Глава шестая. – Мы с мамой подняли тебя, – начал Под, – чтобы рассказать о том, что делается наверху

– Мы с мамой подняли тебя, – начал Под, – чтобы рассказать о том, что делается наверху.

Арриэтта, держа чашку с бульоном в обеих руках, поглядела на него через край.

Под кашлянул.

– Ты сказала недавно, что небо тёмно‑коричневое и в нём есть трещины. Это не так. – Он взглянул на неё чуть ли не осуждающе. – Оно голубое.

– Я знаю, – сказала Арриэтта. – Я видела его через решётку.

– Разве тебе видно через неё небо?

– Продолжай, – прервала его Хомили, – расскажи ей о воротах.

– Ну, – тяжело роняя слова, проговорил Под, – а если ты выйдешь из этой комнаты, что ты увидишь?

– Тёмный коридор, – сказала Арриэтта.

– А что ещё?

– Другие комнаты.

– А если пойдёшь дальше?

– Ещё коридоры.

– А если ты будешь идти и идти по этим коридорам вперёд, и направо, и налево, и снова вперёд и дойдёшь до самого конца, что ты увидишь?

– Ворота, – сказала Арриэтта.

– Крепкие ворота, – сказал Под, – ворота, которые тебе не открыть. Для чего они?

– Чтобы к нам не попали мыши, – сказала Арриэтта.

– Верно, – неуверенно произнёс Под, словно согласился с ней только наполовину. – Но мыши пока никому не причинили вреда. Ещё для чего?

– От крыс? – предположила Арриэтта.

– Здесь нет крыс, – сказал Под. – А что ты думаешь о кошках?

– Кошках? – удивлённо повторила Арриэтта.

– И о том, не для того ли эти ворота, чтобы удержать тебя здесь?

– Удержать меня здесь? – в полном замешательстве промолвила Арриэтта.

– Наверху очень опасно, – сказал Под. – А ты, Арриэтта, – всё, что у нас есть, понимаешь? Не то что Хендрири… у него и сейчас двое своих детей и двое детей Люпи. А раньше, – добавил Под, – у него было трое. Трое своих.

– Отец имеет в виду Эглтину, – сказала Хомили.

– Да, – подтвердил Под. – Об Эглтине. Они никогда не рассказывали ей о том, что делается наверху. У них не было окошка, как у нас. Они говорили ей, что небо прибито над головой гвоздями, что в нём есть щели…

– Надо же так по‑дурацки воспитывать ребёнка, – пробормотала Хомили. Она фыркнула и пригладила Арриэтте волосы.

– Но Эглтина была неглупая девочка, – продолжал Под, – она им не поверила. И вот однажды она поднялась наверх, чтобы увидеть всё своими глазами.

– А как она выбралась? – с любопытством спросила Арриэтта.

– Ну, тогда у нас не было так много ворот. Только одни, под курантами. Видно, Хендрири забыл их запереть. Так или иначе, Эглтина вышла наружу…

– В голубом платье, – добавила Хомили, – и жёлтых лайковых туфельках, которые ей сшил твой отец, с пуговицами из чёрных бусин. Они были такие хорошенькие!

– Так вот, – продолжал Под, – в любое другое время всё могло бы обойтись хорошо. Она бы вышла, осмотрела всё кругом, может быть, немножко испугалась бы и вернулась обратно… несолоно хлебавши… но здравой и невредимой.

– Но за это время многое произошло, – сказала Хомили.

– Да, – подтвердил Под, – она не знала, потому что никто не сказал ей, что её отца увидели, и что наверху завели кошку, и…

– Они ждали неделю, – сказала Хомили, – они ждали месяц, они не теряли надежды ещё целый год, но с тех пор никто никогда не видел Эглтину.

– Вот что, – сказал, помолчав, Под и внимательно посмотрел на дочь, – вот что случилось с твоей двоюродной сестрой.

Снова настала тишина, только суп булькал на очаге да слышалось, как тяжело дышит Под.

– Это разбило сердце твоего дяди Хендрири, – сказала наконец Хомили. – Он больше никогда не поднимался наверх… боялся найти там жёлтые лайковые туфельки. Им оставалось одно – переехать.

