церковь, а над ним — трехъярусная колокольня. Над колокольней поднимался шпиль высотой около тридцати метров. В открытых арках колокольни висели брон­зовые колокола, а между арками были вкомпонованы бронзовые ци­ферблаты часов.

Меньшикова башня отличалась своей архитектурой от других мос­ковских зданий. В ней впервые в русской архитектуре появляются классические колонны, скульптуры кариатид и декоративные гир­лянды цветов и фруктов. Но в то же время по своему характеру она тесно связана с архитектурой древней Руси. Ей она обязана своей величавостью, разлитым в ней настроением спокойной уверенности и сдержанной силы.

Меньшикова башня была одним из последних каменных зданий петровской Москвы. Перенеся столицу на берега Невы, Петр издал указ, запрещающий под страхом тяжелого наказания строить камен­ные сооружения где-либо, кроме Петербурга. Указ этот выполнялся до 1728 года, и в прежней столице стали строить только деревянные дома.

С большим трудом можем мы себе представить, как, скажем, выглядел Кремль в эпоху Ивана Грозного. Изображения, которые мы можем сегодня видеть в Никоновской летописи или в так на­зываемой Царственной книге, носят во многом стилизованно-услов­ный характер. Свидетельства иностранных путешественников гово­рят о том, что государев двор в ту пору был нарядным, торжест­венным, живописным. Непередаваемую прелесть являл возобнов­ленный после пожара кремлёвский дворец, где стенопись Золотой палаты была сделана с неслыханными новшествами. Среди при­вычных образов и аллегорий, среди знакомых сюжетов, как, скажем, притча об индийском царевиче, бы­ли и такие, которые воспринимались как нечто небывало-дерзост­ное, основанное на «человеческом мудровании». Так кремлёвские живописцы написали изображения олимпийцев — Феба и Дианы, что вызвало резкое осуждение у ревнителей старины. Необычай­ные украшения Золотой палаты, да и других помещений, — слож­ное явление художественной жизни шестнадцатого века.

Загадочные переплетения традиционной символики и античных мотивов, аллегорические и символические изображения отражали представления москвитян о мироустройстве — то новое, что появи­лось в их мировоззрении.

Необычно выглядел дворец и снаружи. Перед глазами встаёт Кремль, сияющий золо­том кровли и цветными окнами, белыми камнями и многоцветными узорчатыми кирпичными поясами. По сравнению с наружным ве­ликолепием домашний быт в покоях был довольно скромен. Лавки вдоль стен, липовые крашеные столы, деревянная посуда... Но во время торжеств дворец преображался. Парадные покои, обычно пустовавшие, становились центром жизни — их украшали с не­слыханной и невиданной роскошью. Когда иноземные гости про­ходили по украшенным комнатам, то им казалось, что они попали в царство волшебных ска­зок. Прекрасные и диковинные изделия Запада и Востока, расшитые шелка, драгоценные камни-самоцветы, серебряные бочки, ендовы и братины — работы суз­дальских, новгородских, тверских, ростовских мастеров; соболя, золотые пояса, яхонтовые ожерелья, жемчужины, добываемые на северных реках,— всё это составляло праздничное убранство кремлёвских покоев.

Весь мир, принимая радиоволны, каждый день слушает бой часов на Спасской башне. С давних пор звучат в Москве крем­лёвские куранты, прожившие многовековую жизнь, заполненную бесчисленными событиями.

Все мы считаем часы простой, пожалуй, малоинтересной, обыч­ной вещью. Мы и вспоминаем-то о них только тогда, когда надо узнать время. Но так было не всегда. Перенесемся мысленно в глубокую старину. Столетиями ритм жизни определялся сменой дня и ночи, зимы и лета, полевыми работами, привычным аграр­ным календарём. Время исчислялось по солнцу, звездам, по пере­кличке петухов, по бесчисленным приметам, которые позднее бы­ли забыты.

