Глава 7. Целый день восхитительные, дразнящие воображение ароматы доносились с юго‑западного нежилого края террасы

Целый день восхитительные, дразнящие воображение ароматы доносились с юго‑западного нежилого края террасы, где находились общие кухонные очаги, и суетившиеся там люди закончили последние приготовления как раз перед тем, как Джохарран взял слово. После церемонного знакомства к этому концу повалило множество людей во главе с Джондаларом и Эйлой, хотя напирающая сзади толпа все‑таки из осторожности не наступала им на пятки, опасаясь Волка, неотступно следующего за женщиной.

Еду красиво разложили на блюда и в большие чаши, вырезанные из кости и дерева или сплетенные из травянистых волокон, – и расставили на низких столах, в качестве которых использовались известняковые плиты. Рядом лежали гнутые деревянные щипцы, резные роговые ложки и большие кремневые ножи, готовые к употреблению в качестве столовых приборов. Большинство людей пришли со своими мисками, хотя там было достаточно гостевой посуды для нуждающихся.

Остановившись, Эйла восхищенно любовалась видом кулинарных изысков. Здесь были целиком зажаренные на вертелах бока молодого северного оленя, упитанные куропатки, рыбные блюда из форели и щуки, и даже более ценные для раннего лета и еще немногочисленные овощи: молодые корешки, свежая зелень, нежные ростки и туго свернутые спиральки молодого папоротника. Орехи и сушеные плоды прошлогоднего сбора, и сосуды с горячим бульоном, сваренным из сушеного мяса зубра с добавлением грибов и корнеплодов.

Эйлу вдруг поразила мысль, что если у них еще осталось так много ценных продуктов после суровой и долгой зимы, то это, в сущности, показывает, как отлично они умеют организовать сбор, сушку, хранение и распределение пищи для нормального обеспечения нескольких Пещер Зеландонии в течение всего холодного сезона. В одной только Девятой Пещере проживало около двух сотен человек, которые вряд ли смогли бы прокормиться целый год в менее щедрой земле, но исключительно плодородные окрестности наряду с многочисленными и необычайно удобными и прочными естественными пещерами поощряли рост населения Зеландонии на этих стоянках.

Домом Девятой Пещеры Зеландонии стал большой известняковый массив, превратившийся под воздействием погодных процессов в огромный грот с открытой террасой, протянувшийся примерно с юго‑востока на юго‑запад; слегка изгибающийся край террасы повторял изгиб русла Реки, а открытый на юг пещерный свод надежно укрывал ее обитателей от северных ветров. Этот скалистый грот, глубина которого была почти сто пятьдесят футов, растянулся в длину примерно футов на шестьсот пятьдесят, что составляло в итоге почти сто тысяч квадратных футов жилого пространства, защищенного обширным навесом. На каменном полу этого укрытия накопился многовековой слой земли и скальных обломков.

Имея в своем распоряжении такие обширные площади, члены Девятой Пещеры не стали заполнять все пространство грота жилыми постройками. Никто не принимал особого решения для такого расселения, но, возможно, оно определилось интуитивно, и, чтобы отделить и ограничить площадку, где предпочитали собираться мастера и ремесленники со всей округи, жилые постройки сгрудились в восточном конце грота. Поскольку места было более чем достаточно, западнее жилой зоны возникла общая мастерская. К юго‑западу от него до конца навеса тянулось большое пустынное пространство, где играли дети и люди могли собраться вместе под защитой навеса, укрывающего их от капризов погоды.

Ни одна из других стоянок не могла сравниться с размерами Девятой Пещеры, однако вдоль русла Реки и ее притоков располагалось много пещер с просторными открытыми террасами все из того же известняка, в большинстве которых жили люди, по крайней мере во время зимнего сезона. Земли Зеландонии располагались примерно посередине между Северным полюсом и экватором, хотя в те далекие времена люди не знали этого, и еще много тысячелетий их потомки не будут даже и думать о таких понятиях. Такие знания не были им нужны для того, чтобы понять все преимущества жизни в средних широтах. Живя в этих краях, многие поколения людей приобретали различные навыки, учились на собственном опыте, передавая потомкам знания и традиции, осознавая, что эти места хороши в любые сезоны, если знать, как их использовать.

Летом люди обычно отправлялись в походы, покидая порой пределы земли Зеландонии, селились в палатках или сооружали временные жилища из природных материалов, особенно если собирались большими группами, приходили в гости или устраивали общие охотничьи вылазки, или занимались сбором плодов, дарованных им Матерью Землей. Но они всегда радовались, если им удавалось временно использовать выходящий на юг каменный кров, или стремились остановиться в пещерах друзей и родственников, понимая очевидные преимущества таких жилищ.

Даже во времена этой ледниковой эпохи, когда граница вечной мерзлоты проходила всего лишь в ста милях к северу, летние ясные дни в средних широтах бывали очень жаркими. На своем суточном пути, словно опоясывающем планету Великой Матери, солнце поднималось над землей Зеландонии по высокой небесной дуге. Провалы Девятой и большинства других жилых Пещер Зеландонии выходили на юг или юго‑запад, и в жаркие дни в них можно было передохнуть в соблазнительно тенистой прохладе.

А когда дни становились холоднее, возвещая приближение сурового зимнего сезона в этих приледниковых районах, люди с удовольствием пользовались своими постоянными утепленными домами. Во время студеной зимы, когда преобладали пронизывающие ветра и сильные морозы, самые морозные дни были сухими и солнечными. Сияющий диск светила низко висел над горизонтом, и его косые послеполуденные лучи проникали в глубину этих обращенных к югу укрытий и слегка согревали солнечным теплом восприимчивый камень. Огромное известняковое укрытие бережно хранило этот драгоценный дар, удерживая его до самого вечера, и, когда укусы мороза становились сильнее, оно отдавало свое тепло людям, живущим под его защитой.

Теплая одежда и очаги были существенны для выживания в этих северных районах, ведь ледники тогда покрывали почти четверть земной поверхности, но в земле Зеландонии накопленное за день солнечное тепло заметно прогревало их жилые помещения. Эти огромные гроты и пещеры в значительной степени способствовали тому, что эти земли были в числе самых густонаселенных в суровом и холодном древнем мире.

Эйла улыбнулась женщине, руководившей подготовкой угощений для праздничного пиршества.

– Все выглядит так красиво, Пролева. Если бы восхитительные запахи не раздразнили мой аппетит, я могла бы насладиться уже лишь видом этих блюд.

