Моего отца арестовали в Москве 1 декабря, в скором времени привезли во Фрунзе и бросили в тюрьму

После того как мы вернулись в родные места с клей­мом семьи "врага народа", многие стали сторониться нас. Разве смели мы обижаться за это в те времена? Тем бо­лее следует благодарить родных и близких, не побояв­шихся дать нам пристанище, крышу над головой.

Родственники тоже не миновали репрессий.

Наш дед Айтмат и Биримкул были родными братьями. У Биримкула было трое сыновей: Алымкул, Озибек и Керимбек. Алымкул был на несколько лет старше моего отца. Работал он председателем Шекерского сельсовета.

Так вот, месяц спустя, после нашего приезда в Ше­кер, арестовали Алымкула как старшего брата "врага народа". Порой судьба обрушивает на человека одно испытание за другим: вслед за Алымкулом его младший брат Озибек, служивший милиционером, как родствен­ник "врага народа" тоже отправился в тюрьму.

Младшего брата моего отца, Рыскулбека, когда мы вернулись из Москвы, тут же исключили из педагоги­ческого училища, и он жил в доме нашей тетки Каракыз-эже.

Как-то на рассвете я вдруг проснулся и увидел пла­чущих Каракыз-эже и маму. Глаза у них распухли от слез. Оказывается, в полночь увели Рыскулбека. Вот так наш род за короткое время лишился четырех мужчин, остались женщины и дети.

Шаханов. Да, слушаешь рассказы о том времени и кажется, будто не было ни одного аула, где не выявили бы "врагов народа". Иных арестовывали по совершенно смехотворному клеветническому обвинению, расстрели­вали или бросали в тюрьмы и лагеря на долгие годы. Вы слышали о том, как был арестован отец известного уче­ного, академика Рустаиа Рахманалиева, близкого Вам литератора, исследователя Вашего творчества?

Айтматов. Нет.

Шаханов. Кто-то дал отцу Рустана закурить. Завер­нув курево в предложенный обрывок газеты, он с на­слаждением затянулся. Тут, откуда ни возьмись, возник незнакомый человек, который велел отцу Рустана развернуть цигарку. Развернули: на полуобгоревшем клочке газеты оказался портрет Сталина. Видите, как все было подстроено?

Однако, прошу Вас, продолжайте рассказ.

Айтматов. Итак, Алымкул умер в тюрьме. Озибек вначале прислал весточку, что работает на свинцовом руднике в Ак-Тюзе. В годы войны переписка прервалась. Исчез человек...

Стоило появиться на околице аила почтальону на ло­шади, как мы во все глаза глядели, а вдруг — весточка от отца или его братьев. Почтальону и то становилось не по себе. Он старался поскорее пройти мимо нас.

Однажды пришло письмо от Рыскулбека. Письмо на кыргызском языке и потому, должно быть, не цензурованное.

Мама читала вслух, В письме он спрашивал о каждом из нас, беспокоился о здоровье, особенно тревожился о судьбе брата Турекула. О себе писал: "Нас отправили на строительство железной дороги неподалеку от границы с Маньчжурией. Холодно. Я простудил обе почки. Каждо­му устанавливают норму. Не выполнившим ее не дают есть. Как начну поднимать тяжесть, так почки ноют. От этого да от недоедания стал полуживой. Да ведь и вам каково, известно. Дети мал мала меньше... Если вам по силам, пришлите хоть полпуда талкана, я бы протянул еще месяцев пять-шесть...".

Тяжкая доля Рыскулбека пронзила нас до глубины души. Без промедления мама и тетушка Каракыз взялись жарить пшеницу и готовить талкан. Чуть свет мама взва­лила на себя мешок с талканом и пешком отправилась в райцентр на почту...

Неизвестно, получил ли тот гостинец от родных Рыскулбек. Ответа мы так и не дождались. Вот так и он сгинул на чужбине.

Ну, а мы жили по-прежнему в Шекере, под кровом младшей сестры отца Каракыз-эже и ее мужа, нашего Досалы-жезде. На берегу большого арыка стоял их дом в две комнаты. В одной жили они, в другой - мы, Доса­лы-жезде был добросердечным, щедрым человеком, к тому же прирожденным охотником. Оседлав коня, пове­сив через плечо ружье, в сопровождении двух борзых отправлялся он за добычей в горы. Дом его был устлан и увешан медвежьими, волчьими и рысьими шкурами. Если охота была удачной, он возвращался веселым и выкликал нас всех по именам, начиная с тетушки Каракыз.

