Анакреонт

Еще одно звонкое, всемирно знаменитое имя — Анакреонт. Его относят к особой разновидности странствующих поэтов, не: «привязанных» к какой-то одной местности. Уникальное явле­ние, он в чем-то близок к поэтам эолийцам.

Анакреонт — классик любовной, эротической поэзии. Любовь, как и вино, — всеохватывающая тема его творчества. В отличие от Архилоха, добывавшего копьем средства к существованию, Анакреонт являл тип придворного поэта, свободного от мате­риальных забот, жившего в мире пиров, развлечений, чувствен­ных радостей. «Символом игрового, изящного, веселого эро­тизма» назвал его А.Ф. Лосев.

БИОГРАФИЯ. Биография его известна фрагментарно. Он ро­дился на острове Теосе, примерно, во время 52-й олимпиады, т.е. между 572 и 569 гг. до н.э. Затем переселился в колонию Абдеры во Фракии. Позднее мы встречаем его при дворе могу­щественного тирана Поликрата в Самосе, фактически, устано­вившего контроль над Эгейским морем. При откровенно дес­потических чертах своей натуры, Поликрат отличался несомненной любовью к поэзии и искусству. Анакреонт же, человек доброжелательный и жизнерадостный, был ценим при дворе Поликрата, пользовался симпатиями самого тирана, ко­торый получал удовольствие от его стихов. Блестяще образо­ванный, светский, Анакреонт придал особую привлекатель­ность самосскому дворцу. Позднее, после смерти Поликрата, Анакреонт получил приглашение от Гиппарха, сына известного афинского тирана Писистрата, переехать в Афины. Гиппарх послал за поэтом разукрашенную 50-весельную галеру, на ко­торой тот прибыл в Афины. Там он не нашел такой изыскан­ной роскоши, как у Поликрата, зато вращался в среде художе­ственной интеллигенции, был другом отца Перикла. После убийства Гиппарха, покровителя искусства и науки, Анакреонт переселился в Фессалию к местному властителю Элекратиду. Умер он, по-видимому, в глубокой старости, около 85 лет, в своем родном городе Теосе.

Согласно преданию, он подавился на пиру ягодой винограда. Таким обра­зом бог виноградарства Дионис, которому Анакреонт служил, как бы взял его к себе. Жители Теоса, гордясь своим земляком, поставили ему статую, выбили его профиль на монетах. На одной из ваз Анакреонт изображен играющим на кифаре в окружении юношей.

ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ТВОРЧЕСТВА. Анакреонт — поэт редкого жизнелюбия. Значит ли это, что он недостаточно серьезен? Ко­нечно, нет. Будь он просто легкомысленным поэтом, то не оставил бы заметного следа в мировой поэзии, не вызвал бы к жизни художественного направления в изящной словесности, называемого анакреонтизм. Поэт выразил жизнелюбивый харак­тер эллинского миросозерцания. Убеждение в том, что мир пре­красен, а жизнь дана для радости.

Анакреонт воспевал как красоту женщины, так и привлека­тельность юношей. Славил чувственные удовольствия. Жизнь его сложилась так, что он до конца разделял эти принципы. Пафос его творчества, как, впрочем, и стиля жизни, он выра­зил в таких стихах:

Я хочу воспеть Эрота, Бога неги, что украшен Многоцветными венками. Небожителей властитель, Он сердца терзает смертным.

Да, он был убежден, что легкие золоченые стрелы Эрота мо­гущественнее тяжелых ядер, стальных мечей и копий. Они не поражают насмерть, а, напротив, вносят радость в человеческое бытие. Он так отзывался о своей музе:

Хочу я петь Атридов,

И Кадма петь охота,

А барбитон струнами

Звучит мне про Эрота.

Недавно перестроил

И струны я, и лиру,

И подвиги Алкида

Хотел поведать миру.

А лира в новом строе

Эрота славит вновь.

Простите же. герои!

Отныне струны лиры

Поют одну любовь.

СВОЕОБРАЗИЕ ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКИ. Предмет анакреонтовых любовных стихов премущественно гетеры. Долгие годы Анакре­онт провел в Афинах, ставших культурным центром Эллады. В город съезжались красивые женщины, а гетеры стали непре­менными участниками жизни аристократического света. Имена гетер, которых любил Анакреонт, почти не сохранились: его чувства были легкими, светлыми, для него любовь была на­слаждением, но отнюдь не мучительным переживанием, как это случилось с Архилохом, а позднее с Сапфо. Если гетера ему изменяла или не отвечала взаимностью, он не печалился, а на­ходил очередную подругу. Сходные ситуации мы позднее най­дем в любовной лирике римского поэта Горация.

Свой «донжуанский список» он считал поистине изобиль­ным, и эта тема обыгрывается в шутливом духе в стихотворе­нии «Любовницам»:

Все листья на деревьях Ты верным счетом знаешь

И на море широком Все волны сосчитаешь —

Сочти ж моих любовниц! В Афинах для начатка

Ты запиши мне двадцать И полтора десятка.

Потом считай в Коринфе По целым легионам:

Уступит вся Эллада В красе коринфским женам.

