Рабыня! 5 страница

— Сходи в сад и наломай прутьев, — сказала Ольга, и я поняла, что она решила меня высечь.

Быстро вскочив с пола, я как была, голая, метнулась из дома на улицу. Вскоре принесла из сада целую охапку гибких и длинных молодых побегов. У нас на участке росла ива, и ветки её наиболее подходили для порки. Наученная горьким опытом, я старалась рвать прутья потолще, убедившись, что тонкие хлысты бьют больнее, буквально рассекают кожу до крови.

Свалив прутья к ногам Ольги, я покорно застыла перед ней, ожидая дальнейших приказаний.

— На колени, блядь, перед госпожой! — взвизгнула от ярости Оленька и несколько раз хлестнула меня ладошками по щекам, так что голова моя резко мотнулась сначала в одну, потом в другую сторону.

Я вскрикнула, запоздало заслоняясь руками от ударов, и как подкошенная рухнула перед дочерью на колени. В подобострастии, пытаясь задобрить, стала униженно целовать её немытые босые ноги. Оленька разошлась не на шутку: моё распростёртое у её ног безвольное, жалкое обнажённое тело действовало на неё как красная мулета матадора на молодого, сильного и злого бычка. Она не примеряясь, двинула меня босой ножкой в лицо, наступила на голову, прижала её всей ступнёй к полу.

— Животное, я тебя когда-нибудь раздавлю, как дождевого червяка! — зловеще пообещала она. — А теперь раздень меня и вылижи с ног до головы, мне сегодня лень мыться.

Я тут же исполнила, что она сказала. Голенькая Ольга легла на спину на свой диван и расставила пошире стройные худые ножки.

— Сначала лижи киску. Я перед твоим приходом пописала и там плохо пахнет. Мне неприятно... Живо, пиздолизка, не то разозлюсь и выбью ногой передний зуб!

Я испугалась, что она так и сделает, опрометью подскочила к дивану и темпераментно заработала языком и губами, вылизывая и обсасывая её крохотную, безволосую, одуряюще сладко пахнущую мочой киску. Я её лизала минут десять, пока не довела дочурку до сильного возбуждения, потом переключилась на животик и маленькие, нулевого размера, грудяшки. Ножки облизала в последнюю очередь. Ольга от блаженства прикрыла глазки и похотливо, в голос постанывала. Когда и ноги любимого чада блестели от моей слюны, как чисто вымытые в бане, я осторожно перевернула её на животик и принялась обцеловывать и вылизывать мягкую розовую попочку. Девочка моя блаженно мурлыкала, как маленький пушистый котёнок, и ёрзала от возбуждения ногами по покрывалу. Когда я раздвинула её ягодицы и припала к коричневому пятнышку в глубине попы, Оленька сладостно застонала.

— Лижи, лижи мою жопу, блядь! — промурлыкала она сладеньким голосом и, довольная, усмехнулась. — Представь, что это коричневая вкусненькая конфетка, или шоколад.

Так, переходя от одной частички к другой дорогого мне, родного существа, я облизала её языком всю. Конечно, за исключением личика, к которому притронуться своим нечистым ртом я просто не смела. Оленька сильно завелась, возбудилась, но до предельного наивысшего удовольствия было ещё далеко, и она решила продолжить моё наказание. Тем более, сорванные мною в саду прутья не могли долго оставаться без дела.

— Ты хорошо меня облизала, шлюха. Я осталась довольная. Пока... Но за то, что ты мне сегодня подло изменила и сосала чужой хуй, я тебя всё равно накажу, — встав с бывшего моего дивана, который она по праву заняла после нашего переезда, наставительно объявила Ольга. — Говори, помойная яма, что рада наказанию и будешь терпеть всё, что бы я с тобой сегодня не сделала!

Я, как и раньше, стоя перед ней на коленях, согласно кивнула растрёпанной, плохо соображающей от всего происходящего головой:

— Я всё-всё вытерплю, моя радость. Побей меня жестоко. Я прошу...

