Расплата за гордыню

(1268–1299)

Как горько, что имя его, звучавшее как боевой клич, столь часто возбуждало гнев солдат на тех полях, где сам Варнава пал за христианскую веру, как часто, окрашивая напрасной кровью волны Кипрского моря, следовали они, в покаянии и стыде, за Сыном утешения! [99]

Дж. Рескин. Камни Венеции

За семьдесят лет XIII века Венеция заявила о себе как о мировой державе. Сначала республика обрела огромные территории на Востоке, разбогатела и укрепилась, затем утратила эти земли и, наконец, снова их вернула. Более важным было то, что за эти десятилетия пришли в упадок обе империи – Восточная и Западная. Византийская империя Палеологов, хотя и просуществовала еще почти два столетия, но так и осталась государством, из последних сил отбивавшимся от врагом, слабой тенью той страны, какой была до Четвертого крестового похода. В 1250 году вместе с Фридрихом II ушло время великих Гогенштауфенов. На сцену истории вышли уже не империи (по крайней мере, в средневековом смысле), а нации – Англия, Франция, Испания.

Большую часть из тех семидесяти лет Венеция сражалась. Ей пришлось воевать за новые владения, защищать их от греков, генуэзцев, пизанцев и сарацин, не говоря уже о пиратах, готовых наброситься на венецианские корабли на любом участке Средиземного моря. Под стенами Зары и Константинополя, у берегов Палестины, Крита, Эвбеи и Пелопоннеса, в Тирренском, Адриатическом и Черном морях ее галеры были так же активны, как и торговые суда.

Дома, однако, жизнь продолжалась почти мирно. Расширение торговли приносило все большее процветание. Торговля, по словам Мартино да Канале, била ключом, словно вода из фонтанов. Венеция выросла в размерах, великолепие поражало. Две большие церкви нищенствующих монахов стали еще выше; в епархиях один за другим появлялись новые храмы. Возможно, они уступали в размере церквям нищенствующих монахов, но далеко превосходили их в богатстве. Вдоль Большого канала выстроились палаццо. Некоторые из них, такие, как Ка' да Моста[100]или Фондако деи Турки, стоят по сей день,[101]их красивые открытые лоджии и аркады свидетельствуют об уверенности венецианцев в безопасности своего города, а ведь в Европе в это время повсеместно строились скорее замки, чем дворцы. В 1264 году Пьяцетту впервые замостили, в том же году построили на деревянных сваях новый мост Риальто – прототип того, что изобразил Карпаччо в серии «Чудеса Святого креста» (сейчас эту картину можно увидеть в Академии). Наружная отделка собора Сан Марко, неуверенно начатая при Доменико Сельво и продолжавшаяся с перерывами на протяжении XII века, увенчалась появлением великолепной мозаики в атриуме и на фасаде.[102]

Происходили изменения в конституционной сфере: Джакомо Тьеполо создал свой свод законов республики, и его клятва отразила дальнейшее ограничение власти дожа. Но летом 1268 года, когда пришло время избрания преемника, кажется, все почувствовали, что власть может выйти из‑под контроля и создать угрозу государству. С ростом благосостояния вышли из безвестности и поднялись к богатству и власти незначительные прежде семейства. Между этими семьями и старой аристократией снова началась вражда, знакомая поколениям прежних веков. Вражда между семьями Дандоло и Тьеполо в правление Дзено переросла на Пьяцце в открытую свару. В связи с этим поспешно приняли закон, запрещавший выставлять родовые гербы снаружи здания. Венецианцы не могли забыть старый патологический страх перед тем, что одна семья, даже один человек может захватить власть в республике. С ужасом, но не без оттенка самодовольства наблюдали они за карьерой Эццелино да Романо и других подобных ему людей, которые даже сейчас наращивали влиятельность в менее удачливых городах Северной Италии. Они прекрасно понимали, еще за шесть столетий до лорда Актона, к чему приводит абсолютная власть.[103]Новая система выборов дожей, которую они разработали, превосходила самые изощренные системы, когда‑либо созданные цивилизованным государством. Современному человеку она кажется смешной, и до некоторой степени так это и было. Однако к ней следует присмотреться ради того, чтобы увидеть, на что готова была пойти Венеция, чтобы правление не перешло, прямо или косвенно, в руки амбициозных или нечестных людей.