Теперь сочти в Лесбосе, В Ионии, в Родосе

И в Карий... пожалуй,

Две тысячи... немного... Что скажешь?

Отвечай же: Далеко от итога!

Впрочем, имя одной из гетер, «белокурой Еприпиды», известно более других, поскольку Анакреонт питал к ней глубокое чувство Яркое свидетельство тому — стихотворение Анакреонта по адресу соперника в любви к Еврипиде, некоего Артемона. Обычно светлый, жизнерадостный. Анакреонт обрушивает на Арте-мона брань, называет его «бродягою в рваном плате», скверно одетым, которыйобщался со шлюхами и продавал себя. Таким образом Артемон неплохо зараба­тывал, что позволило ему разъезжать в колеснице и носить золотые серьги.

В одном из своих известных «хрестоматийных» стихотворе­ний Анакреонт сравнивает себя с опытным седоком, а юную девушку с неопытной кобылицей, которую, придет время, суж­дено приручить:

Кобылица молодая, бег стремя неукротимый, На меня зачем косишься или мнишь: я не ездок? Подожди, пора настанет, удила я вмиг накину, И узде моей послушна, ты мне мету обогнешь. А пока в лугах на поле ты резвишься и играешь: Знать, еще ты не напала на лихого седока.

Юноши и мальчики были в не меньшей мере увековечены в стихах Анакреонта, чем пленительные гетеры. Сохранились имена некоторых: Вифилл, Клеобул, Симола. Анакреонт и шутя, и серьезно заигрывал с юношами, совместно с ними уча­ствовал в пирах, музыкальных увеселениях. «Меня любят маль­чики за мои речи, так как я умею говорить им приятное», — пишет Анакреонт. В одном из стихотворений он жалуется, что красивый юноша Левкасп не хочет с ним играть. Он обещает направить жалобу на него олимпийским богам, и Эрот накажет его своими стрелами. Если же Эрот этого не сделает, Анакре­онт перестанет воспевать Левкаспа.

Знаем мы и имя другого юноши, Вифилла, увеселявшего гостей при дворе Поликрата игрой на кифаре и флейте. Статуя Вифилла в костюме кифариста имелась в храме Геры в Самосе. Питал Анакреонт привязанность и к юноше Клеобулу, имя которого также осталось в истории поэзии. Одно стихотворение Анакреонта — это красноречивое признание:

Клеобула, Клеобула я люблю, К Клеобулу я как бешеный лечу, Клеобула я глазами проглочу.

Бытовал исторический анекдот, изложенный Максимом Тирским: однажды поэт, будучи навеселе, блуждал в одном из районов города Панопия, где ионя-не назначают свидания. Там он увидел кормилицу, державшую в руках младен­ца. При этом он почему-то их грубо обругал. Кормилица ничего не ответила, а лишь начала молиться Эроту, прося его в дальнейшем заставить Анакреонта восхвалять этого мальчика. Подросший младенец и стал редким по красоте юношей Клеобулом. которого Анакреонт воспел в страстных стихах:

О Дионис! Я томлюсь, я страдаю!

О, приходи, приходи!

У Клеобула в груди —

Я на коленях тебя умоляю —

Нежное чувство зажги.

В своих стихах, обращенных к юношам, Анакреонт с восхищением описы­вает их внешность: их лица, глаза, кудри — так, как другие поэты воспевают красавиц, ставших их музами.

Рассказывают, что Анакреонт вступил в соперничество с тираном Поли­кратом из-за юноши Смердиса. Поликрат получил его в качестве подарка из Фракии. Оба, и тиран, и поэт, старались склонить на свою сторону Смердиса: Анакреонт посвящал ему стихи, а Поликрат делал дорогие подарки. Ослеплен­ный ревностью, Поликрат велел остричь Смердиса, лишив его прекрасных кудрей. Это вызвало искреннее сожаление Анакреонта.

ПЕВЕЦ ВИНА И ПИРОВ. Любовь у Анакреонта неотделима от вина, пиров, музыки, щедрых столов с угощениями, расцвечен­ных игрой красавиц флейтисток и искусством танцовщиц, сверкающих золотом чаш и кубков, атмосферы праздника и ра­дости. Любовь словно вписана в самый стиль придворной жиз­ни в маленьких греческих государствах-полисах.

Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!

Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги,

И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.

Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим

Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни

Отпивать из чаши будем...

А вот вольный перевод этого стихотворения, сделанный А.С. Пушкиным, большим поклонником Анакреонта:

Что же сухо в чаше дно? Наливай мне, мальчик резвый, Только пьяное вино Раствори водою трезвой. Мы не скифы, не люблю, Други, пьянствовать бесчинно. Нет, за чашей я пою Иль беседую невинно.

Пушкин передал здесь присущее Анакреонту чувство меры, которое вообще отличало эллинов. Он не любит излишества ввине, которое для него — средство развлечения. За чашей вина не теряет голову, а в любви — не поддается страсти безоглядно: «Я люблю и не люблю, и томлюсь и не томлюсь». Ему не по душе за кубком слушать «шумные речи», когда люди лишаются самокон­троля. Когда он выпивает больше обыкновенного, то укоряет себя. Не за это ли разумное начало древние называли его «мудрецом»?