— Ок! — довольно произнесла дочка. Велела лечь на кровать на спину, и как всегда крепко прикрутила к ней ремнями мои руки и ноги.

Я лежала перед ней, как растянутая по четырём углам, большая белая подопытная лягушка с завалившимися набок, обвислыми дынеобразными сиськами и заметно вздутым, мягким, податливым животом. Ольга никогда ещё не привязывала меня так. Обычно я лежала на животе, лицом вниз, и она порола меня розгами по спине и попе. Но сейчас там была одна сплошная, едва взявшаяся бурой коркой рана, и сечь дочка будет меня... Я содрогнулась, в ужасе поняв, наконец, какая жестокая пытка меня ждёт! Да, Оленька, без сомнения, будет бить меня прутьями по моим большим мягким грудям, выпуклому животу, выбритому начисто лобку и полным округлым ляжкам. Ужас парализовал моё безвольное, измученное регулярными избиениями, больное тело, оно мгновенно покрылось мурашками и холодной испариной.

Оленька взяла в руку первую, завораживающе-безжалостную розгу, и я боязливо зажмурила глаза, как в кабинете стоматолога, чтобы ничего не видеть, и приготовилась к самому страшному. Гибкий ивовый прут со свистом рассёк воздух и наискось резко полоснул по обнажённым грудям. Удар был настолько сильный, что на моих молочно белых, не загорелых за лето сиськах с большими коричневыми блямбами пупырчатых сосков мгновенно вспыхнул кроваво-красный рубец. Я заорала как резаная и чуть не уссалась от нестерпимой боли, хоть писать было уже нечем — до этого я опорожнила уже под себя мочевой пузырь.

Розга просвистела во второй раз и рассекла нежную белую кожицу на груди в обратном направлении, так что образовался большой, кровоточащий крест, как бы перечеркнувший мои сиськи. Я взвыла не своим голосом, забилась как полоумная на кровати и принялась униженно умолять Оленьку, чтобы она меня больше не била. Но слова мои никак не доходили до возбуждённого сознания моей милой девочки. Вернее, они доходили, но вызывали не жалость и сострадание, а совсем другие, садистские сексуальные чувства. Вид моих страданий и унижения всё больше и больше возбуждал и распалял Ольгу, и она безжалостно обрушивала розгу на мой беззащитный, мягкий, слегка колышущийся живот, упругие ляжки, выпирающий бугорок лобка. Ноги мои были разведены в стороны и зафиксированы в таком положении ремнями, и Ольга старалась попасть прутом по моей промежности. Для этого она била не поперёк моего тела, а вдоль. Когда ей это удавалось, и розга жестоко полосовала нежные наружные губы моей вагины, я орала так, что вероятно слышно было даже на улице и у соседей, и чувствовала, что ещё немного и не только уписаюсь, но и обгажусь.

Меня всю трясло, слёзы ручьями текли по моим щекам, кровь просачивалась сквозь рассечённую кожу, и красными капельками скатывалась с белой обнажённой груди на покрывало, оставляя многочисленные кровавые пятнышки. Я металась на кровати, силясь вырваться из капкана цепко державших меня ремней, но всё было тщетно. Я поняла, что не выдержу этой жестокой пытки, слабо крикнула Ольге, что больше не могу, перестала себя контролировать и сдерживаться. Внутри у меня снова всё обрушилось, как снежная лавина в горах, — из передней дырочки сразу же потекло горячим... что-то вязкое, мягкое и противное — полезло из задней... Перед глазами всё померкло, как будто выключили свет в кинотеатре перед началом сеанса, и я потеряла сознание.

После жестокого наказания, когда Ольга выпорола меня розгами по сиськам и животу, я стала панически её бояться и дрожать при одном её виде. Я — большая трусиха, и с детства, как огня, боюсь хулиганов и насильников. Когда меня однажды во время ссоры за что-то побила школьная подруга, я чуть не умерла от страха...

Теперь, по первому слову Ольги, я тут же бросалась всё исполнять. Собственная дочь, превратившаяся постепенно в безжалостную садистку, вызывала в моей душе ужас. Я совершенно потеряла волю и превратилась в половую тряпку под её ногами. Но мне были в радость жестокие побои и изощрённые унижения.