Довольная Пролева улыбнулась в ответ.

– В этом деле она мастерица, – сказала Мартона. Слегка удивившись, Эйла обернулась и увидела мать Джондалара; она безуспешно пыталась отыскать ее в толпе, перед тем как слезть с Говорящего Камня. – Пролева – лучшая устроительница пиршеств и собраний. К тому же она вкусно готовит, но ее главная ценность для Джохаррана и всей Девятой Пещеры заключается именно в умении выбрать и оценить необходимые запасы продуктов и организовать их приготовление.

– Я училась этому у тебя, Мартона, – сказала Пролева, очевидно, довольная такой высокой оценкой матери своего мужа.

– Ты уже давно превзошла меня. Я никогда не умела так хорошо, как ты, устраивать пиршества, – ответила Мартона.

Эйле запомнилось это точно оговоренное определение – устроительница пиршеств, и она вспомнила, что мастерство Мартоны охватывало не только организацию угощений и собраний. Она в полной мере проявила свои организаторские способности в качестве вождя Девятой Пещеры, руководство которой теперь передала Джохаррану.

– Я надеюсь, Пролева, ты позволишь мне помочь тебе в следующий раз, – сказала Эйла. – Я хотела бы поучиться у тебя.

– В следующий раз я с удовольствием приму твою помощь, однако этот пир устроен в твою честь, и сейчас все ждут, когда ты сто начнешь, поэтому я хочу предложить тебе отведать этого жаркого из молодой оленины.

– А как питается твой четвероногий приятель? – спросила Мартона. – Может, он тоже хочет мяса?

– Он‑то, конечно, не отказался бы, но незачем переводить на него нежное молодое мясо. Вероятно, он будет вполне доволен какой‑нибудь костью с остатками мяса, если она не нужна для бульона, – сказала Эйла.

– Там, возле кухонных очагов, осталось несколько больших костей, – сказала Пролева. – Но сначала ты все же возьми себе кусок оленины и немного красоднева.

Эйла вручила ей свою столовую миску, и Пролева, положив в нее кусок мяса и черпак зеленых овощей, поручила одной из своих помощниц заняться дальнейшей раздачей пищи, а сама пошла с Эйлой к кухонным очагам, пристроившись к ней с левой стороны, подальше от Волка. Она привела их к сложенным возле большого очага костям и помогла Эйле выбрать длинный сломанный мосол с глянцевитой головкой на конце. Костный мозг из него уже извлекли, но оставалось еще довольно много коричневатого сушеного мяса.

– Отлично, этого ему вполне достаточно, – сказала Эйла, видя, что Волк уже, вывалив язык, предвкушающе уставился на нее. – Может, ты хочешь, Пролева, сама угостить его?

Пролева беспокойно нахмурилась. Ей не хотелось показаться невежливой, особенно после выходки Мароны, но она не горела желанием собственноручно угощать Волка.

– Я хочу, – вмешалась Мартона, осознавая, что ее пример уменьшит людские страхи перед этим зверем. – Что я должна сделать?

– Либо дать мосол ему в зубы, либо просто бросить поближе к нему, – сказала Эйла. Она заметила, что к ним подошли несколько человек, включая Джондалара. Он радостно улыбался.

Взяв кость, Мартона сначала протянула ее приближающемуся Волку, потом передумала и бросила ее в его сторону. Волк подпрыгнул, схватил мосол в воздухе, вызвав своей ловкостью одобрительные замечания, и выжидающе взглянул на Эйлу.

– Уноси ее отсюда, Волк, – сказала она, одновременно махнув рукой в сторону большого обугленного пня, стоявшего на краю террасы. Волк утащил этот ценный трофей и, устроившись возле пня, начал глодать мосол.

Когда они вернулись обратно к накрытым столам, все наперебой принялись угощать их блюдами, и их разнообразный вкус, как отметила Эйла, резко отличался от того, к которому она привыкла с детства. Однако за время странствий она сумела понять, что, какими бы необычными ни казались излюбленные блюда какого‑то племени, все они, в общем‑то, были вкусными.

К группе, окружавшей Эйлу, подошел мужчина, выглядевший немногим старше Джондалара. Вид у него был довольно неряшливый – немытые светлые волосы стали сальными и темными, а грязная одежда явно нуждалась в починке, – но многие улыбнулись, завидев его, особенно молодые мужчины. Он нес на плече сосуд, похожий на бурдюк для воды. Этот практически не пропускающий воду сосуд сделали из желудка крупного животного.

Оценив его размеры, Эйла предположила, что в данном случае, вероятно, взяли лошадиный желудок. А по запаху она поняла, что в нем принесли не воду. Скорее этот запах напомнил ей Талутову бузу, сброженный напиток, который вождь Львиного стойбища изготавливал из березового сока и других ингредиентов, обычно включавших некоторые виды зерна, хотя он предпочитал хранить точную рецептуру в тайне.

Вертевшийся возле Эйлы молодой человек широко улыбнулся подошедшему мужчине.

– Ларамар! – воскликнул он. – Неужели ты притащил своей березовицы?

Джондалара порадовало, что он переключил свое внимание на другой объект. Он не знал раньше этого парня, но выяснил, что его зовут Чарезалом. Он был родом из одной отдаленной Пещеры Зеландонии, и его недавно приняли в Девятую Пещеру. «Наверное, когда я ушел, – прикинул Джондалар, – он еще даже не прошел ритуал Первой Радости с донии‑наставницей, но что же он так вьется вокруг Эйлы, точно комар?»

– Да. Я подумал, что тоже могу сделать гостеприимный вклад в пиршество в честь этой молодой женщины, – сказал Ларамар, улыбаясь Эйле.

Его улыбка выглядела неискренней, что пробудило ее клановую чуткость. Она стала внимательно приглядываться к его телесному языку и быстро пришла к выводу, что этому человеку не стоит доверять.

– Вклад? – с оттенком ехидства спросила одна из женщин. Эйле показалось, что это голос Саловы, жены Рушемара, который, как она поняла, был одним из двух помощников Джохаррана. Вождю Клана, Брану, также помогал Грод. Вожди должны иметь помощников, на которых можно положиться, решила она.

– Я подумал, что сейчас мой вклад будет очень кстати, – сказал Ларамар. – Редко Пещере выпадает честь приветствовать человека, прибывшего из таких дальних краев.

Когда он снял с плеч тяжелый бурдюк и, развернувшись, опустил его на один из ближайших столов, Эйла услышала приглушенный женский голос:

– А еще реже Ларамар делает вклад в общее дело. Интересно, с чего это он вдруг так расщедрился?