Пиры, воспетые Анакреонтом, конечно же, были не похожи на те грубые пиршества, перераставшие в вакханалии и оргии, что было характерно для эпохи Империи в Риме.

Неверно представлять Анакреонта и неким легкомысленным стариком, который, дожив до глубоких седин, бездумно упи­вался лишь наслаждением. Мысль о неизбежном конце, посе­щавшая поэта, находила отзвук в известных строках:

Сединой виски покрылись, голова вся побелела, Свежесть юности умчалась, зубы старчески слабы. Жизнью сладостной недолго наслаждаться мне осталось. Потому-то я и плачу — Тартар мысль мою пугает! Ведь ужасна глубь Аида — тяжело в нее спускаться.

А.С. Пушкин в своем переводе этого стихотворения несколько отходят от подлинника. Наш поэт пером гения делает далекого эллинского собрата очень близким, современным, «общечелове­ческим»:

Поредели, побелели Кудри, честь главы моей, Зубы в деснах ослабели, И потух огонь очей. Сладкой жизни мне немного Провождать осталось дней: Парка счет ведет им строго, Тартар тени ждет моей. Не воскреснем из гюдспуда, Всяк вовеки там забыт: Вход туда для всех открыт —-Нет исхода уж оттуда.

Стихи Анакреонта приобретают философское наполнение, становятся фактом русской поэзии.

Сам Анакреонт дал своей поэзии такую характеристику:

За слова свои, за песни Вам я вечно буду близок; Я умею петь приятно, Говорить умею сладко.

МИРОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ. Анакреонт, любимый в пору антично­сти, оставил благотворный след в западноевропейской и рус­ской поэзии. Особенно популярен он был в эпоху Возрож­дения, отмеченную реабилитацией чувственной природы чело­века. Позднее возник даже термин «анакреонтическая поэзия», т.е. легкая, жизнерадостная лирика. Популярен он был во Франции XVIII в., у поэтов галантно-эротического направле­ния (Вольтер, Парни), а позднее отзвуки Анакреонта слышны в любовной лирике Беранже.

Слава его в России начинается с М.В. Ломоносова, большо­го его поклонника, автора стихотворной сюиты «Разговор с Анакреонтом». Популярности Анакреонта способствовало то, что его любили и переводили Кантемир, Сумароков, Херасков, Державин («Беседа с Анакреонтом», «Венец бессмертия»). В на­чале XIX в., в новую романтическую эпоху, им увлекался Пуш­кин. «Он был учителем моим», — признается русский гений. Имя Анакреонта постоянно встречается, особенно в лицейских стихах; там мы находим и стихотворение «Гроб Анакреон» (1815). В нем Пушкин утверждает свое жизнелюбие в духе древ­негреческого поэта:

Смертный, век твой — сновиденье: Счастье резвое лови, Наслаждайся! Наслаждайся! Чаще кубок наливай, Страстью нежной утомляйся И за чашей отдыхай.

Среди образцов анакреонтической лирики Пушкина выделя­ется знаменитое стихотворение «Вакхическая песня» (1825). Упо­мянем и раннее стихотворение юноши Пушкина «Добрый совет» (1819): в нем светлое мироощущение смешано с легкой грустью:

Давайте пить и веселиться, Давайте жизнию играть, Пусть чернь слепая суетится, — Не нам безумной подражать, Пусть наша ветреная младость Потонет в неге и в вине, Пусть изменяющая радость Нам улыбается хоть во сне. Когда же юность легким дымом Умчит веселье юных дней, Тогда у старости отымем Все, что отымется у ней.

По своему настрою это стихотворение напоминает Анакре­онта. Но на самом деле это не оригинальное произведение Пушкина, а перевод из французского поэта Парни, мастера га­лантно-эротической поэзии, большого поклонника Анакреон­та. Поистине, любовь, вино, радость жизни — вечная, неумира­ющая тема мировой лирики.

«Вечный город». Уже в древ­ности город Рим называли «Вечным» или просто Городом с большой буквы. Риму больше двух с половиной тысяч лет. До сих пор поражает не только красота и величественность уце­левших старинных зданий, но и развалины храмов, дворцов, цир­ков, общественных бань, водо­проводов, площадей, дорог, лест­ниц. Их строили из мрамора, камня, других прочных материа­лов на века. Таким городом

нельзя было не гордиться. В давние времена Рим был неболь­шим городком, построенным на берегу реки Тибр. Жили в нём доблестные и суровые люди. Они не испытывали большой тяги к высокой культуре, хотя Греция с её прекрасным искусством нахо­дилась совсем недалеко.

«Римлянин! Ты научись наро­дами править...» Древний поэт Вергилий около двух тысяч лет назад так писал о различии устремлений греков и римлян:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы, Или обличье мужей повторить в мраморе лучше... Римлянин! Ты научись народами править державно — В этом искусство твое! — налагать условия мира, Милость покорным являть и смирять войною надменных!