В день, назначенный для выборов, самый молодой член синьории должен был молиться в соборе Сан Марко. После, выйдя из базилики, он останавливал первого встреченного им мальчика и брал его с собой во Дворец дожей, на заседание Большого совета, где заседали все его члены, за исключением тех, кому было меньше тридцати лет. Мальчик, его называли ballotino, вынимал из урны листочки бумаги и тянул жребий. После первого такого жребия совет выбирал тридцать своих членов. Второй жребий должен был сократить это число до девяти, а девятке предстояло голосовать за сорок кандидатов, каждый из сорока должен был получить по крайней мере семь голосов. Группа из сорока человек должна была, опять же по жребию, сократиться до двенадцати. Эта дюжина выбирала двадцать пять человек, и они в свою очередь снова сокращались до девяти. Девятка голосовала за сорок пять кандидатов, за каждого из которых должно было быть подано не менее семи голосов, и из этих сорока пяти бюллетеней ballotino вынимал листочки с именами одиннадцати претендентов. Одиннадцать голосовали за сорок одного – каждый должен был собрать в свою пользу не менее девяти голосов. Так вот эти‑то сорок в конце концов избирали дожа.[104]Сначала они посещали мессу, и каждый в отдельности произносил клятву, что будет вести себя честно и справедливо, на благо республики. Затем их запирали в тайном помещении дворца, отрезая от всех контактов с миром. Круглые сутки их охранял специальный отряд моряков, пока работа не была завершена.

Это все, что касается приготовлений, затем начинались сами выборы. Каждый выборщик писал имя своего кандидата на листке бумаги и бросал в урну. После листки вынимались, оглашались имена кандидатов без учета поданных за них голосов. В другую урну опускали листки, на каждом из которых стояло единственное имя. Если кандидат присутствовал в зале, то он выходил вместе с любым другим избирателем, носившим то же имя, а оставшиеся обсуждали его кандидатуру. Затем кандидата приглашали войти и ответить на вопросы либо защититься от выдвинутых в его адрес обвинений. Происходило голосование, и, если кандидат получал требуемые двадцать пять голосов, он становился дожем. В противном случае из урны вынимали другой листок и так далее.

При такой мучительно сложной системе кажется странным, что вообще кого‑то выбирали, но 13 июля 1268 года, всего через шестнадцать дней после смерти предшественника, был избран Лоренцо Тьеполо. Мартино да Канале, не упускавший случая описать закончившиеся выборы, с удовольствием рассказывает о перезвоне колоколов на соборе Сан Марко и толпе народа, собравшейся у храма. Люди окружили нового дожа и «срывали одежду с его спины» – похоже, традиция разрешала это им делать. Таким образом, дожу давали понять, что он «лицо подчиненное и милосердное». Дож босиком подходил к алтарю, давал клятву, и ему вручали знамя Святого Марка. Затем на него надевали новое платье, сажали на поццетто и торжественно проносили вокруг площади. Дож разбрасывал монеты, после чего входил во Дворец дожей и обращался к подданным. Тем временем делегация спешила к его дому – сообщить об этой новости его жене, племяннице императора‑регента Латинской империи Иоанне де Бриенна. После они вели ее в новый дом, «Обходительный, галантный, мудрый, смелый, знатного происхождения», – восхищается Мартино. Имя Лоренцо Тьеполо «стало знаменито во всем мире». Проявив героизм в генуэзской войне – все еще не закончившейся – он некоторое время был подестой Фано и мог похвалиться долгой службой республике. Столь высокая репутация не помешала ему, однако, несколько лет назад ввязаться в драку на площади Сан‑Марко и получить ранение. Одним из его решений на посту дожа стало приглашение старших Дандоло и примирение с ними, после чего празднества обрели размах. Сначала венецианский флот проплыл мимо дворца, а за ним украшенные специально для такого случая корабли из Торчелло, Мурано, Бурано и других островов лагуны. Пешком прошли представители гильдий. Рассказ Мартино слишком долог и утомителен, поэтому не буду приводить подробности, однако это – неисчерпаемый источник информации о торговой жизни города того времени. По нему видно, сколь высокого уровня благосостояния достигла Венеция. Парад возглавили кузнецы с гирляндами на головах, затем прошли скорняки в богатых одеждах из ласки и горностая, что явно было не по погоде конца июля. Прошагали портные, все в белом, с пунцовыми звездами. На ходу они пели под аккомпанемент собственного оркестра. Проследовали ткачи и стегальщики, изготовители сандалий и золотой парчи, торговцы шелком и стеклодувы. Из клеток выпустили птиц. Но первый приз за фантазию достался парикмахерам, их вели за собой два всадника в полном рыцарском облачении и четыре «очень странно одетые дамы».

Спешившись перед дожем, они представились: «Сир, мы два странствующих рыцаря. Объехали весь мир в поисках удачи. Пережив немало опасностей и приключений, завоевали четырех прекрасных дам. Если при вашем дворе найдется рыцарь, желающий рискнуть головой и забрать у нас этих странных дам, мы готовы за них сразиться». Но дож ответил, что окажет дамам радушный прием, и, если сами они захотят, чтобы их завоевали, то с Божьей помощью пусть это исполнится. При его дворе им будут оказаны все почести, и ни один мужчина не посмеет им перечить.