Эйле стало понятно, что не одна она сомневается в искренности этого мужчины. Другие также относятся к нему с недоверием. Тогда она решила повнимательнее присмотреться к этому Ларамару. Вокруг него уже собралась компания с чашками в руках, но он счел уместным выделить Эйлу и Джондалара.

– Мне кажется, что вернувшийся путешественник и женщина, которую он привел к нам, должны первыми отведать мой напиток, – заявил Ларамар.

– Едва ли они откажутся от такой великой чести, – проворчала Салова.

Вряд ли кто‑то услышал это презрительное замечание, поскольку даже стоявшая рядом Эйла еле расслышала ее слова. Но женщина была права. Они не могли отказаться. Эйла взглянула на Джондалара, который специально опорожнил свою чашку и направился к Ларамару. Она последовала за ним, также опустошив по пути свою чашку.

– Благодарю, – сказал Джондалар с улыбкой. Эйла заметила, искренности в ней было не больше, чем у Ларамара. – Хорошо придумано. Всем известно, Ларамар, что твоя березовица отличается отменным вкусом. Ты уже познакомился с Эйлой?

– В общем, да, – сказал он, – но лично мы еще не знакомы.

– Эйла из Мамутои, познакомься с Ларамаром из Девятой Пещеры Зеландонии. Что верно, то верно. Никто не делает березовицу лучше него, – сказал Джондалар.

Эйла подумала, что это весьма скудное ритуальное представление, но мужчина обрадовался такой оценке. Она отдала Джондалару чашку, чтобы освободить обе руки для приветствия, и протянула их мужчине.

– Именем Великой Земной Матери я приветствую тебя, Ларамар из Девятой Пещеры Зеландонии, – сказала она.

– И я приветствую тебя, – сказал он, пожимая ее руки, но сразу отпустил их, словно вдруг засмущался. – Помимо всяких церемоний, позволь мне предложить тебе нечто более существенное.

Ларамар начал открывать бурдюк. Сначала он размотал лоскут очищенной кишки, прикрывающий сливное горлышко, сделанное из бизоньего позвонка. Снаружи эту трубчатую кость слегка обрезали и по окружности проделали паз. Затем позвонок вставили в естественное отверстие выделанного желудка так, чтобы его концы находили на паз, и крепко обвязали жгутом по этому проделанному желобку, чтобы надежно закрепить место соединения. Потом Ларамар вытащил пробку – эту достаточно объемную затычку для сливного отверстия делали из узкой кожаной полоски, завязанной узелками. Благодаря естественному отверстию в спинном позвонке разливать напитки из такого бурдюка было гораздо сподручнее.

Забрав свою чашку у Джондалара, Эйла подставила ее к бурдюку. Ларамар налил ей больше половины чашки. Потом налил своего напитка и Джондалару. Эйла отхлебнула немного березовицы.

– Вкусно, – улыбнувшись, сказала она. – Когда я жила с Мамутои, то их вождь, Талут, обычно делал подобный напиток из березового сока, зерен и еще каких‑то добавок, но должна признать, что твоя березовица вкуснее.

Самодовольно ухмыляясь, Ларамар обвел взглядом своих соплеменников.

– Из чего ты ее делаешь? – спросила Эйла, пытаясь по вкусу определить составляющие.

– По‑разному бывает. В зависимости от того, что имеется в наличии. Иногда я использую березовый сок и зерна, – уклончиво сказал Ларамар. – Может, ты угадаешь, из чего сделана эта бражка?

Она сделала еще глоток. После брожения обычно труднее определить составляющие настойки.

– По‑моему, она сделана из зерен, возможно, сока березы или какого‑то другого дерева и, может быть, еще каких‑то фруктов, хотя есть еще какой‑то странный сладковатый вкус. Однако я не могу определить их соотношения, сколько чего положено, – сказала Эйла.

– Ловко ты определяешь состав. – Ее способности определенно произвели на него впечатление. – В эту бражку я добавил плоды, яблоки, провисевшие на дереве до сильных заморозков, – тогда они становятся слаще, но еще ты почувствовала сладость меда.

– Точно! Теперь, после твоих слов, я точно чувствую вкус меда, – сказала Эйла.

– Не всегда удается раздобыть мед, но с ним березовица становится вкуснее и даже крепче, – сказал Ларамар на сей раз с искренней улыбкой. Ему редко удавалось обсудить с кем‑нибудь способы изготовления его бражки.

Большинство людей осваивали какое‑то ремесло, в котором могли расти и совершенствоваться. Ларамар знал, что умеет делать березовицу лучше всех. И он считал это своим ремеслом, единственным делом, в котором он хорошо разбирался, но ему казалось, что мало кто по достоинству оценивает его заслуги.

Многие плоды начинали бродить сами по себе прямо там, где созревали, на лозах или на деревьях; они оказывали опьяняющее воздействие даже на поедающих их животных. И большинству людей приходилось порой делать сброженные напитки, но из‑за случайного набора ингредиентов их продукт зачастую превращался в кислятину. Обычно люди нахваливали отличное вино Мартоны, но такое занятие считалось маловажным, и, разумеется, она владела не только этим мастерством.

Ларамар знал, как получить из сброженного пойла опьяняющий напиток, не кислый и обычно очень вкусный. Он понимал, что это не пустяковое занятие, а мастерство, требующее определенных знаний, для того чтобы напиток получился приятным на вкус, но большинство людей волновал лишь конечный продукт. Не улучшало его положения и то, что сам он частенько прикладывался к своим изделиям и потом по утрам бывал слишком «болен», чтобы участвовать в охоте или заняться вместе со всеми каким‑то общим и порой не особенно приятным, но, как правило, необходимым делом, обеспечивающим нормальную жизнь всей Пещеры.

Вскоре после того, как Ларамар налил березовицу виновникам торжества, к нему подошла женщина. За ее ноги цеплялся малыш, едва научившийся ходить, но она, похоже, не замечала его. В руках у нее была чашка, которую она протянула Ларамару. По его лицу пробежала недовольная тень, но он постарался сохранить спокойствие, наливая ей немного березовицы.

– А ты не хочешь познакомить с ней свою жену? – спросила она, обращая свой вопрос к Ларамару, но глядя на Эйлу.

– Эйла, познакомься с моей женой, Тремедой, и ее младшим сыном, – коротко сказал Ларамар, и Эйле показалось, что он довольно неохотно выполнил ее просьбу.