(Вергилий. Энеида. VI. 847—853)

РИМСКИЙ ОЛИМП. Обиталище богов у римлян не было столь красочно и пышно, как у греков. Главные боги соответ­ствовали греческим: Юпитер — Зевсу, Венера — Афродите, Марс — Аресу, Юнона — Гере, Минерва — Афине. Юпитер, Юнона и Минерва были почитаемы прежде всего патриция­ми. Крестьянам же были особенно любезны боги, «курировав­шие» земледелие: Церера (Деметра), Либер (Дионис), женская ипостась Либера (Персефона). Особенно чтим был бог войны Марс, которому служили 24 жреца. Почитание Марса понят­но, если вспомнить, какую роль играли деяния на поле брани у римлян.

Помимо названых главных богов, ведавших «общими» вопро­сами, существовало огромное количество божеств, которые «от­вечали» за конкретные аспекты человеческого бытия, начиная с рождения до смертного часа. Были, например, богини, сферой которых был мир только что увидевшего свет младенца: одна из богинь (Партула) присутствует при первых родах, другая (Луси- на) заведует рождением, третья (Диеспитер) дарует ребенку свет, четвертая (Витумнус) — жизнь, пятая (Сентинус) — чувст­ва, шестая (Ватикаунс) открывает ребенку рот и производит первый крик. Данным перечислением указанный список не ис­черпывается. Узкая «специализация» божеств удивляет: конк­ретные боги помогают издавать первые звуки, учат словам, раз­вивают ум и здравый смысл, наделяют сметкой, даруют мудрые советы, возбуждают мужество, помогают продолжить начатое дело и т.д. Римское богословие было столь развито и детализи­ровано, что человек буквально ни одной минуты своей жизни не мог пребывать вне заботы богов. Поражает изобилие богов, «обслуживающих» такие сферы, как семья или брачная церемо­ния, взаимоотношения супругов. Были богини, отвечавшие за приданое, помогавшие преодолеть нужду, избавлявшие от бес­плодия, и даже те, к кому возносились молитвы во время су­пружеских размолвок.

Своеобразие религии римлян и в том, что их Олимп постоянно дополнялся божествами покоренных племен и народов. Он рос вместе с расширением границ Рима. Это также было свидетель­ством несокрушимой мощи растущего государства. Прибывав­шие отовсюду в Рим рабы приносили свои религиозные культы и верования.

ГЛАВНЫЕ БОГИ ДРЕВНЕГО РИМА

Юпитер. Этим именем римляне назвали греческого бога Зевса. Юпитера почитали как могущественного властителя неба, повелителя грозы и бури. Волю свою Юпитер выражал раскатами грома, блеском молнии или полетом орла — посвященной ему птицы. В гневе метал он молнии на головы непокорных его божественной воле. Люди боялись его кары больше всего на свете. Никто не смел нарушить слово, если произносил «Клянусь Юпитером», поэтому такую клятву давали при всех важных делах.

Весной от Юпитера ждали дождей, летом и осенью — хорошей погоды. В честь Юпитера устраивали несколько празднеств в году — перед посевом, после жатвы, при сборе урожая.

На одном из семи холмов Рима — Капитолии — был построен в честь Юпитера «Наилучшего и Величайшего» огромный храм. Римские полководцы приносили в него оружие побежденных вражеских вождей и самые ценные из захваченных у врагов сокровищ.

Римские имена греческих богов- Чтили римляне и других Греческих богов: Гера, жена Зевса' превратилась в Юнону, Деметра, сестра Зевса и богиня плодородия,— в Цереру, грозный владыка морей, колебатель земли Посейдон получил у них имя Нептун, мрачный бог подземного царства смерти Аид­ стал называться Плутоном, быстроногий бог торговцев и воришек Гермес именовался римлянами Меркурием, а пре­красная богиня любви и красо­ты, рожденная из пены морской Афродита стала Венерой. Все эти имена мы может найти на звёздном небе — ведь названия большинству планет дали тоже римляне; вот и назвали они самую большую из планет Юпи­тером, самую быструю — Мер­курием; ярко сияющая на небе утром и вечером планета, кото­рая казалась им самой красивой из звёзд, получила имя Венеры, а багрово-красная, внушающая ужас планета получила имя грозного бога войны — Марс. Из других римских богов самый известный, наверное, Вулкан — бог кузнечного ремесла (гречес­кий Гефест): римляне верили, что его мастерские находятся под горами, которые иногда вдруг ни с того, ни с сего начина­ют извергать вверх огонь и пе­пел; поэтому горы такие они (а вслед за ними и мы) назы­вали вулканами.

Веста. Были у римлян и такие боги, которые мало походили на греческих. Среди них — Веста и Янус.

Веста — богиня домашнего очага и огня, горевшего в нем (она похожа на греческую бо­гиню Гестию). Но кроме домаш­него очага заботилась Веста и обо всем государстве римлян.