Он тоже был одним из светлых образов нашего детства.

Шаханов. Хемингуэй говорил: "Чтобы стать великим писателем, нужны талант, знания и несчастливое дет­ство...". Интересно, что Вы в детстве не мечтали стать писателем. Вам хотелось водить машину. Об этом Вы, оказывается, рассказали в своем интервью корреспон­денту газеты "Ленинчил жаш", впоследствии известному писателю, драматургу Райкану Шукурбекову. Интервью это было опубликовано в номере газеты за 5 июня 1935 года. Его отыскал в Ташкентском архиве Шаршен Усубалиев, а Абдылдажан Акматалиев включил в свою книгу.

Вот отрывок из той беседы:

"Чингизу в этом году исполнилось семь лет.

Среди своих маленьких друзей он выделяется особенной чистоплотностью и прилежанием. Он и дома читает и играет самостоятельно, сам отвеча­ет за себя. Больше часа мы беседовали с Чингизом. Он привык говорить и отвечать свободно, без запинки.

- Кем ты хочешь быть?

- Хочу стать шофером.

- А где твой папа?

- В Москве.

- Что он там делает?

- Учится. Детский уголок у меня в комнате со­орудил мой папа. Папа и мама все время учат ме­ня. Я их слушаюсь. Я сам решил, как вырасту,
стать шофером.

- Какие у тебя есть игрушки?

-Сейчас у меня есть все. Вот только машина нужна. Папа обещал купить мне ее. Скоро купит".

Это интервью вышло в газете под названием "Чингиз мечтает стать шофером". Автор добавил от себя: "Нет сомнений, мечта Чингиза стать шофером обязательно исполнится". Откуда было знать корреспонденту, что мальчик, мечтавший сидеть за баранкой автомобиля, бу­дет известным на весь мир писателем.

Айтматов: Да, в то время машина была редкостью, и, тем более, мы в своих грезах восседали за баранкой. Не я один, все мои ровесники мечтали об этом...

После ареста отца в аиле боялись произносить его имя. И только мама и Каракыз-эже поддерживали в наших детских душах светлые воспоминания о нем. Оставаясь наедине с нами, мама украдкой показывала фотографии отца, его документы, значки. Но больше всего нас зачаровывал штамп с его фамилией. Обмак­нув штамп в чернила, мы надавливали на бумагу и, на­писанное латинскими буквами, возникало слово: "Айтматов Т.".

Мудрая Каракыз-эже, хотя и была неграмотной, всю свою жизнь высоко чтила моего отца. В 1964 году, уми­рая от тяжелой болезни, она сказала нам:

- Я благодарна вам, всем четверым. Эх, каким моло­дым ушел ваш отец! Не занимай он такой высокий пост, живи как другие в аиле, уцелел бы, - и заплакала...

Поначалу прислали нам заведомо ложное извещение: "Осужден на 10 лет тюремного заключения без права переписки". И потянулись бесконечные годы ожидания: считали дни, глядели на дорогу, жили надеждой.

Однажды я стал свидетелем открытого, без утайки, разговора об отце. В наш дом пришел тогда, держась за сына, слепой человек. Помню, как он говорил маме:

- Меня арестовали вместе с Турекулом, мы сидели в одной камере. Испытали все муки, какие только есть на свете, Меня, ослепив, выпустили. Турекул жив. Справед­ливость восторжествует, не теряй надежду, Нагима.

Моя мать отправляла в НКВД письмо за письмом, но ничего определенного в ответ не получала. Так, в надеж­дах, прошли десять лет.