– Тремеда, это Эйла из… Матумо.

– Именем Матери я приветствую тебя, Тремеда из… – начала Эйла, ставя свою чашку на стол, чтобы освободить руки для ритуального пожатия.

– Я приветствую тебя, Эйла, – сказала Тремеда и отхлебнула из чашки, явно решив не утомлять себя рукопожатием.

Возле нее появилось еще двое детей. Их одежда была такой потрепанной, рваной и грязной, да и сами дети в отличие от других детей Зеландонии выглядели настолько чумазыми, что трудно было отличить мальчика от девочки, впрочем, и сама Тремеда выглядела не намного лучше. Лохматые волосы, грязная одежда покрыта множеством пятен. Эйла заподозрила, что Тремеда слишком увлекается напитками своего мужа. Старший из детей, мальчик, подумала Эйла, неодобрительно глянул на нее.

– Почему она так смешно говорит? – спросил он, подняв глаза на мать. – И зачем надела мальчиковое белье?

– Откуда мне знать. А почему бы тебе самому не спросить ее? – сказала Тремеда, опорожняя свою чашку.

Взглянув на Ларамара, Эйла заметила, что он едва не кипит от злости. Казалось, он готов ударить своего отпрыска. Опережая его, Эйла сказала мальчику:

– Я так странно говорю, потому что жила в дальних краях, там, где люди не говорят на языке Зеландонии. Джондалар научил меня говорить на вашем языке, когда я была уже взрослая. А эту одежду мне подарили сегодня.

Мальчик, похоже, удивился, что она ответила ему, но, не раздумывая, задал очередной вопрос.

– А зачем тебе подарили мальчиковое белье? – спросил он.

– Я не знаю, – сказала она. – Возможно, в шутку, но такой наряд мне понравился. В нем я чувствую себя очень удобно. Разве тебе так не кажется?

– Кажется. У меня никогда не было такой хорошей одежды, – сказал мальчик.

– Тогда, может быть, мы вместе сделаем ее для тебя. Я буду рада, если ты мне поможешь, – сказала Эйла.

Его глаза загорелись.

– Ты серьезно?

– Конечно, серьезно. А ты скажешь мне, как тебя зовут?

– Я Бологан, – ответил он.

Эйла протянула ему руки. Бологан удивленно посмотрел на нее. Он не рассчитывал на ритуальное знакомство и не знал толком, что надо делать. Он не знал даже, как надо представляться. Ему не приходилось еще слышать, чтобы его мать или ее муж знакомились с кем‑то, используя свои поименования и родственные связи. Эйла склонилась и взяла его грязные руки в свои.

– Я Эйла из Мамутои, член Львиного стойбища, – начала она и перечислила все свои ритуальные звания. Поскольку он продолжал молчать, она продолжила за него: – Именем Мут, Великой Земной Матери, также известной как Дони, я приветствую тебя, Бологан из Девятой Пещеры Зеландонии; сын Тремеды, одаренной Дони, жены Ларамара, изготовителя самой вкусной березовицы.

Она произнесла все это таким важным тоном, словно он действительно мог гордиться своими званиями и связями, как любой другой. Он взглянул на свою мать и ее мужа. Злость Ларамара уже прошла. И оба они улыбались, явно довольные тем, как она назвала их.

Эйла заметила, что к ним подошли Мартона и Салова.

– Я тоже хотела бы попробовать самой вкусной березовицы, – сказала Салова. Ларамар с очевидной радостью принялся разливать свой напиток.

– И я тоже, – быстро добавил Чарезал, чтобы в числе первых успеть удовлетворить свое желание, поскольку многочисленные желающие уже направились со своими чашками к Ларамару.

Эйла заметила, что Тремеда, осушив еще одну полную чашку березовицы, удалилась вместе со своими отпрысками. Бологан перед уходом глянул на Эйлу. Она улыбнулась ему и обрадовалась его ответной улыбке.

– По‑моему, ты уже завела одного юного друга, – сказала Мартона.

– Правда, изрядного озорника, – добавила Салова. – Ты действительно собираешься сделать ему зимнее белье?

– А почему бы и нет? Мне хочется научиться шить такой наряд, – сказала Эйла, показывая на свою одежду. – Возможно, когда‑нибудь и у меня будет сын. А может быть, я сошью еще нечто подобное и для себя.

– Для себя? Ты хочешь сказать, что собираешься носить такое белье? – удивилась Салова.

– Не совсем такое, верх нужно слегка подогнать по фигуре. А разве вы никогда его не примеряли? В нем очень удобно. И, кроме того, мне его вручили в качестве гостеприимного подарка. И я хочу показать, как высоко его оценила, – слегка запальчиво заявила Эйла, гордо вскинув голову.

Широко распахнув глаза, Салова разглядывала чужеземку, приведенную домой Джондаларом, и вдруг вновь заметила необычность ее произношения. «Гнев не ослепил эту женщину, – подумала она. – Марона попыталась поставить Эйлу в неловкое положение, однако Эйле удалось обратить эту шутку против ее же изобретательницы. В итоге именно Марона окажется униженной. Она будет испытывать неловкость всякий раз, когда чужеземка будет щеголять в подаренном наряде. Ох, не хотела бы я, чтобы Эйла рассердилась на меня!»

– Я уверена, что к зиме для Бологана найдется теплая одежда, – сказала Мартона. Она подметила все тонкости общения этих двух молодых женщин. «Наверное, даже хорошо, что Эйла сразу же отстояла свое положение, – подумала она. – Люди должны понять, что ее не так легко обвести вокруг пальца. Все‑таки ей предстоит стать женой мужчины, рожденного и воспитанного среди влиятельных людей, имеющих статус вождей Зеландонии.

– Голым‑то он, конечно, не останется, – сказала Салова. – Но разве у него было когда‑нибудь что‑то приличное? У этих детей есть хоть какая‑то одежда только потому, что все из жалости отдают им свои обноски. Сколько бы Ларамар ни пил, он, однако, заметьте, всегда умудряется приготовить достаточно березовицы для обмена, особенно если дело касается заготовок для новой партии своих напитков, но явно недостаточно для того, чтобы обеспечить свою жену и ее потомство. И когда надо помочь по хозяйству, его не дозовешься, ему недосуг вместе со всеми рассыпать щебенку по канавам или отправиться на охоту.