Правление Лоренцо Тьеполо началось весьма благоприятно, но дож так и не исполнил своего обещания. С приходом к власти удача, похоже, от него отвернулась. В 1268 году был неурожай, и несколько месяцев спустя в Венеции наступил голод. Из‑за недостатка плодородной земли город на протяжении всей своей истории зависел от импорта зерна, и это было главной его слабостью. Теперь же открылась еще одна – зависть соседей. Напрасно обращалась Венеция за поставками в Падую, Тревизо и другие города. Напрасно напоминала о помощи, которую оказывала им во время правления Эццелино. Все наотрез отказали. Падуя даже прекратила выплату ежегодной ренты, которую выдавала в виде зерна венецианским церквям и монастырям. Венеция направила корабли в Сицилию и даже в русские княжества, и катастрофу удалось предотвратить. Месть республики была быстрой и жестокой. На все товары, проходившие через Венецию на континент, были наложены огромные пошлины. Под предлогом того, что Адриатическое море составляло часть венецианского наследия, чиновники, назначенные в различные порты, следили, чтобы товары не разгружали на берегу, а отправляли бы к данникам по реке По. Это была глупая мера, поскольку она спровоцировала возмущение на территориях, находившихся далеко за городами, с которыми ссорилась Венеция. Произошла трехлетняя война с Болоньей, что не прибавило популярности Венеции в Северной Италии.

Тьеполо скончался в августе 1273 года. Его положили рядом с отцом в церкви Санти Джованни э Паоло. Популярность его к тому моменту была почти на нулевом уровне. Он просто не способен был понять того, что как бы Венеция ни считала себя особым, привилегированным городом, не имеющим ничего общего с традициями и историей соседей, в их глазах республика ничем от них не отличалась. Возможно, была сильнее и богаче благодаря везению, беспринципному поведению и безграничной самоуверенности, но тем не менее ничуть не лучше их – по крайней мере на суше – и вовсе на такой уж непобедимой. В дни, когда Барбаросса, Генрих VI и Фридрих II совершали периодические нападения на Ломбардию, а войны между гвельфами и гибеллинами были в самом разгаре, у этих городов были другие заботы: им приходилось прокладывать точный курс через штормовые моря имперско‑папской политики, а Венеция, защищенная своей лагуной, могла позволить себе обратить внимание на куда более привлекательный Восток. Однако времена менялись. Имперская угроза растаяла, и вместе с ее исчезновением города вздохнули и окрепли. Довольно кровопролития, теперь они хотели получить свою долю богатства, которым так долго наслаждалась Венеция. Им не нравилась самоуверенность, с которой она принимала подарки судьбы как должное.

После кончины Тьеполо дожем стал восьмидесятилетний Якопо Контарини. Неудивительно, что эти изменения он ощущал не больше предшественника. К тому моменту стало очевидным ошибочное поведение Венеции по отношению к континентальным городам. В прошедшие пять лет, кроме неудачного договора с Болоньей и пятилетнего перемирия с Генуей от 1270 года, республика обязана была вступить в соглашения по крайней мере с шестью городами, и ей пришлось нехотя пересмотреть свои финансовые – хорошо, что не территориальные, – притязания. На церковном соборе в Лионе, в 1274 году, Григорий X[105]провозгласил Михаила Палеолога императором, а тот, в свою очередь, признал папскую власть. Папа снял религиозное оправдание завоевания Константинополя, а пятьсот епископов выслушали страстную диатрибу делегации Анконы, обличавшей венецианские притязания.[106]Сам Григорий принял примирительную позицию, но напрасно: Венеция заявила, что она защищает Адриатику с античных времен. Только благодаря ей славяне, сарацины и норманны были выдворены оттуда, а папа Александр III в праздник Вознесения в 1177 году наделил ее властью над всем заливом. В его присутствии в море, по традиции, бросили кольцо.

Последнее утверждение явно не соответствует истине: не существует доказательства, что папа участвовал в церемонии. Что до первых двух аргументов, то делегация Анконы могла совершенно справедливо заметить: Венеция действовала исключительно в собственных интересах, к тому же и они принимали участие в обороне, и нет никакой причины блокировать свободный проход в их собственные реки. Страсти накалялись, и в 1277 году началась война. Часть венецианского флота, числом двадцать шесть галер, взяла курс на Анкону, но, едва они перешли к осаде города, как разразился летний шторм и разбил большую часть кораблей о скалы, рассыпав по берегу обломки на многие мили. Спустя несколько дней вышла вторая эскадра, не подозревавшая о несчастье. Она угодила в руки жителей Анконы, и моряки оказались в плену.