Несколько минут Арриэтта молчала, но вот она подняла голову и спросила:

– Почему вы рассказали мне об этом? Сегодня? Сейчас?

Хомили поднялась, не находя себе места, подошла к печке.

– Мы вообще об этом не говорим, во всяком случае не часто. Но сегодня мы решили… – Внезапно она повернулась к Арриэтте. – Мы должны честно тебе сказать: сегодня твоего отца увидели наверху.

– О!.. – воскликнула Арриэтта. – Кто?

– Ну, кто‑то, о ком ты никогда не слышала. Но дело не в этом, дело в том, что…

– Вы думаете, они заведут кошку?

– Вполне возможно, – сказала Хомили.

Арриэтта поставила на пол чашку с супом – она была ей чуть ли не до колен – и уставилась в неё; на её лице появилось какое‑то странное, мечтательное выражение.

– А мы не можем переехать? – наконец осмелилась она спросить.

Хомили всплеснула руками и повернулась к стене. У неё перехватило дыхание.

– Ты не понимаешь, о чём ты говоришь! – закричала она, обращаясь к висевшей на стене сковородке. – Червяки, и горностаи, и холод, и сырость, и…

– Но представь, что я вышла наружу и кошка слопала меня. Тогда вы с папой переехали бы? Ведь так? – спросила Арриэтта, и голос её дрогнул. – Ведь так?

Хомили снова повернулась, на этот раз – к Арриэтте. У неё был очень сердитый вид.

– Я тебя отшлёпаю, Арриэтта Курант, если ты не перестанешь болтать глупости!

Глаза Арриэтты наполнились слезами.

– Я только подумала, – сказала она, – что мне тоже хотелось бы уйти отсюда… не слопанной… – И слёзы покатились у неё по щекам.

– Хватит, – сказал Под, – сейчас же прекрати. Отправляйся в постель, Арриэтта, неслопанная и неотшлёпанная. Мы поговорим обо всём этом утром.

– Я вовсе не боюсь! – сердито вскричала Арриэтта. – Я люблю кошек. Спорю, что кошка не ела Эглтину, что Эглтина просто убежала, потому что ей противно было сидеть взаперти… день за днём… неделю за неделей… год за годом… Так же, как мне! – добавила она и разрыдалась.

– Взаперти! – удивлённо повторила Хомили.

Арриэтта прикрыла лицо руками.

– Ворота… – всхлипывала она, – ворота, ворота, ворота…

Под и Хомили уставились друг на друга поверх её склонённой головы.

– Не надо было заводить этого разговора сегодня, – сказал Под уныло. – Да ещё так поздно, перед сном…

Арриэтта подняла залитое слезами лицо.

– Поздно или рано, какая разница! – вскричала она. – О, я знаю, папа удивительно ловко всё добывает. Я знаю, что мы сумели остаться, хотя все остальные должны были уйти. Но к чему это нас привело? Не думаю, что это так уж умно – всю жизнь жить одним в большом полупустом доме, в подполье, где не с кем поговорить, не с кем поиграть, нечего видеть, кроме пыльных коридоров, нет никакого света, кроме света свечей и очага да того света, что проникает сюда через щели. У Эглтины были братья, была ручная мышка, у Эглтины были жёлтые лайковые туфли с чёрными пуговками, и Эглтина вышла отсюда… пусть один раз!

– Шшш! – ласково сказал Под. – Не так громко.

Половицы у них над головой заскрипели, послышались тяжёлые шаги взад и вперёд, взад и вперёд. Послышался стук кочерги и ворчание миссис Драйвер. «Чтоб ей пусто было, этой плите, – бормотала она. – Опять восточный ветер поднялся. – Затем, повысив голос, она позвала: «Крэмпфирл!»

Под сидел, сумрачно уставившись в пол; Арриэтта вздрогнула и плотнее закуталась в вязаное одеяло; Хомили испустила долгий и тяжкий вздох. Внезапно она подняла голову.

– Девочка права! – решительно сказала она.

У Арриэтты сделались круглые глаза.