Да и Тремеда никогда не помогает, – продолжила Салова. – Вот уж два сапога пара! Вечно ей «нездоровится», когда требуется помощь в подготовке общих трапез или в устройстве других общих дел, хотя сама никогда не постесняется попросить о помощи, чтобы накормить ее «бедных, голодных детишек». Да и кто же тут сможет отказать? Они ведь правда плохо одеты, моются разве что по большим праздникам и ходят зачастую голодными.

После пиршества настроение заметно улучшилось, особенно когда подействовала березовица Ларамара. С наступлением темноты пирующие переместились к центру стоянки, где разожгли большой костер в расположенном уже под защитой скального навеса кострище. Даже в самые жаркие летние дни ночи оставались пронизывающе холодными, напоминая о близости огромных массивов вечных льдов.

Этот костер отдавал свой жар поселению, прогревал скалы, добавлял уюта общей атмосфере. И тогда дружелюбно настроенная, хотя и постоянно меняющаяся компания собралась вокруг прибывшей сегодня пары путешественников. Эйла познакомилась с таким множеством новых людей, что, несмотря на ее исключительную память, она сомневалась, что ей удалось их всех запомнить.

Волк вдруг вновь появился рядом с Эйлой, на сей раз рядом с ней сидела Пролева, держа на коленях сонного Джарадала. Мальчик оживился и захотел спуститься на землю, вызвав, очевидно, сильное беспокойство Пролевы.

– Не бойся, Волк не обидит его, – сказала Эйла.

– Он умеет очень хорошо играть с детьми, – добавил Джондалар. – Он вырос вместе с детьми Львиного стойбища и больше всех защищал одного слабого и больного мальчика.

Не слишком‑то успокоенная их словами, мать спустила мальчика на землю, но продолжала поддерживать его рукой. Присоединившись к ним, Эйла обняла зверя за шею, в основном, чтобы успокоить женщину.

– Джарадал, ты хочешь погладить Волка? – спросила Эйла. Он с серьезным видом размашисто кивнул. Она поднесла его ручку к загривку Волка.

– Он щекочется! – заулыбавшись, сказал Джарадал.

– Да, мех у него щекочется. Он и его самого щекочет тоже. Сейчас он линяет, то есть часть волос у него выпадает, – сказала Эйла.

– Ему больно? – спросил Джарадал.

– Нет. Просто щекотно. Именно поэтому сейчас ему очень нравится, когда его почесывают.

– А почему у него выпадают волосы?

– Потому что становится теплее. А зимой, когда наступают холода, у него вырастает новая густая шерсть, чтобы сохранять тепло, но летом в такой шубе слишком жарко, – пояснила Эйла.

– Почему он не надевает одежду, когда холодно? – настаивал Джарадал.

Ответ пришел из другого источника.

– Волкам трудно самим шить себе одежду, поэтому Мать сама утепляет их каждую зиму, – сказала Зеландони. Она подошла к этой компании вскоре после Пролевы. – Летом, когда становится жарко, Мать забирает у них часть меха. Когда Волк линяет, Джарадал, то это означает, что Дони снимает с него часть одежды.

Эйлу удивили доброта в голосе разговаривающей с мальчиком жрицы и ее ласковый взгляд. Это заставило ее задуматься о том, хотела ли когда‑нибудь Зеландони иметь детей. Она ведь целительница и наверняка знает, как предотвратить беременность, но гораздо труднее узнать, что способствует началу беременности или как избежать выкидыша. Интересно, как, по ее мнению, зарождается новая жизнь, и знает ли она, как предотвратить ее зарождение.

Когда Пролева взяла мальчика на руки, собираясь отнести его спать, Волк последовал за ними. Эйла позвала его обратно.

– По‑моему, Волк, тебе пора отправляться домой, в жилище Мартоны, – сказала она, знаком велев ему «иди домой». Домом ему служило любое место, где Эйла расстилала свои спальные меха.

Поскольку холодная тьма уже завладела стоянкой за границей распространения кострового тепла, многие покинули площадку около кухонных очагов, где происходило пиршество. Некоторые, особенно семьи с маленькими детьми, удалились в свои жилища. В полумраке вокруг костра осталась в основном молодежь, сидели здесь и люди постарше, иногда, объединившись в маленькие компании, кто‑то вел доверительные беседы, кто‑то рассказывал истории, а парочки обнимались. В такие вечера мужчины и женщины могли объединиться в совершенно неожиданные пары, чтобы разделить Дары Радости, и если все происходило по обоюдному согласию, то веселье шло своим чередом.

Этот вечер напомнил Эйле праздник Почитания Матери, когда, почитая Ее, люди обычно делили посланные Ею Дары Радости. И нынче вечером Она, видимо, останется довольна оказанным Ей почтением. «Зеландонии не слишком отличаются от Мамутои, – подумала Эйла, – или от Шарамудои, или от Лосадунаи, а с Ланзадонии они даже говорят на одном языке».

Несколько мужчин пытались уговорить красивую чужеземку порадовать Великую Мать, разделив с ними Ее Дары. Эйла с удовольствием внимала их пылким речам, но дала понять, что все ее радости связаны с Джондаларом.

У него были смешанные чувства по поводу вызванного ею всеобщего интереса. Ему понравилось, что его соплеменники так хорошо приняли ее, и он гордился тем, что так много мужчин восхищались приведенной им женщиной, но ему хотелось, чтобы они не столь откровенно стремились увлечь ее на спальные меха – особенно старался незнакомец по имени Чарезал, – и Джондалар обрадовался, увидев, что она не проявила никакого желания уйти с кем‑то из них.

Зеландонии не одобряли ревность такого рода. Она могла привести к разладу, ссоре и даже к драке, а, живя в тесном общении, они превыше всего ставили гармоничное сосуществование и сотрудничество. Значительную часть года здешние места мало чем отличались от морозной пустыни, и в таком положении взаимопомощь становилась существенной для выживания. Большинством своих обычаев и ритуалов Зеландонии стремились поддерживать доброжелательность и препятствовать возникновению любого разлада, подобного ревности, пресекали все, что могло бы разрушить дружелюбные отношения.

Джондалар понимал, что ему будет трудно скрыть ревность, если Эйла окажет предпочтение кому‑то из его соплеменников. Ему не хотелось делить ее ни с кем. Возможно, через много лет их совместной жизни бытовая привычка случайно откроет путь к поиску новых ощущений, но это будет уже совсем другое дело, хотя в глубине души он сомневался, захочется ли ему когда‑либо вообще делить ее с кем‑то.