Венеция дорого заплатила за свою гордыню, но еще не сполна. Новый германский император, Рудольф Габсбург, незадолго до этого попытался втереться в доверие к папе Николаю III и подарил ему территорию Румынии, в которую входила и Анкона, так что Венеция оказалась одновременно и врагом папы. Между тем, заметив ее затруднения, в Истрии и на Крите одновременно восстали недовольные. Для Якопо Контарини это было чересчур. В марте 1280 года он вышел в отставку – или, если точнее, его отправили на пенсию. Известно, что до конца жизни ему платили по 1500 пикколей в год. Расходы эти не обещали затянуться, поскольку дожу стукнуло восемьдесят пять лет, и он был слаб здоровьем.[107]

Преемник Контарини, Джованни Дандоло, представляет собой загадку. Несмотря на знаменитое имя, источники ничего не сообщают о его прошлом, за исключением того, что на момент выборов он служил за границей. О родстве его с великим Энрико также ничего не известно.[108]В течение года он установил мир с Анконой. Основной вопрос прав Венеции на Адриатику он, кажется, оставил нерешенным, вероятно, в интересах достижения быстрого согласия. Руки его наконец были развязаны: надо было решить проблемы в Истрии (теперь ее активно поддерживал патриарх Аквилеи и граф Гориции). Снова республика поторопилась. Граф и патриарх собрали войско из германских наемников, и они наголову разбили венецианские отряды, присланные подавить мятежный Триест. Жители Триеста пустились в погоню, сначала напали на Каорле, захватили в плен подесту и сожгли его дворец, затем добрались до Маламокко, оставив после себя разоренные земли.

Со времен Пипина, почти пятьсот лет назад, вражеский военный флот не подходил так близко к городу. Венецианцы отреагировали быстро и уверенно. Предводителя неудавшейся экспедиции, Марино Морозини, бросили в тюрьму, где наказали «в соответствии с его преступлениями и в качестве примера тем, кто придет вслед за ним». Объявили о всеобщем воинском призыве, в Триест направили новый флот, значительно больше предыдущего. На этот раз все прошло хорошо. После отчаянного сопротивления город сдался, за ним последовали его соседи. Тем не менее лишь в 1285 году патриарха принудили подписать соглашение о мирном сосуществовании с республикой, но даже и тогда вопрос о его правах в Истрии оставили нерешенным. В результате скоро вспыхнули бунты. Они досаждали Венеции и в военном, и в экономическом, и в политическом отношении следующие двадцать лет, пока в 1304 году патриарх не согласился отказаться от всех своих притязаний в регионе в обмен на ежегодную дань в 450 марок.

Были и другие неприятности. Королевство обеих Сицилий, фактически включавшее в себя всю территорию к югу от Рима, с 1266 года управлялось братом Людовика Святого Карлом Анжуйским из его столицы. Неаполя. В 1282 году в Палермо на следующий день после Пасхи пьяный французский сержант начал приставать к сицилийской женщине. Произошло это возле церкви Санто Спирито перед вечерней службой. Муж женщины убил сержанта, убийство привело к бунту, бунт – к массовому побоищу. К утру две тысячи французов были мертвы. Остальные бежали с острова и обратились за помощью к Карлу. Сицилийцы посадили на трон в Палермо Петра III Арагонского.

В восстании, которое позже назвали «Сицилийская вечерня», Венеция не хотела принимать участия, хотя формально в предыдущем году она признала Карла Анжуйского. Это была ее политика: насколько возможно, оставаться в стороне от итальянских переворотов, и в любом случае ее флот был занят в Истрии. Когда папа Мартин IV, француз по национальности и, соответственно, сторонник Карла, в 1284 году начал крестовый поход против Петра, Венеция отказалась принять в нем участие и запретила своим священнослужителям, патриарху Градо и епископу Кастелло, поддерживать его со своих кафедр. Результатом стали отлучение от церкви (первое, но не последнее из тех, что выпали на долю Венеции) и директива, столь суровая, что республика не осмелилась ослушаться.

В наши дни трудно представить себе зависимость средневекового города от церкви. Замолчали колокола кампания; прекратились мессы; запретили церковные службы, такие как крещение, венчание и панихиды, все религиозные обряды, столь любимые венецианцами. Зима без празднования Рождества и Богоявления, должно быть, казалась бесконечной, а с приходом весны на Венецию, словно в Старом Завете, обрушилась кара небесная: Венеция пострадала от землетрясения, за которым сразу же последовало страшное наводнение. Снесло волноломы, было разрушено множество домов, семьи остались без крыши над головой и без еды. Меры, принятые для облегчения участи людей, были быстрее, щедрее и эффективнее, чем в любом другом европейском городе, но Венеция не способна была скрыть ни от своих граждан, ни от кого‑либо другого, что удача от нее отвернулась.