Песочные или солнечные часы были скорее забавой, чем при­борами для измерения времени. Рождение механических часов, в начале второго тысячелетия, явилось революцией в представлени­ях средневековья. Когда механические часы появились на Руси, их восприняли как удивительное и небывалое чудо, которое все — и взрослые и дети — сбегались смотреть и слушать. Сам великий князь Василий Дмитриевич приходил на площадь любоваться ди­ковинкой. Древнерусские летописцы отмеча­ли только самые важные события, которые случались в жизни. Московский летописец уделил в хронике часам, установленным на Соборной площади, много места. Слушая звон часов, доносивший­ся даже в уединённую монашескую келью, он восхищённо отмечал: «Сей же часник наречётся часомерье,_не_бо человек ударяше, но человековидно, самозванно и самодвижно, страннолепно». И добавил летописец с неподдельным восторгом, что это ди­во сотворено «человеческой хитростью», а также «преизмечтано и преухищрено». Новинка стоила, конечно, недёшево, а деньги в ту пору на ветер не бросала, тратили расчётливо, скупо. Поэтому в летописи было также сказано, что заплатили мастеру «полтора­ста рублёв». На эти деньги тогда можно было не только построить большой каменный дом, но и много лет жить безбедно.

Москва отыскала в Италии искусного архитектора Пьетро Антонио Солари. Под его присмотром и сложили русские мастера на старом основании Спасскую башню. Называется она так потому, что над воротами висела икона «Спас нерукотворный». И в народе она величалась «святой». Башня получилась на сла­ву, и поэтому на каменных досках по-латыни и славянской вязью была сделана горделивая надпись над воротами: «Иоанн Василь­евич, божьей милостью великий князь Владимирский, Москов­ский, Новгородский, Тверской, Псковский, Вятский, Угорский, Пермский, Болгарский и иных и всея России Государь, в лето 30 государствования своего сии башни повелел построить, а делал Пётр Антоний Солярий, медиоланец, в лето от воплощения Гос­подня 1491...» В 1636 году московский каменщик Бажен Огур­цов и его содруги возвели многоярусный верх с нарядным шатром. В Москву пригласили затем «аглицкой земли мастера часового и водяного взвода» Христофора Головея. Под нача­лом Головея московские кузнецы собрали далеко видные башен­ные часы с колокольным боем. Время тогда делили не по сут­кам, а на дневное и ночное. Дневное время начиналось тогда, ког­да первый луч солнца падал на Спасскую башню, ночное же — с темнотою.Сказочно красиво выглядел циферблат. Средняя часть, симво­лизировавшая космос, была покрашена голубой краской и словно по небу располагались светлые жестяные звезды и золочёные изо­бражения солнца и планет. Рядом с привычными нам арабскими или римскими цифрами стояли славянские буквы, обозначавшие числа. Стоит ли говорить о том, что эти часы составляли предмет гордости Москвы? Знатный путешественник Павел Алеппский, на­слышавшись о кремлёвской диковине, записал в дневнике, что незадолго до его приезда в Москве имелись «чудесные городские часы, знаменитые во всем свете по своей красоте и громкому зву­ку своего большого колокола, который был слышен не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на 10 вёрст».

Год за годом, десятилетия за десятилетиями отсчитывал вре­мя маятник, менялись часовщики, — механизм требовал постоян­ного наблюдения, опытного глаза, умелых рук. Случались и все­возможные происшествия. Поэтому, получая назначение, часов­щик давал слово, как было сказано в старинном документе: «У дела на Спасской башне в часовниках не пить, не бражничать, зернью и карты не играть, и табаком не торговать, воровским лю­дям стану и приезду не держать и с воровскими людьми не знать­ся». В этих словах мы слышим живую московскую приказную речь, звучавшую некогда у кремлёвских стен.

Спасская башня сродни среднерусскому небу, неторопливо плывущим облакам, туману, ползущему на рассвете с Москвы-реки, елям и берёзам, выращенным в наши дни у крем­лёвской стены. Без неё, как и без Ивана Великого, нельзя пред­ставить и старый, и новый московский пейзаж. Мало кто знает, что нижний главный массив башни имеет двойные стены, между ними находится каменная лестница.

Поднимемся по уступам, пройдём по кирпи­чам, на которые ступало не одно поколение. Башня имеет десять этажей. Когда вы поднимаетесь на самый верх, то перед вами от­крывается — вместе с хлынувшими потоками света — панорама Кремля, Красной площади, окружающих улиц, просторы реки, струящейся неизменно, как и в дни Юрия Долгорукого... Все из­менили века, невозможно разглядеть семь знаменитых холмов, нет лесной и полевой дали, как при Иване Калите, но небо и во­да — все те же. Они воплощают в себе вечность.