Шаханов. Недавно мы долго и задушевно беседовали с Вашей младшей сестрой Розой. Тогда она рассказала: "Чингиз учился в институте на отлично. Его хо­тели оставить в аспирантуре, но поступил запрос: дескать, почему сын "врага народа" получает у вас Сталинскую стипендию? Так он лишился и стипен­дии, и аспирантуры. Однако не сдавался — по вы­ходным дням шел на железную дорогу, зарабаты­вал, разгружая уголь и дрова. Полученные деньги не тратил, собирал, а зимой, приезжая на канику­лы, покупал каждому из нас одежду. Помню, мне досталось теплое пальто с большим воротником. Не описать, как я радовалась: ведь такую дорогую вещь впервые надела. А Ильгизу, учившемуся в Москве, он посылкой отправил свое старое пальто, перелицованное и перешитое. В нем было множе­ство карманов - боковых, нагрудных. В каждый Чингиз положил по пять рублей. Думал, видно, вечно голодный студент, как сунет руку в очеред­ной карман, найдет деньги и порадуется...

В 1957 году к нам пришла повестка из НКВД: "За ответом на ваш запрос об Айтматове Т. вам следует явиться в органы НКВД".

Не передать, как мама разволновалась. Не в силах унять сердце, она места себе не находила. То и дело подходила она к постели сына: на бе­ду Чингиз захворал и слег с температурой под со­рок. Намереваясь отправиться с мамой, он было встал, да ноги подкосились.... Словом, пошли мы вдвоем с мамой.

- Отец твой, - говорила она мне, - должно быть, в Сибири. Оттуда сейчас многие возвращаются. Бедный Турекул, как он обрадуется, когда увидит вас, повзрослевших. Чингиз с Ильгизом вон уже какие: встали на ноги, семьями обзавелись. Вы с Люцией выросли достойными девушками. Каким он, интересно, стал, ваш отец? При аресте ему все­го-то 34 года было. А в этом году уже 55 исполни­лось. Двадцать один год мы не виделись. Двадцать один год! Легко сказать. Все пережили. Да ладно уж, лишь бы жив-здоров был отец твой... Говорят, многие из сосланных в Сибирь там и женились... Пусть, может, и он так сделал, жить-то надо. Лишь бы жив был, Господи, я вся дрожу... Как бы при встрече сердце мое не разорвалось от радости...

Слушала я маму, а у самой слезы из глаз. Гос­поди, какое великодушное сердце! Да пусть, говорит, и женился даже, лишь бы жив-здоров был. Видно, вот это и есть могучая сила настоящей любви, не желающая ничего себе, но всего - для любимого человека.

А мама наша, скажем прямо, была молодой и видной женщиной. Умом, кругозором была она на голову выше многих аильчан. Скрывать нечего, к ней многие мужчины проявляли интерес. Однако она и в мыслях не могла допустить, что могут быть - мужчины краше Турекула, щедрее Турекула, умнее Турекула... Вся жизнь нашей матери была посвящена ожиданию единственного любимого ею мужчины, преклонению перед ним, перед каждым его сущим днем, поминовению каждого его доброго поступка. Более того, все эти благо­родные чувства она вливала в наши сердца. Она считала себя безмерно счастливой, поступая так...

Наконец мы добрались до НКВД. На входе стоял солдат с автоматом, мама протянула ему по­вестку.

- Вы проходите, - разрешил он маме, а меня не пропустил.

Прошло много времени, прежде чем, едва пе­реступая ногами, вернулась мама.

Острая боль сжала мое сердце при виде ма­тери. Слезы так и лились по ее лицу. Губы дро­жали. Я подхватила маму под руки. Она протяну­ла мне листок бумаги, не в силах говорить. Там было написано:

СПРАВКА

Дело по обвинению АЙТМАТОВА Турекула, до ареста — 1 декабря 1937 г. — слушатель Ин­ститута Красной Профессуры, пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 15 июня 1967 года.

Приговор Военной коллегии от 5 ноября 1938 года в отношении АЙТМАТОВА Т. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело прекращено за отсутствием со­става преступления.

АЙТМАТОВ Т. реабилитирован посмертно.

Помощник Председателя Военной Коллегии Верховного Суда СССР, Полковник юстиции М.Русаков.

И эта проклятая бумага, принесшая черную весть, вмиг оборвала все надежды, питавшие нас и придававшие нам силы в течение двадцати одного года. Мы с мамой обмякли, словно рыбы, выбро­шенные на берег, и, поддерживая друг дружку, в изнеможении побрели по улице. Весь мир потерял смысл, и наша жизнерадостность улетучилась в одно мгновение. Смотрю на маму - ее будто под­менили: осунулась, потускнела, плечи безвольно опустились. О Аллах! Она жила в течение беско­нечно долгих лет призрачно-обманчивой надеж­дой, что вот Турекул вернется — не сегодня, так завтра, Эта надежда придавала ей сил, помогала превозмогать любые трудности. Бедная моя ма­мочка, чего она только не вынесла!..