Как ни удивительно, в этот мрачный момент ее истории, когда отлучение папы все еще действовало, произошло важное событие: в 1284 году в Венеции появился золотой дукат. Само слово не было новым: впервые так назвал серебряную монету Рожер II Сицилийский в 1140 году, а другие серебряные дукаты появились в Венеции в 1202 году. Ими расплачивались с рабочими, строившими флот для Четвертого крестового похода. Но золотой дукат Джованни Дандоло совершенно от них отличался. Согласно его распоряжению, «он должен быть отчеканен с величайшей тщательностью, как флорин,[109]только еще лучше». Так, должно быть, все и случилось, иначе монета не продержалась бы 513 лет, до падения республики. Она пользовалась уважением на всех мировых рынках.[110]

Джованни Дандоло правил девять лет. Умер 2 ноября 1289 года, оставив в память после себя золотой. Но как бы ярко ни сияли его дукаты, глаза венецианцев они не ослепили: те видели, что прошедшие двадцать лет не были для них удачными. Венецианцы потерпели несколько поражений на суше и на море, потеряли много кораблей и людей. Им довелось в бессилии наблюдать, как враг подошел к самой лагуне. Соседи, от которых они зависели в отношении торговли, были настроены в большей или меньшей степени недружелюбно. Главная колония, Крит, снова бунтовала. Венеция пострадала от церковного отлучения, от ужасов землетрясения и наводнения, и, хотя преемник папы Мартина в 1285 году снял отлучение и последствия, вызванные природными катаклизмами, были в значительной степени устранены, надежд на лучшие времена венецианцы не питали. Между тем из Истрии до них докатывались раскаты грома войны.

Все государства проходят через периоды неудач, а когда это случается, естественно, что люди начинают искать виноватого. Венецианцы уже нашли такого: вина, как они полагали, лежала на новой торговой аристократии. Те, чьи семьи с захватом Константинополя обрели богатство и власть и сейчас толкали республику к олигархии, отнимая власть у дожа и лишая простого человека возможности повлиять на политическую жизнь. Первенствовало среди таких выскочек семейство Дандоло, подарившее городу двух дожей. Первый был виновен в создании нового порядка, а второй усилил все его негативные стороны, что вызывало у людей раздражение, и навлек на Венецию новые несчастья.

Такое отношение было и нелогичным, и несправедливым, однако оно спровоцировало массовые протесты в городе. Возмутившись тем, что политическая привилегия, которой они традиционно пользовались, потеряна для них не только де‑факто, но и де‑юре, люди собрались на площади Сан‑Марко и потребовали, чтобы должность дожа была передана главе рода, стоящего за старый демократический венецианский порядок. На пост дожа они выдвинули кандидатуру сына Лоренцо Тьеполо – Джакомо.[111]

Второй Джакомо Тьеполо, имевший за плечами послужной военный опыт, растянувшийся на двадцать с лишним лет, мог бы стать отличным дожем. Однако у него имелось два крупных недостатка. Во‑первых, что парадоксально, он был востребован народом. Если бы он унаследовал пост, даже в результате установленного выборного процесса, люди сделали бы вывод, что их манифестация достигла цели, и стали бы выдвигать другие требования и далее пытаться повлиять на политическую ситуацию. Осторожные советники не хотели открывать толпе такую возможность: это стало бы угрозой для всей выборной системы. К счастью для них, имелось и другое возражение против кандидатуры Тьеполо, и его сторонникам трудно было бы это оспорить: он был сыном и внуком бывших дожей. Возобладал традиционный страх перед наследственной монархией. Тот факт, что его семья была старинной и высокопоставленной, одной из case vecchie,[112]только усилило потенциальный риск. За шестьдесят лет три дожа Тьеполо – явный перебор. С этим, кажется, был согласен и сам Джакомо. Чтобы не порождать дальнейшие разногласия, он удалился на свою виллу на материке. Вскоре после этого согласно установленному процессу на вакантное место был избран тридцативосьмилетний Пьетро Градениго.

Семья нового дожа, как и Дандоло, принадлежала к сословию купцов‑нуворишей. Судя по его несколько насмешливому прозвищу – Пьераццо, народ ему не доверял, и последующие его действия доказали, что они были правы. Однако после отклонения народной кандидатуры альтернативы уже не было. Все, без сомнения, заметили, что официальная делегация, посланная в Каподистрию – где Градениго служил подестой, – включала представителя от семьи Тьеполо. Новость об избрании дожа венецианцы встретили молчанием, а потом нехотя приняли его в качестве нового правителя.