Раны заживали долго, почти две недели. Но я всё равно не прекратила работать и регулярно убирала в гимназии. Серёга рассказал своему пожилому молчаливому напарнику, как трахал меня и давал отсосать, и тот тоже однажды вечером отымел меня этими же способами. (Порно истории) Я не в силах была сопротивляться, давала каждому, кто хотел меня трахнуть, и брала в рот у всех. Правда теперь попросила Серёгу, чтобы он уговорил ночных сторожей, после каждого совокупления, пускать меня помыться в душ, который был при гимназическом бассейне. И трусики я брала на работу запасные, чтобы не идти домой в грязных, обляпанных спермой. Потому что Оленька всякий раз, когда я приходила ночью с работы, заставляла меня снимать в коридоре трусики, нюхала их — не пахнут ли спермой. После нагибала меня раком и проверяла влагалище — нет ли остатков мужского семени там. Но всё было чисто, приятно пахло душистым банным мылом, и девочка успокаивалась.

Как-то в гимназию приехало целых четыре вневедомственных охранника на двух машинах, а к ночному сторожу пришли два его приятеля с какой-то старой, пропитой шлюхой. Они принесли с собой выпивку. Охранники присоединились к весёлой компании. Когда кончилась водка, съездили на машине в ночной магазин и взяли ещё. Попойка разгорелась с новой силой. Я старалась поскорее закончить уборку и ускользнуть от греха домой, но не тут-то было. Хорошо поддатых мужиков как всегда потянуло на секс, ночной сторож-пенсионер с приятелями стали водить по очереди в соседнюю комнату свою хмельную шлюху, а охранник Серёга пристал ко мне.

Я, как всегда, не сопротивлялась, а сразу же пошла с ним в другое отделение, где были кровати. Дело в том, что в гимназии, помимо взрослых классов, было и дошкольное отделение, что-то вроде детского садика. В помещение младшей группы меня и привёл пьяный Серёга. Он сказал, чтобы я разделась до гола, положил на кровать и лёг сверху. Детская кровать жалобно заскрипела, когда он начал меня энергично трахать. Но кончить никак не мог, потому что был в глубоком подпитии. Я с отвращением отворачивала от него лицо, чтобы не ощущать острого сивушного перегара, исходившего из его слюнявого рта. Он злился из-за того, что не мог спустить. Моя брезгливость окончательно вывела его из себя. Вскочив на ноги, Серёга с бранью принялся бить меня ладонями по лицу. Я громко завизжала от страха и боли, ощутив бегущую из носа тонкую струйку, голая выбежала из комнаты. Он погнался, грозя избить меня ногами, если я не остановлюсь. Я в ужасе выскочила на улицу. Выхода, увы, не было. Мне ничего не оставалось, как бежать в таком виде домой по тёмным ночным переулкам. Позади хлопнула входная дверь, послышался трёхэтажный Серёгин мат и громкий топот его новых ментовских ботинок-берц. Я помертвела от ужаса, представив, как он будет меня ими бить по голому телу, если догонит. Страх придал мне сил и решимости, и я, пробежав стремительно по асфальтированной центральной аллее, белым, распатланным привидением выскользнула за калитку.

Меня сразу же поглотила густая, кисельная темнота. Жилых строений вокруг не было — только неухоженный, хаотично заросший деревьями и кустарником, пустырь да металлические коробки частных гаражей справа. Фонари были, но ни один не горел. Лишь далеко слева, в направлении моего дома, тускло поблескивало уличное освещение.

Я решила: будь, что будет! Даже, если меня увидят в голом виде прохожие — всё лучше, чем тяжёлые кулаки и берцы рассвирепевшего хмельного Серёги. Мысленно перекрестившись, хоть и не верила в никакого бога, я понеслась по улице, как ветер, стремясь поскорее добраться домой. Несколько раз я натыкалась на людей, тут же сворачивала в переулок, там тоже были случайные парочки или прогуливавшиеся перед сном пенсионеры. Я пробегала мимо них, моля несуществующего бога, чтобы мне не встретились хулиганы.