В одной компании начали петь и танцевать, и Эйле захотелось подойти к ней поближе, но ей никак не удавалось выйти из толпы желающих побеседовать с ней. А один мужчина, который весь вечер робко топтался поодаль, теперь, видимо, набрался решимости заговорить с ней. Эйле уже раньше показалось, что она заметила какого‑то необычного на вид мужчину, но ей не давали хорошенько рассмотреть его, постоянно отвлекая вопросами или замечаниями.

И сейчас она заметила человека, протягивающего ей очередную чашку березовицы. Этот напиток напоминал бражку Талута, только позабористее. У нее уже слегка кружилась голова, и она решила, что пора остановиться. Эйла знала, какое воздействие оказывают на нее подобные сброженные напитки, и ей не хотелось становиться излишне «дружелюбной» в первый день встречи с племенем Джондалара.

Она улыбнулась мужчине, с опасением предложившего ей напиток, и вежливо отказалась, но его внешность так потрясла ее, что улыбка на мгновение застыла на ее губах. Но, быстро опомнившись, Эйла взглянула на него с искренней сердечностью и дружелюбием.

– Меня зовут Брукевал, – сказал он. Он по‑прежнему держался нерешительно и смущенно. – Я прихожусь кузеном Джондалару. – Его голос с очень низким тембром был, однако, очень приятным и звучным.

– Привет! А меня зовут Эйла из Мамутои, – сказала она, заинтересованная не только его голосом или поведением.

Он сильно отличался от Зеландонии, с которыми ей приходилось встречаться. Вместо привычных голубых или серых глаз его глаза были совсем темными. Эйла подумала, что они, возможно, карие, но трудно было сказать что‑то определенное в свете костра. Однако еще более удивительным, чем глаза, была его внешность. В ней преобладали знакомые ей черты. Он был похож на людей Клана.

Он был рожден от смешанных духов, в нем духи Клана смешались с духами Других. Эйла в этом не сомневалась. Она внимательно присматривалась к этому молодому мужчине, но только мельком, совсем незаметно. Она вдруг начала вести себя, как подобает женщине Клана, и осознала, что избегает прямо смотреть ему в глаза. Вероятно, духи Клана и Других смешались в нем не в равных долях, как у Экозара, который был помолвлен с Джоплаей… или у ее собственного сына.

Во внешности этого мужчины преобладали черты Других; его лоб был значительно выше и совсем мало скошен назад. А когда он повернулся, она заметила, что его голова была продолговатой, но с круглым затылком – обычной для Других формы. Но его надбровные дуги, нависающие над глубоко посаженными глазами, явно отличали его от Других, они были не такими мощными, как у людей Клана, но выдавали определенную степень родства. Нос его также был довольно большим, и хотя он выглядел более изящным, чем у людей Клана, но имел свойственную им форму.

Она подумала, что, вероятно, у него также срезан и подбородок. Об этом было трудно судить из‑за темной бороды, однако такие бороды она видела в детстве именно в Клане. Когда Джондалар впервые побрился – обычно так он поступал летом, – она испытала настоящее потрясение, к тому же без бороды он показался ей очень молодым, почти подростком. До этого ей еще не приходилось видеть взрослого мужчину без бороды. Ростом этот мужчина также не вышел, он был слегка ниже ее, хотя выделялся крепким телосложением, мощными мускулами и широкой, бочкообразной грудной клеткой.

Брукевал обладал всеми мужественными качествами мужчин, с которыми она выросла, и был красив какой‑то уютной спокойной красотой. Она даже испытала легкий трепет от его обаяния. Возможно, в этом виновато легкое опьянение – определенно, больше ни глотка березовицы.

Сердечная улыбка Эйлы выразила ее чувства, но Брукевал подумал, что ей присуща какая‑то привлекательная застенчивость, в ее скользящих взглядах и опущенных глазах. Он не привык, чтобы женщины обращались к нему с такой теплотой, особенно красивые женщины, которые общались с его высоким обаятельным кузеном.

– Я подумал, что ты, может быть, захочешь выпить Ларамаровой березовицы, – сказал Брукевал. – Вокруг тебя толпится столько людей, все хотят поговорить, но никто, по‑моему, не подумал, что тебя, возможно, мучает жажда.

– Спасибо. Я и правда хочу пить, но не осмеливаюсь больше злоупотреблять этим напитком, – сказала она, показывая на чашку. – Я уже выпила его так много, что у меня закружилась голова. – И она улыбнулась одной из своих широких, сияющих, неотразимых улыбок.

Брукевал был так очарован, что на время забыл о способности дышать. Весь вечер ему хотелось познакомиться с ней, но он боялся даже подойти поближе. Красивые женщины, случалось, с презрением относились к нему. Глядя на ее золотящиеся в отблесках костра волосы, на ее крепкое тело с прекрасными формами, подчеркнутыми облегающим кожаным нарядом, и на ее слегка чужеземные черты, придающие ей какое‑то странное обаяние, он подумал, что никогда еще не встречал такой исключительно красивой женщины.

– Может, я принесу какого‑нибудь другого напитка? – наконец спросил Брукевал, улыбаясь с детской радостной готовностью. Он не ожидал, что она отнесется к нему с такой искренней добротой.

– Отвали, Брукевал. Я первый начал за ней ухаживать, – сказал Чарезал шутливым и одновременно угрожающим топом. Он заметил, как она улыбалась Брукевалу, и сам весь вечер обхаживал Эйлу, в надежде увести ее в темный уголок или, по крайней мере, добиться обещания на будущее свидание.

Мало мужчин стали бы так упорно добиваться выбранной Джондаларом женщины, но Чарезал пришел сюда только год назад из дальней Пещеры. Он был на несколько лет моложе Джондалара и еще даже не достиг зрелости к тому времени, когда Джондалар с братом отправились в Путешествие, и поэтому не знал, каким несравненным любовником считают женщины этого высокого красавца. Он вообще лишь сегодня узнал, что у вождя Пещеры есть брат, Зато он слышал слухи и толки о Брукевале.

– Неужели ты думаешь, что ее может заинтересовать мужчина, мать которого наполовину плоскоголовая? – сказал Чарезал.

Все вокруг охнули и внезапно замолчали. Уже много лет никто открыто не говорил такого Брукевалу. Его лицо исказила гримаса чистой ненависти, когда он, едва сдерживая ярость, обжег гневным взглядом этого молодого болтуна. Эйлу потрясла такая перемена. Когда‑то ей пришлось видеть такую ярость у мужчины Клана, и она очень испугалась.