Мне хотелось заплакать навзрыд, на всю улицу. Хотелось кричать о несправедливости, которая проклятием висела столько лет над нашей семьей жаловаться и проклинать судьбу. Однако этим я бы только усугубила горе моей бедной мамочки, которая едва передвигала ноги, и я усилием воли превозмогла себя, подавила крик.

Когда подошли к дому, поддерживая друг дру­га, долго стояли, не сдерживая слез.

- Ну, что ж, дочка, что случилось, то уж слу­чилось, - проговорила мама, как будто немного воспрянув духом. — Давай пока не будем говорить Чингизу о смерти отца. Не ровен час, как бы не слег вовсе, а то ведь и не поправится...

Немного погодя с гостинцами из аила, с узел­ками и баулами добралась к нам тетушка Кара-кыз, которую велела нам позвать мама, когда Чин­гиз выздоровел.

Когда мама осторожно сообщила ей, что ее брата нет на этом свете, у бедняжки едва не остановилось сердце. Дав волю горечи и тоске по любимому бра­ту, которые больше двадцати лет иссушали душу, она зашлась в причитаниях на весь дом, прижимая к груди каждого из нас. Всем бы родственникам быть такими.

Потом все мы, весь род Айтматовых, отправились в Шекер и в память о душах четырех жертв, безвинно погибших от великой несправедливости - Турекула и Алымкула, Озибека и Рыскулбека - в доме Керимбека собрали всех сельчан и устроили поминки. И все же мама не смогла смириться с мыслью, что нашего отца уже нет в живых. Хотя она и не говорила вслух, но в глубине души до последних дней в ней теплилась надежда: а может быть, он жив? И, возможно, тому причиной было такое об­стоятельство. Среди тех, кого переселили в Шекер в годы Великой Отечественной войны с Кавказа, была и ясновидящая, женщина-гречанка по фами­лии Айвазиди. Она гадала на кофейной гуще, и когда люди стали нахваливать, что ее пророчества сбываются один к одному, отправилась к ней од­нажды и мама.

- Муж твой в тюрьме, детей у тебя четверо. Живешь ты очень трудно, бьешься изо всех сил. Здесь вы еще будете жить десять лет. Твой стар­ший сын увезет тебя в город. Слава твоего сына разнесется на весь мир, - и замолкла.

- А муж мой? Живой ли, когда вернется? - спросила мама.

- Муж твой очень далеко. Встретишься с ним через много лет... - ответила провидица.

Видно, эта женщина не хотела лишать на­дежды маму, хотя и знала, что нашего отца нет в живых. А ее слова "встретишься с ним через мно­гие годы", как видно, были намеком на их встречу на том свете''.

Айтматов. Во всяком случае, толковательница по­ступила человечно,

Шаханов. Неподалеку от казахского города Акмола в то время действовал специальный лагерь, который назы­вался АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины). В этом лагере содержались в неволе жены та­ких видных государственных, партийных работников, деятелей литературы и искусства казахского народа, как Турар Рыскулов, Сакен Сейфуллин, Беймбет Майлин, Темирбек Жургенов, Узакбай Кулымбстов, Султанбек Кожанов, Жанайдар Садыбакасов,

Это средоточие ада располагалось в 40-45 километрах от Акмолы и состояло из 26 отдельных лагпунктов. Пер­вейшим требованием к женам "изменников родины", свозимым в лагерь из всех уголков Советского Союза, было - признать предательство мужа и подписать бумагу об отказе от мужа навсегда. Только в этом случае участь женщины могла быть облегчена. Это была пора, когда злодеяния душегубов из НКВД достигли беспредела, ког­да отлучали от родителей детей и рассеивали их по дет­ским домам на просторах огромной, необъятной страны, когда искореняли целые роды.

И даже в такие адские времена подруги жизни Сакена Сейфуллина, Ильяса Джансугурова сумели сохранить и донести до потомков бесценные рукописи наших вели­ких учителей, сберегая их в земле или пряча в подушке. Это воистину подвиг.