Вот, наконец, и наш флигель. Забежав во двор, я с облегчением перевела дух и радостно подумала, что спасена. Но радость моя была недолгой и преждевременной: я увидела на пороге дочь Ольгу. Она ждала меня и во все глаза злорадно смотрела на моё голое тело. И я поняла, что пропала. Девочка мне это ни за что не простит.

— Мама, ты что, шла по улице совершенно голая? — с удивлением и нескрываемым восторгом спросила у меня Ольга. — И тебе было не стыдно? Тебя кто-нибудь видел?

— Это были незнакомые мне люди, доченька, — растерянно заговорила я, путаясь и внутренне ужасаясь тому, что сейчас будет.

— Где твои вещи, дрянь?

— Оленька, прости меня, пожалуйста, — пролепетала я дрожащим голоском, зарыдала и бросилась перед ней на колени. — Вещи остались на работе... Прости, прости меня, миленькая! Дай я поцелую твои маленькие ножки.

Я на коленях, голая, подползла к моей строгой девочке, наклонилась и стала преданно лизать языком её комнатные тапочки и цветные носочки. На них тут же появились какие-то бурые мокрые пятна. Ольга брезгливо отдёрнула ногу, приоткрыла пошире входную дверь флигеля, откуда падал электрический свет, и посмотрела на свою ногу.

— Ты вымазала мне новый носок своей кровью! — гневно вскричала она. — У тебя всё лицо красное и припухлое, а из носа сочится кровь, грязная подзаборная шлюха! Кто тебя пиздил?

— Оленька, я страшно виновата перед тобой, — обливаясь слезами, продолжала я униженно кланяться дочери, и старалась трясущимися от страха руками поймать и вновь поцеловать её ножку. — Меня хотели изнасиловать на работе, а когда я не дала — побили.

— Ты всё врёшь, сучка, — перебила меня Ольга. — Ты сама всем даёшь, подставляешь свою раздолбанную грязную пизду под чужие хуи! А потом жалуешься мне, что тебя изнасиловали. Ты меня за дурочку держишь, блядь?

— О-лень-ка-а, — обречённо простонала я, почти лёжа на земле у её ног и протягивая к ней руки, — дай я поцелую пальчики на твоей ножке, умоляю!

Девочка гадливо скривилась и с силой ударила меня ножкой по лицу. Удар пришёлся по носу, и из него снова потекло. Я громко взвизгнула, как побитая собачонка, схватилась обеими руками за лицо, зарыдала во весь голос. Меня всю трясло от боли и страха. Я поняла, что Ольга меня не пощадит, и пришла в ужас. По рукам моим, просачиваясь сквозь пальцы, — текло, и от этого всё похолодело у меня внутри, к горлу подступила предательская тошнота, голова закружилась. Я упала на землю и завыла, захлёбываясь слезами. Перед глазами у меня всё померкло.

— Притворяешься, вещь, — цинично произнесла Ольга и пнула меня ногой в задницу. — Вставай на колени, не то ударю по личику ещё. Набью под глазами фингалы и разобью губы!

— Не бей, доченька, мне плохо, — простонала я, с трудом вставая перед ней на колени. Руками я продолжала зажимать разбитый нос, из которого всё так же капало.

У нас во дворе после последнего дождя оставалась грязная лужа. Ольга глубоко запустила пальцы в мои взлохмаченные после ночных приключений патлы и грубо потащила по двору, вынуждая ползти следом. Она доволокла меня до лужи, ткнула лицом в мутную затхлую воду.

— Умойся, стерва! — приказала она, отпустив мои волосы.

Я, скуля от боли, страха и унижения, стала послушно умываться грязной, нехорошо попахивающей водой. Кровь из носа продолжала бежать тонкой струйкой и Ольга участливо посоветовала:

— Подними голову кверху, не наклоняйся. Пусть засохнет.