В Риме ей был посвящен всего один храм, но в нем пылал вечный и негасимый огонь: рим­ляне верили, что пока он не по­гаснет — не погибнет и их госу­дарство. Шесть жриц должны были поддерживать огонь, их называли весталками. К такому важному занятию их начинали готовить с детства. Шестерых девочек в возрасте от 6 до 10 лет выбирали из самых лучших се­мей, затем совершался обряд по­священия богине: девочкам об­резали волосы и вешали локоны в качестве дара (жертвы) на свя­щенном дереве, самих девочек одевали в белые одежды, а к их имени прибавлялось второе — Амата. В течение 10 лет девочки обучались у старших весталок, затем 10 лет служили богине, и еще 10 лет должны были посвятить воспитанию и обуче­нию вновь принятых девочек. Весталки не имели права выхо­дить замуж, нарушать строгие правила поведения, ведь свое­вольным поступком они могли навлечь гнев богини на все госу­дарство. А если весталка все-таки совершала тяжелый про­ступок, ее предавали страшной смерти — закапывали живой в землю.

Зато и почет был велик! Все должны были уступать вестал­кам дорогу; человека, посмевше­го оскорбить служительницу Весты, карали смертью. А вот если на казнь вели преступника и на пути встречалась весталка, ему оставляли жизнь!

Бог Янус. Он считался покро­вителем всех начал и начинаний, охранял входы и выходы, все двери в римском государстве. Но всякая дверь имеет две сто­роны: одна обращена внутрь помещения, другая — наружу. Вот и Януса изображали с двумя лицами! Его именем был назван первый месяц года — «януариус». В первый день этого месяца римляне приносили дар — жерт­ву Янусу: медовые пироги, вино, плоды. Они желали друг другу счастья и дарили вкусные вещи, чтобы наступивший год оказался «сладким», счастливым, был да­же принят особый закон, за­прещавший в первый день брань и ссоры: римляне боялись, что Янус, рассерженный тем, что его праздник испорчен по вине одного, нашлет дурной год на всех Храм Януса. Римляне верили, что Янус влияет на их военные дела. Они построили ему не­обычный храм, в нем было двое ворот: одни против других. Когда римляне объявляли войну, двойные двери храма отпира­лись, и под арками храма мимо статуи бога Януса проходили выступавшие в поход воины. В течение всей войны храм стоял открытый, а когда война закан­чивалась и войска с победой возвращались из похода, воору­женные воины вновь проходили перед статуей бога,— и тяжелые дубовые двери храма, украшен­ные золотом и слоновой костью, закрывались за ними на ключ. Но римляне воевали очень мно­го, они постоянно отправляли свои армии в походы против со­седних народов, поэтому за 700 лет храм Януса был закрыт все­го два раза!.

ЛЕГЕНДАРНОЕ ПРОШЛОЕ РИМА. У римлян не было столь бо­гатой и красочной мифологии, как у «универсально одаренных» греков. Однако от римлян до нас дошло немало исторических легенд и преданий, проливающих свет на становление Римско­го государства, правление первых царей, деяния и подвиги славных граждан.

Так, в греко-римской мифологии фигурировал герой Эней, сын троянца Анхиса и богини Афродиты, который бежал из пылающей Трои, после долгих странствий и приключений прибыл в Италию, воевал с местными племенами, женился на Лавинии, дочери царя Латина. После смерти Латина Эней объединил его подданных с троянцами, а новый народ получил имя латинов. Легенда о троян­цах, высадившихся на Аппенинском полуострове, приобрела по­пулярность в Италии. Археологи обнаружили древнюю статуэтку Энея, несущего на плечах старика отца Анхиса. Эта легенда была художественно обработана великим римским поэтом Вергилием и легла в основу его знаменитой поэмы «Энеида».

Легендой овеяны и обстоятельства основания Рима, возник­шего недалеко от устья Тибра. Роль основателей сыграли два брата, Ромул и Рем, сыновья Реи Сильвии и бога Марса. Рею ненавидел ее брат Амулий, который обрек ее на безбрачие. Когда Рея от бога Марса родила двух близнецов, Ромула и Рема, Амулий велел бросить их в воды Тибра. Однако они спас-лись и были вскормлены волчицей. Возмужав, братья вознаме­рились заложить город на холме Палатин, но в возникшей ссо­ре Ромул убил Рема. Позднее Ромул основал город, который был назван в его честь Римом (по латыни Roma); это произошло в 754 или 753 г до н.э. Археологические раскопки подтвердили, что небольшие поселки, разбросанные по холмам, действитель­но, объединились в VIII в. до н.э.

При Ромуле, первом римском царе, город быстро разрастался. Увеличивалось его население, в основном за счет пришельцев; среди них встречались нищие и беглые рабы. Ромул считался также учредителем твердых порядков и четкой структуры. Царь, бывший и полководцем, и верховным жрецом, обладал немалой властью, однако не мог назначить наследника себе. Его выбирал народ. Ромул создал совет людей благородного происхождения, именуемый сенатом; по его указаниям проходили сходки, на­званные народным собранием. Население делилось на знатных людей, потомков сенаторов, патрициев, и простых, плебеев.

Публий Вергилий Марон (Publius Vergilius Маю)

70—19 до н. э.

Энеида (Aeneis)

Героическая поэма (19 до н. э.)

Когда на земле начинался век героев, то боги очень часто сходили к смертным женщинам, чтобы от них рождались богатыри. Другое дело — богини: они лишь очень редко сходили к смертным мужам, чтобы рождать от них сыновей. Так от богини Фетиды был рожден герой «Илиады» — Ахилл; так от богини Афродиты был рожден герой «Энеиды» — Эней.