Конечно, Брукевал уже не раз терпел подобные насмешки. Он остро сопереживал Эйле, попавшей в неловкое положение, когда все смеялись над ее появлением в Одежде, подаренной Мароной и ее подружками. Брукевалу также приходилось служить мишенью для жестоких шуток. Он хотел броситься на ее защиту вслед за Джондаларом, но когда увидел, как она противостояла их насмешкам, взволнованные слезы подступили к его глазам. Увидев, как она гордо пошла им навстречу и быстро утихомирила всех, он мгновенно влюбился в нее.

По ходу празднества ему очень хотелось поговорить с ней, однако он мучительно терзался сомнениями и не решался подойти к ней для личного знакомства. Женщины не всегда благосклонно принимали его, и он предпочел бы скорее восхищаться ею издалека, чем увидеть пренебрежительный взгляд, которым обычно окидывали его некоторые красотки. Но, понаблюдав за ней в течение вечера, он все же решил попытать счастья. И надо же, она так доброжелательно отнеслась к нему! Казалось, ее обрадовало общение с ним. Ее улыбка была такой сердечной и открытой, делая ее еще более красивой.

Грубость Чарезала была встречена настороженным молчанием, и Брукевал увидел, что за спиной Эйлы появился Джондалар, готовый в любой момент прийти на помощь. Он позавидовал Джондалару. Он всегда завидовал Джондалару, который был выше большинства Зеландонии. Хотя тот никогда не обижал его и в действительности даже не раз защищал, он чувствовал, что Джондалар жалеет его, а это было еще хуже. И вот сейчас Джондалар вернулся домой с красивой женщиной, вызвавшей всеобщее восхищение. Ну почему же некоторым людям так везет?

Но его свирепый взгляд огорчил Эйлу больше, чем он мог понять. Она не видела такого выражения с тех пор, как покинула Клан Брана; он напомнил ей Бруда, сына жены Брана, который частенько смотрел на нее с ненавистью. И хотя Брукевал сердился не на нее, ожившие воспоминания заставили ее вздрогнуть, и ей захотелось уйти.

Она повернулась к Джондалару.

– Давай уйдем. Я устала, – сказала она шепотом на языке Мамутои, и он понял, что она и правда совсем выдохлась. Они только что завершили долгое и трудное Путешествие, а уже так много всего случилось, что с трудом верилось, что они прибыли только сегодня. Опасение встречи с родственниками Джондалара и печальный рассказ о смерти Тонолана; переживания, вызванные шуткой Мароны, а также волнение от знакомства с обитателями этой многочисленной Пещеры; и теперь еще Брукевал. Это был явный перебор.

Джондалар видел, что стычка между Брукевалом и Чарезалом расстроила ее, и даже вроде бы понимал причины.

– Сегодня был очень долгий трудный день, – сказал он. – Я думаю, нам пора отдохнуть.

Брукевал огорчился, что они уходят так быстро после того, как он едва набрался смелости, чтобы заговорить с ней. Он нерешительно улыбнулся.

– Вы хотите уйти? – спросил он.

– Уже поздно. Многие уже легли спать, и я устала, – сказала она, улыбаясь ему в ответ. Ее улыбка осталась доброжелательной, но ей не хватало прежней сердечности. Они пожелали доброй ночи стоявшим поблизости соплеменникам, но она заметила при этом, каким полыхающим взглядом Брукевал опять окинул Чарезала.

Когда они с Джондаларом подходили к жилым постройкам и дому Мартоны, Эйла спросила:

– Ты видел, как твой кузен смотрел на Чарезала? Его переполняла ненависть.

– Не могу сказать, что я осуждаю его за то, что он сильно рассердился на Чарезала, – заметил он. Джондалар и сам не испытывал теплых чувств по отношению к этому мужчине. – Ты понимаешь, это ужасное оскорбление, когда кого‑то обзывают плоскоголовым, а еще хуже назвать так чью‑то мать. Брукевала и раньше дразнили, особенно ему доставалось в детстве… дети бывают жестокими.

Из дальнейшего рассказа Джондалара стало ясно, что, когда Брукевал был ребенком, любой, желая обидеть его, обзывал его плоскоголовым. На самом деле ему не хватало отличительной черты, присущей Клану, породившей этот эпитет, – скошенного назад лба, – но именно такое определение всегда вызывало у него яростную реакцию. И этот рано осиротевший мальчик, который едва знал свою мать, очень терзался оттого, что о его матери отзывались, как о самом презренном существе из воображаемых выродков, полуживотном, получеловеке.

Из‑за его предсказуемой вспыльчивости более старшие и сильные подростки порой жестоко дразнили его в детстве и юности, обзывая плоскоголовым или сыном уродины. Но, став старше, он с помощью силы восполнил недостаток роста. После нескольких драк, в которых подростки, превосходившие его ростом, не смогли противостоять его мощным ударам – особенно когда их удваивала безрассудная ярость, – они отказались от своих оскорбительных насмешек, по крайней мере перестали открыто дразнить его.

– Мне не понятно, почему он так расстроился, ведь ему не сказали ничего особенно обидного, – сказала Эйла. – По‑моему, своим рождением он частично обязан духам Клана. Он напомнил мне Экозара, хотя Брукевал меньше похож на людей Клана. Их черты в нем заметны не так сильно… за исключением взгляда. Он напомнил мне, как Бруд смотрел на меня.

– Я не уверен, что он рожден от смешанных духов. Может, кто‑то из его предков был родом из дальних краев, и он по чистой случайности имеет слабое внешнее сходство с плос… людьми Клана, – сказал Джондалар.

– Он твой кузен, что ты знаешь о нем?

– В общем‑то наверняка почти ничего не известно, но я могу сказать тебе о том, что слышал с детства, – сказал Джондалар. – Старики говорят, что когда бабушка Брукевала была юной девушкой, она как‑то раз потерялась в лесу, когда все отправились на Летний Сход в достаточно дальний поход. На том Сходе ей предстояло пройти ритуал Первой Радости. Ее нашли только в конце лета. Говорят, что она стала слабоумной и говорила почти бессвязно. Из ее полубреда люди поняли, что на нее напали животные. Говорят, что она так никогда и не оправилась, правда, она и прожила‑то недолго. Вскоре после ее возвращения обнаружилось, что Великая Мать одарила ее новой жизнью, хотя она даже не прошла ритуал Первой Радости. Родив мать Брукевала, она вскоре умерла, а возможно, умерла именно из‑за этих родов.