Я сделала,...
что она сказала. Подержала какое-то время голову вверх лицом, пошмурыгала носом, сглатывая. При тусклом лунном свете Ольга внимательно, с явным интересом и удовольствием, рассматривала моё вспухшее от пощёчин — с разбитым носом — лицо.

— У тебя рожа, как у последней конченой алкашки, — прокомментировала увиденное дочка. — Я сегодня не позволю тебе прикасаться к моей чистенькой нежной киске: будешь всю ночь сосать мои пальчики на ножках и облизывать пятки. И всякий раз, как я захочу, — будешь моим туалетом... Будешь, блядь? Не слышу!

— Буду, доченька, конечно, буду! — испуганной скороговоркой поспешила заверить я Ольгу.

— И я придумала, как тебя наказать за сегодняшнее, — под конец зловеще объявила Ольга. — Я тебя опущу!

Девочка вопросительно посмотрела на меня. Но я не издала ни звука в ответ и ничем не выказала своих эмоций. Как тупое, ко всему равнодушное, забитое и замученное животное, я принимала всё и соглашалась со всяким её словом.

— О, кэй, старая подстилка! Ползи за мной в дом. На четвереньках, как собака! — велела Ольга.

Я безропотно поползла, царапая ладони и коленки, продолжая всхлипывать и тихо причитать. Ужас не покидал меня, мне было всё также плохо, побитое лицо горело, из глаз продолжали капать крупные слёзы.

Во флигеле Ольга снова цепко схватила меня за волосы и нагнула голову к самому полу.

— Подними жопу как можно выше, а морду опусти, — сказала она.

Я так и сделала, застыв в неудобной позе. Ольга, оставив меня посередине комнаты, принялась что-то искать.

— Чем бы тебя выебать, сучка? — разговаривала она сама с собой. — Бутылкой?... Блядь, ты выдержишь, если я тебе в очко засуну бутылку из-под шампанского?

— Ради тебя — выдержу, доченька, — с дрожью в голосе пролепетала я, стоя по прежнему раком. — Но потом умру... Ты порвёшь всё у меня там...

— Ага, вот это как раз то, что нужно, — удовлетворённо вскрикнула, наконец, девочка, и подошла ко мне сзади. — Я нашла для тебя классный хуй, шлюха, — объявила она торжественным голосом. — Он тебе явно должен понравиться... Расслабь жопу, не напрягайся.

Я покорно расслабилась и почувствовала, как что-то твёрдое, очень толстое и округлое вмялось в мою маленькую анальную дырочку. Ольга, пыхтя и посапывая, старалась насильно пропихнуть в меня это большое орудие, но дырочка моя не поддавалась, и у неё ничего не получалось.

— Погоди, Оленька, не так, — попросила я дочку, быстро дотронулась рукой до предмета, который она пыталась ввести в мою попу, и поняла, что это деревянная скалка для раскатывания теста.

— Ну что ещё, блядь? Что не так? — взвизгнула от злости девочка и больно стукнула меня скалкой по голове. Я вскрикнула, схватившись за голову. Из глаз моих сыпанули искры. На месте удара сейчас же выскочила большая шишка.

— Прости меня, Оленька, что помешала тебе, — пролепетала я, еле сдерживая рвущиеся из горла рыдания, — разреши мне помазать свою дырочку слюной, так скалка быстрее влезет и тебе будет легче... А ещё лучше смазать её подсолнечным маслом.

— Не учи меня, блядь! — рявкнула дочка и снова что есть силы щёлкнула меня по голове скалкой. Я вновь отчаянно вскрикнула и быстро-быстро потёрла рукой вторую шишку — намного больше первой.

Ольга опять попыталась на сухую засунуть мне в зад толстую скалку. Я, как могла, старательно помогала ей, расслабляла анальное отверстие, подавалась попой назад, дулась. Импровизированный член в дырочку мою не залазил.

— Хорошо, смажь слюнями очко, — согласилась, наконец, Ольга. Сама встала и прошла на кухню. Послышался звук приоткрываемой дверцы холодильника. Девочка достала пластиковую бутылку.