Поэма начинается в самой середине пути Энея. Он плывет на запад, между Сицилией и северным берегом Африки — тем, где как раз сейчас финикийские выходцы строят город Карфаген. Здесь-то и налетает на него страшная буря, насланная Юноной: по ее просьбе бог Эол выпустил на волю все подвластные ему ветры. «Тучи внезап­ные небо и свет похищают у взгляда, / Мрак на волны налег, гром грянул, молнии блещут, / Неизбежимая смерть отвсюду предстала троянцам. / Стонут канаты, и вслед летят корабельщиков крики. / Холод Энея сковал, вздевает он руки к светилам: / «Трижды, четы режды тот блажен, кто под стенами Трои / Перед очами отцов в бою повстречался со смертью!..»

Энея спасает Нептун, который разгоняет ветры, разглаживает

волны. Проясняется солнце, и последние семь кораблей Энея из пос­ледних сил подгребают к незнакомому берегу.

Это Африка, здесь правит молодая царица Дидона. Злой брат из­гнал ее из далекой Финикии, и теперь она с товарищами по бегству строит на новом месте город Карфаген. «Счастливы те, для кого вста­ют уже 1фепкие стены!» — восклицает Эней и дивится возводимому храму Юноны, расписанному картинами Троянской войны: молва о ней долетела уже и до Африки. Дидона приветливо принимает Энея и его спутников — таких же беглецов, как она сама. В честь их справляется пир, и на этом пиру Эней ведет свой знаменитый рас­сказ о падении Трои.

Греки за десять лет не смогли взять Трою силой и решили взять ее хитростью. С помощью Афины-Минервы они выстроили огромно­го деревянного коня, в полом чреве его скрыли лучших своих героев, а сами покинули лагерь и всем флотом скрылись за ближним остро­вом. Был пущен слух: это боги перестали помогать им, и они отплы­ли на родину, поставив этого коня в дар Минерве — огромного, чтобы троянцы не ввезли его в ворота, потому что если конь будет у них, то они сами пойдут войною на Грецию и одержат победу. Тро­янцы ликуют, ломают стену, ввозят коня через пролом. Провидец Лаокоон заклинает их не делать этого — «бойтесь врагов, и дары приносящих!» — но из моря выплывают две исполинские Нешуновы змеи, набрасываются на Лаокоона и двух его юных сыновей, душат кольцами, язвят ядом: после этого сомнений не остается ни у кого. Конь в городе, на«усталых от праздника троянцев опускается ночь, греческие вожди выскальзывают из деревянного чудовища, греческие войска неслышно подплывают из-за острова — враг в городе.

Эней спал; во сне ему является Гектор: «Троя погибла, беги, ищи за морем новое место!» Эней взбегает на крышу дома — город пыла­ет со всех концов, пламя взлетает к небу и отражается в море, крики и стоны со всех сторон. Он скликает друзей для последнего боя: - «Для побежденных спасенье одно — не мечтать о спасенье!» Они бьются на узких улицах, на их глазах волокут в плен вещую царевну Кассанд­ру, на их глазах погибает старый царь Приам — «отсечена от плеч голова, и без имени — тело». Он ищет смерти, но ему является мать-Венера: «Троя обречена, спасай отца и сына!» Отец Энея — дряхлый Анхис, сын — мальчик Асканий-Юл; с бессильным старцем на пле­чах, ведя бессильного ребенка за руку, Эней покидает рушащийся город. С уцелевшими троянцами он скрывается на лесистой горе, в дальнем заливе строит корабли и покидает родину. Нркно плыть, но куда?

Начинаются шесть лет скитаний. Один берег не принимает их, на другом бушует чума. На морских перепутьях свирепствуют чудовища старых мифов — Скилла с Харибдой, хищные гарпии, одноглазые киклопы. На суше — скорбные встречи: вот сочащийся кровью кус­тарник на могиле троянского царевича, вот вдова великого Гектора, исстрадавшаяся в плену, вот лучший троянский пророк томится на дальней чркбине, вот отставший воин самого Одиссея — брошенный своими, он прибивается к бывшим врагам. Один оракул шлет Энея на Крит, другой в Италию, третий грозит голодом: «Будете грызть собственные столы!» — четвертый велит сойти в царство мертвых и там узнать о будущем. На последней стоянке, в Сицилии, умирает дряхлый Анхис; дальше — буря, карфагенский берег, и рассказу Энея конец.

За делами людей следят бога. Юнона и Венера не любят друг друга, но здесь они подают друг другу руки: Венера не хочет для сына дальней­ших испытаний, Юнона не хочет, чтобы в Италии возвысился Рим, гро­зящий ее Карфагену, — пусть Эней останется в Африке! Начинается любовь Дидоны и Энея, двух изгнанников, самая человечная во всей античной поэзии. Они соединяются в грозу, во время охоты, в горной пещере: молнии им вместо факелов, и стоны горных нимф вместо брач­ной песни. Это не к добру, потому что Энею писана иная судьба, и за этой судьбою следит Юпитер. Он посылает во сне к Энею Меркурия: «Не смей медлить, тебя ждет Италия, а потомков твоих ждет Рим!» Эней мучительно страдает. «Боги велят — не своей тебя покидаю я волей!..» — говорит он Дидоне, но для любящей женщины это — пус­тые слова. Она молит: «Останься!»; потом: «Помедли!»; потом: «Побой­ся! если будет Рим и будет Карфаген, то будет и страшная война меж твоими и моими потомками!» Тщетно. Она видит с дворцовой башни дальние паруса Энеевых кораблей, складывает во дворце погребальный костер и, взойдя на него, бросается на меч.