Выборы нового дожа не принесли Венеции немедленного улучшения. Особенно серьезной была ситуация в Леванте. Султан Египта, аль‑Ашраф Халил, собирал армию для окончательного разгрома последних крестоносцев. Триполи пал в 1289 году, всего за несколько месяцев до избрания Градениго. Оставалась только Акра да несколько независимых городов на побережье. В течение столетия Акра являлась столицей христианского Востока, убежищем для свергнутых королей Иерусалима, принцев Галилеи, Антиохии и других монархов более мелкого калибра, которые, как пишет немецкий хронист того времени Герман Корнер, расхаживали в золотых коронах по узким улочкам города. Венеция, Пиза, Амальфи и – до последней эвикции[113]– Генуя имели в ней собственные районы, однако венецианская колония была значительно больше остальных. К тому моменту Акра была главным перевалочным пунктом торговли с Центральной Азией и за ее пределами.[114]

Когда в пятницу 18 мая 1291 года армии мамелюков штурмом взяли Акру и поубивали почти всех ее обитателей, на Венецию обрушился удар посильнее, чем на ее коммерческих соперников, С уничтожением Заморья – после падения Акры более мелкие христианские города потеряли надежду выстоять и быстро последовали за ней – Венеция одновременно потеряла не только самые ценные рынки, но и значительную часть складов для караванов, идущих на Восток. Несмотря на энергичные попытки папы затеять новый крестовый поход и на угрозы любому христианскому государству, осмелившемуся иметь дело с неверными, Венеция почти немедленно вступила в переговоры с султаном, и впоследствии он предоставил ей очень выгодные условия, Однако в ближайшем будущем ее торговле в Центральной Азии угрожала серьезная опасность. Все теперь зависело от северного пути через черноморские порты и Крым, и это снова столкнуло Венецию с ее старым врагом – Генуей.

Почти половину XIII века на берегах Черного моря было неспокойно, и это мешало торговле. Западные купцы обычно разгружались в Константинополе, но с 1242 года в западных степях появились монголы, и торговле пришлось совсем плохо. После возвращения Константинополя Михаил Палеолог предоставил генуэзцам исключительные права на черноморскую торговлю, и, хотя через семь лет он позволил венецианцам вернуться, Генуя, с ее растущими факториями в Галате на Босфоре, все еще доминировала в этом регионе. Под ее влиянием Тралезунд вытеснил Египет и Левант (там быстро исчезали последние государства крестоносцев) и сам стал перевалочным пунктом для индийских караванов с пряностями. Крымская Каффа (современная Феодосия) выращивала зерно, добывала соль, ловила рыбу, а также продавала меха и рабов из Новгородской земли. Короче говоря, у венецианцев появился грозный противник. В 1270 году две республики вынужденно подписали договор о перемирии, затем дважды его продлевали, но в 1291 году, перед падением Акры, прервали его действие. На этот раз о продлении не могло быть и речи, Генуя намеревалась сохранить свой контроль, а Венеция так же решительно не хотела ей этого позволить.

Ни та ни другая сторона не торопились объявлять войну. Приготовления продолжались три года. Венеция вступила в союз с Пизой, составила список здоровых горожан от семнадцати и до шестидесяти лет – их предупредили быть готовыми для немедленного выступления – и обратилась к самым богатым семействам города с просьбой о финансировании и подготовке одной, двух или даже трех галер.[115]Наконец 4 октября 1294 года флот вышел в поход. На северо‑востоке Средиземного моря, возле Александретты, произошла катастрофа. Генуэзцы, заметив, что они в меньшинстве, выбрали любопытную тактику: принайтовили друг к другу все свои корабли, так чтобы получилась огромная плавучая платформа. Их не смущало почти полное отсутствие маневренности, потому что они резко уменьшили боевое пространство своему противнику, а сами могли свободно переходить с одного судна на другое и сосредоточивать силы там, где в данный момент того требовала ситуация. Венецианский адмирал Марко Баседжо допустил кардинальную ошибку: недооценил противника. Отказавшись от брандеров, предпринял прямую атаку, но генуэзская «платформа» не разломалась, и в битве, которая затем последовала, венецианцы потеряли двадцать пять галер из шестидесяти восьми, а также многих лучших людей, в том числе и самого Баседжо.

Генуя не замедлила воспользоваться своим преимуществом. Ее флот атаковал Крит, сжег и разграбил Канею, затем, в 1295 году, хитроумно увел эскорт галер и уничтожил венецианскую эскадру, которая со времен падения Акры вместе с генуэзцами в Галате эффективно блокировала Босфор. Теперь венецианцы вынуждены были разгружаться в маленьких портах на южном побережье Малой Азии, на пол‑пути к Модоне. Следующий год принес еще более серьезные новости, на этот раз из Константинополя. В городе снова вспыхнуло противостояние между республикой Сан‑Марко и генуэзцами, и в ходе боев погибло много венецианцев. Те, кому удалось спастись, включая и байло, были немедленно арестованы и заключены в тюрьму императором Андроником II, сыном Михаила (он явно унаследовал от отца способность переходить на сторону победителя).