Через несколько минут она вернулась и вновь коснулась моей мокрой от слюны анальной дырочки концом деревянной скалки. Она тоже была мокрая и скользкая от подсолнечного масла, которое капало мне на голые ляжки. Я, пальцами рук, как можно шире развела аппетитные половинки своей большой попы, расслабила мышцы заднего прохода. Ольга с силой надавила на скалку, и она мягко вошла внутрь моей раскрывшейся попы. Я ойкнула, но не от боли, а от неожиданности — так легко скользнула толстая колбаса скалки внутрь меня. Боли я не почувствовала вовсе. Только ощущение в заднице толстого инородного предмета и смутное любопытство, а будет ли хорошо? И когда?

Дочка, засунув скалку чуть ли не наполовину, интуитивно поняла, что дальше небезопасно, прекратила проталкивать орудие вглубь и стала делать возвратно-поступательные движения, имитируя работу мужского члена. Это тоже не принесло мне ровно никакого беспокойства. Наоборот, от сознания, что собственная дочь трахает меня в задницу, стало приятно. Ольга участила темп и принялась слабо постанывать — её видимо начало разбирать. Мне тоже всё это нравилось всё больше и больше. Я стала периодически трогать себя за промежность, поглаживать и давить пальцем кнопочку набухающего клитора.

Ольга приостановилась, оставив скалку торчащей в моей попе, торопливо зашелестела одеждой. Я поняла, что она раздевается. Значит, и ей это понравилось, и она сейчас начнёт ублажать себя пальчиками. Сбросив джинсы и лёгкую маечку, в которых была, а также бельё, Ольга протянула мне какой-то малюсенький, лёгкий, кружевной комочек.

— Сучка, засунь в рот мои трусишки и жуй, как ты делала это девочкам, — строго приказала она, снова берясь за скалку и продолжая насиловать мою задницу. — Так нужно, чтобы ещё глубже тебя опустить, пиздолизка... А я буду тебя пидорасить дальше, пока ты не кончишь от скалки. Тебе хорошо со мной, животное?

— Очень хорошо, моя милая, — простонала я, жуя её трусики и возбуждаясь всё сильнее и сильнее. — Опусти меня, доченька, по настоящему. Я хочу, чтобы это сделала со мной ты!

— Да, стерва! Я опущу тебя жёстко, по взрослому, как на зоне, — с придыханием, отчаянно дроча свою крохотную безволосую пиздёнку, стонала в ответ Оленька. — И теперь никогда уже ты не станешь человеком, грязная блядь и вонючая хуесоска. Ты будешь отныне только моей вещью, моей послушной рабыней, моим унитазом и я буду постоянно мочиться в твой рот, а ты будешь пить мои ссаки и вылизывать после сортира мою задницу! Я превращу тебя в безмозглое растение, в существо, в половую тряпку... Ты будешь спать теперь у параши, а я стану вытирать о твою жопу и спину свои ножки! Ты не достойна будешь даже смотреть на меня, и дотрагиваться своим поганым языком до моей божественной киски! Понятно тебе, тварь, кто перед тобой? И до чего ты опустилась?

— Понятно, понятно, золотце! Мне всё теперь понятно, — вытащив изо рта трусики, чтобы не мешали говорить, торопливо заверила я её преданным голосом. — Я — никто, по сравнению с тобой! А ты — моя Богиня! Я не могу и помыслить, прикасаться к твоей киске своим грязным языком. Это будут делать другие девочки или мальчики. А я буду отныне зарабатывать для тебя много денег, чтобы ты покупала себе любовников и любовниц.

— Да, да! — продолжая меня темпераментно ебать в попу, стонала моя девочка. Отчаянно мастурбируя, она была уже в глубоком экстазе. — Ты пойдёшь на панель, шлюха! Отныне ты будешь работать проституткой и содержать меня. А я буду твоим сутенёром! Я назначу тебе большой план, и не дай бог ты его не выполнишь, пусть даже тебе придётся ебаться в день с двадцатью клиентами. Ты будешь приносить мне план, и я за это не буду тебя сильно бить и мучить. И личико твоё будет чистое и не побитое, потому что ты должна иметь товарный вид. Уяснила, конченая шлюха?