Ради неведомого будущего Эней покинул Трою, покинул Карфа­ген, но это еще не все. Его товарищи устали от скитаний; в Сицилии, пока Эней справляет поминальные игры на могиле Анхиса, их жены зажигают Энеевы корабли, чтобы остаться здесь и никуда не плыть. Четыре корабля погибают, уставшие остаются, на трех последних Эней достигает Италии.

Здесь, близ подножья Везувия, — вход в царство мертвых, здесь ждет Энея дряхлая пророчица Сивилла. С волшебной золотою ветвью в руках сходит Эней под землю: как Одиссей спрашивал тень Тире-сия о своем будущем, так Эней хочет спросить тень своего отца Ан­хиса о будущем своих потомков. Он переплывает Аидову реку Стикс, из-за которой людям нет возврата. Он видит напоминание о Трое — тень друга, изувеченного греками. Он видит напоминание о Карфаге­не — тень Дидоны с раной в груди; он заговаривает: «Против воли я твой, царица, берег покинул!..» — но она молчит. Слева от него — Тартар, там мучатся грешники: богоборцы, отцеубийцы, клятвопре­ступники, изменники. Справа от него — поля Блаженных, там ждет его отец Анхис. В середине — река забвенья Лета, и над нею вихрем кружатся души, которым суждено в ней очиститься и явиться на свет. Среди этих-то душ Анхис указывает сыну на героев будущего Рима: и Ромула, основателя города, и Августа, его возродителя, и за­конодателей, и тираноборцев, и всех, кто утвердит власть Рима над всем миром. Каждому народу — свой дар и долг: грекам — мысль и красота, римлянам — справедливость и порядок: «Одушевленную медь пусть выкуют лучше другие, / Верю; пусть изведут живые из мрамора лики, / Будут в судах говорить прекрасней, движения неба / Циркулем определят, назовут восходящие звезды; / Твой же, рим­лянин, долг —' полновластно народами править! / Вот искусства твои: предписывать миру законы, / Ниспроверженных щадить и ниспро­вергать непокорных».

Это — дальнее будущее, но на пути к нему — близкое будущее, и оно нелегкое. «Страдал ты на море — будешь страдать и на суше, — говорит Энею Сивилла, — ждет тебя новая война, новый Ахилл и новый брак: — с чужеземкой; ты же, беде вопреки, не сдавайся и ше­ствуй смелее!» Начинается вторая половина поэмы, за «Одиссеей» — «Илиада».

В дне пути от Сивиллиных Аидовых мест — середина италийского берега, устье Тибра, область Лаций. Здесь живет старый мудрый царь Латин со своим народом — латинами; рядом — племя рутулов с молодым богатырем Турном, потомком греческих царей. Сюда при­плывает Эней; высадившись, усталые путники ужинают, выложив бвощи на плоские лепешки. Съели овощи, съели лепешки. «Вот и столов не осталось!» — шутит Юл, сын Энея. «Мы у цели! — воскли­цает Эней. — Сбылось пророчество: «будете грызть собственные столы». Мы не знали, куда плывем, — теперь знаем, куда приплыли». И он посылает послов к царю Латину просить мира, союза и руки его дочери Лавинии. Латин рад: лесные боги давно вещали ему, что дочь его выйдет за чужестранца и потомство их покорит весь мир. Но богиня Юнона в ярости — враг ее, троянец, одержал верх над ее силой и вот-вот воздвигнет новую Трою: «Будь же война, будь общая кровь меж тестем и зятем! <...> Если небесных богов не склоню — преисподних воздвигну!»

В Лации есть храм; когда мир — двери его заперты, когда война — раскрыты; толчком собственной руки распахивает Юнона железные двери войны. На охоте троянские охотники по ошибке за­травили ручного царского оленя, теперь они латинам не гости, а враги. Царь Латин в отчаянии слагает власть; молодой Турн, сам сва­тавшийся к царевне Лавинии, а теперь отвергнутый, собирает могу­чую рать против пришельцев: тут и исполин Мезенций, и неуязвимый Мессап, и амазонка Камилла. Эней тоже ищет союзни­ков: он плывет по Тибру туда, где на месте будущего Рима живет царь Евандр, вождь греческих поселенцев из Аркадии. На будущем форуме пасется скот, на будущем Капитолии растет терновник, в бедной хижине царь угощает гостя и дает ему в помощь четыреста бойцов во главе со своим сыном, юным Паллантом. А тем временем мать Энея, Венера, сходит в кузницу своего мужа Вулкана, чтобы тот сковал ее сыну божественно прочные доспехи, как когда-то Ахиллу. На щите Ахилла был изображен весь мир, на щите Энея — весь Рим: волчица с Ромулом и Ремом, похищение сабинянок, победа над галлами, преступный Каталина, доблестный Катон и, наконец, торже­ство Августа над Антонием и Клеопатрой, живо памятное читателям Вергилия. «Рад Эней на щите картинам, не зная событий, и подни­мает плечом и славу, и судьбу потомков».