– Ой, нет… – начала она. Она даже испугалась. Правы родители, а не дети. Она знала: дети могут говорить что им вздумается и получать от этого удовольствие, всегда зная, что они не правы и с ними не случится ничего плохого.

– Понимаешь, Под, – продолжала Хомили, – для нас с тобой всё было иначе. Здесь были другие семьи, другие дети… В ванной комнате – Умывальники, помнишь? И эта семья, что жила за хлеборезкой… я забыла их фамилию. И мальчики из чулана. И тогда был подземный ход в конюшню, по которому к нам приходили дети Захомутников. Нам было… как бы это сказать… веселей.

– Пожалуй, – сказал Под. – В некотором роде – да. Но куда это нас привело? Где все они сейчас?

– Я не удивлюсь, если многие из них живут и не тужат, – резко сказала Хомили. – Времена изменились, и дом этот изменился. Добыча у нас теперь не та, что прежде. Помнишь, многие ушли, когда здесь рыли канаву для газопровода. Через поле и лес и ещё дальше. Настоящий туннель до самого Лейтон‑Баззарда.

– Ну и что они там нашли? – сердито спросил Под. – Гору кокса.

Хомили отвернулась от него.

– Арриэтта, – сказала она по‑прежнему решительно, – предположим, когда‑нибудь… мы выберем такой день, когда в доме никого не будет, ну и, конечно, если они не заведут кошку, а у меня есть основания полагать, что они её не заведут… предположим, когда‑нибудь отец возьмёт тебя с собой, когда пойдёт добывать, ты хорошо будешь себя вести, да? Будешь делать всё, что он скажет тебе, быстро и тихо и без возражений?

Арриэтта вспыхнула и крепко сжала руки.

– О!.. – восторженно начала она, но Под тут же прервал её:

– Право, Хомили, мы должны сперва подумать. Нельзя говорить такие вещи, не обдумав всё хорошенько. Меня увидели, не забывай об этом. Сейчас неподходящее время брать девочку наверх.

– Кошки не будет, – сказала Хомили, – на этот раз мы не слышали никакого визга. Не то что тогда, с Розой Пикхэтчет.

– Всё равно, – уже сдаваясь, произнёс Под, – какой‑то риск остался. И я ни разу не слышал, чтобы девочка ходила добывать.

– Я так смотрю на это, – сказала Хомили, – и это только сейчас пришло мне в голову: если бы у нас был сын, ты бы взял его наверх, да? Ну а сына у нас нет, только Арриэтта. Представь, с тобой или со мной что‑нибудь случится, что будет тогда с ней, если она не научится добывать сама?

Под уставился себе на колени.

– Да, – сказал он через минуту, – я понимаю, что ты имеешь в виду.

– И это будет ей интересно, и она перестанет томиться.

– Томиться? По чему?

– По голубому небу, траве и всему такому.

Арриэтта шумно вздохнула, и Хомили быстро обернулась к ней.

– Пустые мечты, Арриэтта, я всё равно не перееду отсюда ни ради тебя, ни ради кого другого.

– Да‑а, – протянул Под и рассмеялся. – Вот оно что!

– Тише, – предостерегающе шепнула Хомили и взглянула на потолок. – Не так громко. Ну, поцелуй отца, Арриэтта, – быстро сказала она, – и в постель!

Свернувшись калачиком под одеялом, Арриэтта чувствовала, как радость тёплым потоком заливает её с ног до головы. Она слышала голоса родителей за стеной то громче, то тише: голос Хомили звучал ровно, уверенно, в нём была убеждённость – это был победный голос. Один раз Арриэтта услышала, как заскрипел стул, это поднялся Под. «Мне это не по душе», – проговорил он. Затем Хомили шепнула: «Тише». И сверху донеслись неверные шаги и грохот кастрюль.

Арриэтта в полудрёме глядела на свой разукрашенный потолок. «Цветок Гаваны», – гордо провозглашали знамена. «Высший сорт… Самое лучшее качество». И дамы в прозрачных одеждах, ликуя, дули в трубы торжествующе и беззвучно, возвещая грядущую радость…