— О, да, божественная моя! Сладенькая и вкусненькая, — похотливо вертя задницей, стонала в ответ я. — Отныне, я твоя верная шлюха, и пойду ради тебя на панель! Я озолочу тебя, доченька! Буду сосать за деньги у всех подряд, и давать всякому, кто заплатит! Повелевай мной, Богиня!

Ольга, ебя меня в задницу, постепенно безумно завелась и сама. Ей стало настолько хорошо, что она прислонила другой конец скалки к своей малюсенькой киске и стала энергично тереться об него. Руками она продолжала посылать скалку туда-сюда в мой задний проход. Я жутко текла и страстно вскрикивала, вовсю онанируя свою пилотку, теребя пальцами вставший клитор и набрякшие от страшного возбуждения наружные половые губы.

Девочка вновь приостановилась, оставив застывший торчком деревянный эротический симулятор в моей попе. Принесла из холодильника бутылку подсолнечного масла, хорошо смазала им обратный конец скалки и свою промежность. Возобновив еблю, принялась вталкивать промасленный конец толстой скалки в свою маленькую девчоночью пиздёнку. Как это ни удивительно, дырочка Ольги постепенно разработалась, расширилась и с третьей или четвёртой попытки ей удалось протолкнуть скалку во влагалище. Дочка задёргалась от удовольствия, с придыханием застонала, задвигала попой и бёдрами, трахая меня, а заодно и — саму себя обратным концом деревянного толстого «хуя».

Слыша её сексуальные сдавленные стоны и тихое, возбуждающее, эротическое бормотание, я тоже перевозбудилась, засунула в пизду сразу три пальца и стала с силой, жёстко себя ими трахать. Вскоре мы отрывисто и громко орали с ней на пару на весь флигель, конвульсивно бились в судорогах и продолжали глубоко нанизывать сами себя на скользкую от масла скалку. Мой задний проход разработался и расширился до такой степени, что теперь бы в него наверняка влезла и бутылка шампанского. Во всяком случае, я чувствовала, что скалки мне уже мало. Она скользила в моей заднице свободно, почти не вызывая никаких ответных ощущений. Я орала, ни о чём не думая и никого не опасаясь и, как заведённая, дрочила пальцами свою мокрую, хлюпающую от обильной смазки, горячую внутри пилотку.

Оленька тоже кайфовала, всё глубже и глубже насаживая себя на скалку. Киска её расширилась настолько, что ходила по дереву очень легко и быстро, похожая на широко раскрытый человеческий рот. Девочке было так хорошо, что у ней тоже мелькнула мысль о бутылке шампанского, входящей на всю глубину в её разгорячённую совокуплением со скалкой промежность. И даже реальная угроза, что бутылка просто порвёт её маленькую пиздёнку, не показалась ей сейчас столь ужасной, а наоборот — страстно желанной и, по мазохистски, — сладкой.

Я кончила первая, воя не своим голосом, дёргаясь и извиваясь всем телом. Зажимала губками пизды мокрые и липкие от собственных выделений пальцы, а анальным проходом — ствол скалки. И там, и там у меня горело, из влагалища текло, голова сладко кружилась, а перед глазами всё куда-то плыло. Мне хотелось целовать Оленькину пиздёнку, сосать Серёгину большую, толстую елду, облизывать заросшие косматой волоснёй яйца его пожилого напарника, имя которого я так и не запомнила. Помимо всего, из подсознания вынырнули и мазохистские кайфы: розги, рассекающие до крови нежную кожицу на моей белой, гладкой попе, блестящие стальные милицейские наручники, собачий ошейник с металлическим поводком, огромный гелиевый фаллоимитатор-страпон, едва не разрывающий мой задний проход, Оленька, охаживающая меня страшным хлыстом по голому, подвешенному вниз головой к потолку, телу...