Последнее поражение, похоже, вывело Венецию из летаргического сна. Она быстро собрала флот из сорока судов. Командовал ими адмирал Морозини по прозвищу Малабранка, что означает «Злой коготь». Быстро пройдя Дарданеллы, сжигая на своем пути каждый греческий и генуэзский корабль, он напал на Галату и разрушил ее. Затем бросил якорь под стенами Влахернского дворца и уничтожил галеру императора, стоявшую на берегу. Только после того как Андроник заплатил ему огромную компенсацию за понесенные убытки, он вернулся в лагуну с большим количеством генуэзских пленников. Примерно в то же время еще одна венецианская флотилия под командованием Джованни Соранцо прорвала генуэзскую блокаду в Босфоре, вошла в Черное море, захватила Каффу и выдержала яростную атаку татар, пока наступление зимы не заставило венецианцев удалиться.

Война длилась еще три года. Два флота встречались в Центральном Средиземноморье, в пространстве от Сицилии до Кипра. В 1298 году венецианцы потерпели еще одно сокрушительное поражение от генуэзцев у далматского побережья возле Курзолы. Генуэзцы снова были в меньшинстве, но им благоприятствовал ветер. Командовал ими Ламба Дориа, один из самых блестящих адмиралов своего времени. Венецианские корабли были окружены и так прижаты друг к другу, что огонь быстро переходил с одного судна на другое. Команды из Кьоджи сражались героически, но, когда битва была окончена, из девяноста пяти венецианских кораблей шестьдесят пять было захвачено или потоплено. Девять тысяч человек убиты или ранены, а еще пять тысяч попали в плен к генуэзцам. Один по крайней мере, не был схвачен. Венецианский адмирал Андреа Дандоло – не надо его путать с историческим дожем – будто бы покончил с собой: разбил голову о мачту. Другой человек, более удачливый и благоразумный, провел год в генуэзской тюрьме, диктуя сокамернику отчет о своих путешествиях на Восток. Эта работа прославилась и стала известна как «Книга о разнообразии мира» Марко Поло.

Автор, возможно, самой значительной книги о путешествиях. Марко Поло происходил из типичной семьи торговой венецианской аристократии. Его отец, Николо Поло, был одним из трех братьев, бывших к тому же деловыми партнерами, из которых по крайней мере один, Марко‑старший, жил в Константинополе, однако все трое регулярно ездили в Крым и за его пределы. Нам известно, что примерно в 1260 году Николо и третий брат, Маффео, ездили на восток, в Бухару. Здесь они случайно повстречали гонцов от монгольского хана Кублая, и те пригласили братьев Поло сопровождать их ко двору Кублая, который на тот момент размещался в Пекине.

В отличие от своих предшественников, хан Кублай обладал на удивление открытым умом в сочетании с безграничной интеллектуальной любознательностью. На него произвело такое большое впечатление то, что рассказали ему о Европе братья Поло, в особенности христианская религия, что он решил отправить послов к Клименту IV с просьбой, чтобы и папа в свою очередь послал ему группу образованных людей, которые рассказали бы его народу о христианстве и свободных искусствах. Когда братья вернулись в Акру, то обнаружили, что Климент только что скончался, и преемник еще не избран. Чтобы не ждать в Акре неизвестно сколько, решили вернуться в Венецию.

Если бы они этого не сделали, если бы не умер папа, если бы они снова отправились на Восток, как и предполагали, то вряд ли кто‑нибудь услышал бы имя Марко Поло. Но, когда Николо в 1270 году приехал домой после десятилетнего отсутствия, то обнаружил, что его жена умерла, а сын почти вырос. На следующий год, после самого долгого безвластия в истории папства, братья Поло наконец‑то исполнили свою миссию: приехали к новому папе Григорию X – старому личному другу – и сразу же снова пустились в долгое путешествие в Азию. Они взяли с собой юного Марко.

О пути, которым они следовали – через Персию, Оксиану, Памир, Кашгар и пустыню Тоби – Марко даст первое и последнее описание, дошедшее до Запада. Путешествие было долгим и тяжелым, заняло четыре года. Наконец венецианцы добрались до летнего дворца Кублая в Шангту. Марко исполнился двадцать один год. Хану он сразу же понравился. Кублай с восторгом внимал рассказам юноши о приключениях и диковинах, которые тот увидел во время путешествия. Кублай сразу же взял его к себе на службу. Через короткое время Марко сделался одним из доверенных людей хана. Он объездил его империю вдоль и поперек, побывал с поручениями в Южной Индии.