Но пока Эней вдалеке, Турн с италийским войском подступает к его стану: «Как пала древняя Троя, так пусть падет и новая: за Энея — его судьба, а за меня — моя судьба!» Два друга-троянца, храбрецы и красавцы Нис и Евриал, идут на ночную вылазку сквозь вражеский стан, чтобы добраться до Энея и призвать его на помощь. В безлунном мраке бесшумными ударами пролагают они себе путь среди спящих врагов и выходят на дорогу — но здесь на рассвете за­стигает их неприятельский разъезд, Евриал попадает в плен, Нис — один против трехсот — бросается ему на выручку, но гибнет, головы обоих вздеты на пики, и разъяренные италийцы идут на приступ. Турн поджигает троянские укрепления, врывается в брешь, крушит врагов десятками, Юнона вдыхает в него силу, и только воля Юпите­ра кладет предел его успехам. Боги взволнованы, Венера и Юнона винят друг друга в новой войне и заступаются за своих любимцев, но Юпитер мановением их останавливает: если война начата, «...пусть каждому выпадет доля / Битвенных бед и удач: для всех одинаков Юпитер. / Рок дорогу найдет*.

Тем временем наконец-то возвращаются Эней с Паллантом и его отрядом; юный Асканий-Юл, сын Энея, бросается из лагеря на вы­лазку ему навстречу; войска соединяются, закипает общий бой, грудь в грудь, нога к ноге, как когда-то под Троей. Пылкий Паллант рвется вперед, совершает подвиг за подвигом, сходится, наконец, с непобе­димым Турном — и падает от его копья. Турн срывает с него пояс и перевязь, а тело в доспехах благородно позволяет соратникам вынести из боя. Эней бросается мстить, но Юнона спасает от него Турна; Эней сходится с лютым Мезенцием, ранит его, юный сын Мезенция Лаве заслоняет собою отца, — гибнут оба, и умирающий Мезенций просит похоронить их вместе. День кончается, два войска хоронят и оплакивают своих павших. Но война продолжается, и по-прежнему первыми гибнут самые юные и цветущие: после Ниса и Евриала, после Палланта и Лавса приходит черед амазонки Камиллы. Вырос­шая в лесах, посвятившая себя охотнице Диане, с луком и секирою бьется она против наступающих троянцев и погибает, сраженная дротом.

Видя гибель своих бойцов, слыша скорбные рыдания старого Ла-тина и юной Лавинии, чувствуя наступающий рок, Турн шлет гонца к Энею: «Отведи войска, и мы решим наш спор поединком». Если победит Турн — троянцы уходят искать новую землю, если Эней — троянцы основывают здесь свой город и живут в союзе с латинами. Поставлены алтари, принесены жертвы, произнесены клятвы, два строя войск стоят по две стороны поля. И опять, как в «Илиаде», вдруг перемирие обрывается. В небе является знамение: орел налета­ет на лебединую стаю, выхватывает из нее добычу, но белая стая об­рушивается со всех сторон на орла, заставляет его бросить лебедя и обращает в бегство. «Это — наша победа над пришельцем!» — кри­чит латинский гадатель и мечет свое копье в троянский строй. Войска бросаются друг на друга, начинается общая схватка, и Эней и Турн тщетно ищут друг друга в сражающихся толпах.

А с небес на них смотрит, страдая, Юнона, тоже чувствуя насту­пающий рок. Она обращается к Юпитеру с последней просьбой: «Будь что будет по воле судьбы и твоей, — но не дай троянцам навя­зать Италии свое имя, язык и нрав! Пусть Лаций останется Лацием и латины латинами! Троя погибла — позволь, чтоб и имя Трои погиб­ло!» И Юпитер ей отвечает: «Да будет так». Из троянцев и латинов, из рутулов, этрусков и Евандровых аркадян явится новый народ и разнесет свою славу по всему миру.

Эней и Турн нашли друг друга: «сшиблись, щит со щитом, и эфир наполняется громом». Юпитер стоит в небе и держит весы с жре­биями двух героев на двух чашах. Турн ударяет мечом — меч ломает­ся о щит, выкованный Вулканом. Эней ударяет копьем — копье пронзает Турну и щит и панцирь, он падает, раненный в бедро. Под­няв руку, он говорит: «Ты победил; царевна — твоя; не прошу поща­ды для себя, но если есть в тебе сердце — пожалей меня для моего отца: и у тебя ведь был Анхис!» Эней останавливается с поднятым мечом — но тут взгляд его падает на пояс и перевязь Турна, которые тот снял с убитого Палланта, недолгого Энеева друга. «Нет, не уйдешь! Паллант тебе мстит!» — восклицает Эней и пронзает сердце противника; «и объятое холодом смертным / Тело покинула жизнь и со стоном к теням отлетает».

Так кончается «Энеида».