Как бы в унисон моим запредельным мыслям начала испытывать острый сладостный оргазм и дочурка. Самое поразительная, — в своих криках, стонах и конвульсиях она полностью повторяла меня. Темпераменты у нас с ней были одинаковые, что передалось, вероятно, по наследству. Кончая и быстро, быстро вибрируя худенькими ляжками и впалым голым животиком, она прижималась ко мне всем телом, целовала спину, плечи, мочки ушей и сами уши, слегка покусывала их острыми молодыми зубками. Тяжело дышала, поминутно вскрикивала, шептала мне на ухо, какая я хорошая, как сильно она меня любит. Просила прощения за всё, и в следующую секунду крепко хватала всей пятернёй за волосы, впиваясь острыми коготками в кожу, грубо поворачивала к себе мою голову и хлёстко била ладошкой по щекам, губам, носу. Совала в мои раскрытые в крике, влажные от её горячего язычка, губы указательный и средний пальцы, чтобы я их обслюнявила и сосала. В общем, кончала бурно и непредсказуемо. Однако, всё это, включая и удары ладошкой, доставляло мне огромное наслаждение. Мазохистка по природе, я не могла уже обходиться без садистских выходок Ольги, и радовалась любому их проявлению...

Эту ночь я спала, как и обещала Оленька, в коридоре у параши. Чтобы не идти ночью на улицу в туалет, мы ставили для этой цели специальное ведро. Возле него, голая, свернувшись калачиком на половой тряпке, я и спала. Ольга несколько раз ночью вставала с постели, писала с журчанием в ведро, а я смотрела. Потом дочка заставляла меня языком подтирать её киску и выносить ведро на улицу, выливать в саду под деревьями, чтобы не воняло. Я, с трудом превозмогая сон, делала всё, что она приказывала.

Пописав и дождавшись, пока я насухо вылижу своим языком её мокрую от мочи промежность, Ольга ступнёй несильно ударяла меня по лицу, опрокидывала навзничь, вытирала об мои сиськи и живот ножки. Я всё терпела и радовалась, что могу оказать дочурке такую услугу. Я понимала, что другого отношения ко мне после вчерашнего уже не будет. Я — опущенная, что у мужчин считается страшным падением. И за ночь вполне смирилась со своей участью.

Утром Оленька поднялась поздно. Я уже давно встала, по быстрому прибрала в доме, привела себя в надлежащий вид. Нагрела на газовой плите воду в выварке, хорошо помылась, надела чистое бельё и платье, причесалась. Припухшее от пощёчин лицо обильно смазала кремом, подкрасила ресницы и красной помадой — губы, выщипала пинцетиком брови.

— Вау, ты хорошо выглядишь, блядь! — увидев меня, с восторгом проворковала Ольга. — Пошли со мной в сортир.

Я покорно поплелась вслед за ней на улицу. Дочка привела меня к деревянной, покосившейся на бок уборной в глубине сада, велела зайти внутрь и лечь на пол лицом вверх так, чтобы голова была над отверстием. Когда я это сделала, ясно понимая и представляя, что сейчас будет, Оленька раскорячилась надо мной, присела, задрала сзади халатик, стащила с попки маленькие синие трусики. Я увидела прямо перед собой её по детски крохотную, безволосую, розоватую киску. Девочка моя немного подулась, «розочка» её раскрылась и оттуда с шипением вырвалась сильная прозрачная струя.

— Раскрой рот и пей, это тебе полезно, — с блаженством прикрыв глазёнки, промурлыкала Ольга.

Я так и сделала, зажмурила глаза и широко раззявила рот. Дочкина моча стала с шумом наполнять его, словно какую-нибудь ёмкость. Я периодически сглатывала «золотой дождь» маленькими порциями, чтобы не захлебнуться, но мочи было слишком много. Она быстро дошла до края «ёмкости» и стала перетекать наружу. В мгновение всё моё лицо, шея и грудь стали мокрыми и тёплыми. Мне было приятно. Тушь с ресниц потекла, мелкие ранки стало пощипывать, крем почти весь смыло. Я напилась вволю и в конце раскашлялась — видимо попало не в то горло.