Сопровождали ли его в этих миссиях отец и дядя, неизвестно. Ясно, впрочем, одно: вся троица показалась Кублаю такой интересной, или полезной, или и тем и другим, что много лет он их от себя не отпускал. Только в 1292 году, когда монгольской принцессе, обещанной в жены персидскому хану, понадобилось сопровождение, венецианцам позволили наконец уехать.

История об их возвращении стала частью легенды Поло: о том, как почти через четверть века они вошли в большой венецианский дом, как не узнали их родные и друзья, и неожиданная развязка, когда они сбросили дряхлые восточные одежды, отпороли подкладки, и на пол высыпался каскад изумрудов, рубинов и жемчуга. Но, несмотря на недоверие, с которым приняли рассказы Марко, на преувеличения, в которых его обвиняли (он заслужил насмешливое прозвище Миллион, потому что рассказывал о миллионных доходах хана), книга, которую он продиктовал в Генуе своему сокамернику, ни в коем случае не является простым собранием небылиц, как это долго считалось.

Многие его описания необычайно точны. Несколько из них спустя столетия подтвердили китайские архивы. Он рассказывает не только о блестящем дворе Кублая в Пекине, но и обо всей его империи – от дальнего севера, с собачьими упряжками и северными оленями, и до Цейлона, Бирмы, Сиама, Явы, Суматры и Японии, – о землях, о которых до него не слыхали, и даже о христианской империи Абиссинии, о Мадагаскаре и Занзибаре.

Марко Поло умер в 1324 году и был похоронен в церкви Святого Лоренцо. К несчастью, его саркофаг был утрачен, когда в 1592 году церковь перестроили. В библиотеке Марчиана, однако, сохранилось его завещание. Сохранилось и кое‑что от старого дома Поло, включая великолепную византийскую арку, под которой Марко, должно быть, проходил бессчетное число раз. Все это находится в отдаленном углу, под церковью Сан Джованни Крисостомо, все еще называющемся в честь самого знаменитого средневекового путешественника – Corte Seconda del Milion.[116]

После Курзолы война между Венецией и Генуей вошла в конечную фазу. Крупные схватки закончились, Генуэзцы напали на Маламокко. В ответ венецианец Доменико Скьяво, за год или два до этого отличившийся при нападении на Каффу, проник во внутреннюю гавань Генуи с тремя галерами и перед уходом, в качестве последнего оскорбления, отчеканил несколько венецианских монет. Впрочем, обе стороны, как никогда, были готовы к заключению мира. Если подводить итоги, то венецианцы, без сомнения, избежали худшего. Их репутация в Средиземноморье и за его пределами выдержала тяжелый удар, и их самоуважение сильно пострадало. И Генуе, несмотря на великолепные победы, тоже не поздоровилось. Хотя ее престиж еще никогда не был столь высок, общие потери не намного уступали венецианским, а ресурсов для поправки положения почти не было. Венецианцы же, какими бы усталыми ни были, даже сейчас готовили еще один флот из ста кораблей и набирали наемников‑каталонцев на место своих погибших гребцов.

Мирный договор был подписан в мае 1299 года. В качестве третьей стороны выступил Маттео Висконти, недавно пришедший к власти в Милане. Договор не унизил ни одну из сторон, поскольку речь не шла о победившем и побежденном. Тем не менее условия мира были необычными – и это указывает на размытость различий между морским сражением государственного флота и обыкновенным пиратством. Обе стороны посчитали недостаточным заявить о взаимном ненападении. Каждый венецианский капитан обязан был лично поклясться в том, что не станет атаковать любое генуэзское судно, и наоборот. Генуэзцам, однако, разрешено было обратиться за защитой к любой крепости греческой империи в случае атаки венецианцев. В любой войне между Генуей и Пизой венецианцам не разрешалось вступать в союз с Корсикой. Сардинией или иным районом Лигурийского побережья между Чивитавеккией и Ниццей, исключая саму Геную. Таким же образом, в случае военных действий в Адриатике генуэзцы обязаны были обходить все порты, кроме Венеции. Договор должен был быть заверен не только обеими заинтересованными сторонами, но также Падуей и Вероной со стороны Венеции и Асти и Тортоной со стороны Генуи.

Ссылка на греческую империю доказывает, что ссора Венеции с Андроником Палеологом была все еще не разрешена. Пройдет еще три года, совершится еще один карательный поход в Константинополь и показательная порка греческих пленных на палубах венецианских кораблей под стенами Влахернского дворца, прежде чем император вынужден будет согласиться на условия венецианцев. К тому моменту Венеция радикально переменится.