– И где же она пропадала?

– Никто не знает.

Эйла сосредоточенно нахмурилась.

– Ей же нужно было где‑то жить и питаться, пока она блуждала, – сказала Эйла.

– Не думаю, что она голодала, – заметил Джондалар.

– А она сказала, какие именно животные напали на нее?

– Насколько мне известно – нет.

– Может, у нее остались какие‑то шрамы или отметины от ран, или другие повреждения? – продолжила Эйла.

– Не знаю.

Эйла остановилась, когда они подошли к жилым постройкам, и в тусклом свете рогатого месяца и отдаленных отблесках костра взглянула на этого высокого мужчину.

– Разве Зеландони не называла Клан животными? Может, его бабушка когда‑то имела в виду тех, кого вы называете плоскоголовыми?

– Говорят, что она терпеть не могла плоскоголовых и с криком убегала, завидев их, – сказал Джондалар.

– А что стало с матерью Брукевала? Ты знал ее? Как она выглядела?

– Я плохо помню ее, я был тогда совсем маленьким, – сказал Джондалар. – Она была низкорослой. И еще, помнится, у нее были большие красивые глаза, темные, как у Брукевала, карие, но не темно‑карие, а скорее ореховые. Обычно говорили, что глаза были ее самой красивой чертой.

– Светло‑коричневые, как у Губана? – спросила Эйла.

– Надо подумать… да, пожалуй, такие же.

– А ты уверен, что мать Брукевала была не похожа на людей Клана, как Экозар… или Ридаг?

– По‑моему, ее не считали красавицей, но мне кажется, что у нее не было таких надбровных дуг, как у Йорги. Она так и не завела семью. Я подозреваю, что она не особенно привлекала мужчин.

– Как же она забеременела?

Даже в темноте она поняла, что Джондалар улыбнулся.

– Ты уверена, для этого требуется мужчина, так ведь? Все считали, что Мать просто одарила ее, но Золена… Зеландони как‑то раз сказала мне, что она была одной из тех редких женщин, которых Мать одаривает сразу после прохождения ритуала Первой Радости. Обычно считается, что девушки еще слишком молоды для вынашивания ребенка, но все‑таки такое случается.

Эйла понимающе кивнула.

– И что с ней случилось потом?

– Не знаю толком. Зеландони говорила, что она не отличалась крепким здоровьем. По‑моему, она умерла, когда Брукевал был еще ребенком. Его вырастила мать Мароны, она приходилась двоюродной сестрой матери Брукевала, но я думаю, что она недолюбливала его. Скорее, просто исполняла свой долг. Мартона иногда приглядывала за ним. Я помню, как мы с ним играли в детстве. Некоторые из ребят постарше уже тогда подшучивали над ним. Он всегда терпеть не мог, когда его называли плоскоголовым.

– Неудивительно, что он с такой яростью смотрел на Чарезала. По крайней мере теперь я поняла его реакцию. Но его взгляд… – Эйла вновь вздрогнула. – Он смотрел в точности как Бруд. Насколько я помню, Бруд с детства ненавидел меня. Я не понимаю почему. Просто ненавидел, и ничто не могло изменить его отношения ко мне. Как бы я ни старалась. Но скажу тебе честно, Джондалар, мне бы не хотелось, чтобы Брукевал возненавидел меня.

Едва они успели войти в дом Мартоны, Волк сразу приветливо поднял голову. Когда Эйла велела ему «иди домой», он явился сюда и, найдя ее спальные меха, свернулся около них калачиком. Эйла улыбнулась, заметив, как поблескивают его глаза в свете одного зажженного светильника, оставленного Мартоной. Стремясь выразить свою радость, он быстро лизнул ее щеку и шею, когда она опустилась на лежанку. Затем приветствовал и Джондалара.

– Он не привык к большому скоплению народа, – сказала Эйла. Когда зверь вернулся обратно к Эйле, она обняла его голову руками и посмотрела в его блестящие глаза.

– Что случилось, Волк? Непривычно много незнакомых людей? Я понимаю, что ты чувствуешь.

– Они же перестали быть незнакомыми, Эйла, – сказал Джондалар. – Все уже успели полюбить тебя.

– Не считая Мароны и ее подружек, – возразила Эйла, поднимаясь и развязывая завязки на безрукавке, которая служила теплым мальчиковым бельем.

Он еще переживал из‑за грубой выходки Мароны, и она, видимо, тоже. Его огорчило, что ей довелось пройти через такое испытание, особенно в первый день их прибытия домой. Ему хотелось, чтобы у нее сложились хорошие отношения с его племенем. Ведь она вскоре станет одной из них. И он гордился тем, как она вышла из трудного положения.

– Ты вела себя просто замечательно. Так здорово поставила Марону на место. Все так подумали, – сказал он.

– Почему эти женщины хотели, чтобы люди посмеялись надо мной? Они ведь впервые увидели меня и даже не успели толком познакомиться.

– Это все из‑за меня, Эйла, – сказал Джондалар, перестав развязывать ремешки мягких кожаных сапог, поддерживающие верхний край этой облегающей икры обуви. – Пять лет назад Марона по праву рассчитывала, что на Летнем Сходе мы с ней пройдем Брачный ритуал. А я ушел без всяких объяснений. Должно быть, она ужасно обиделась. Что ты почувствовала бы, узнав, что твой предполагаемый муж вдруг сбежал, ничего не сказав?

– Конечно, я бы очень расстроилась и разозлилась на тебя, но надеюсь, не стала бы пытаться обидеть незнакомого мне человека, – сказала Эйла, развязывая пояс на своих штанах. – Когда они сказали, что хотят сделать мне прическу, мне вспомнилась Диги, но я сама причесала себе волосы, когда посмотрела в отражатель и увидела, что они сотворили на моей голове. Мне казалось, ты говорил мне, что в племени Зеландонии очень ценят вежливость и гостеприимство.

– Так и есть, – сказал он. – В общем и целом.

– Но в частности это не касается твоих прежних подружек. Может, тебе следует предупредить меня, кого еще надо опасаться, – сказала Эйла.

– Эйла, не принимай все так близко к сердцу. Нельзя, чтобы выходка Мароны повлияла на твое отношение к другим людям. Разве ты не понимаешь, что большинство отнеслись к тебе с искренней симпатией? Дай им шанс.

– А как быть с теми, что издеваются над сиротами и превращают их в подобие Бруда?

– Большинство людей не похожи на них, Эйла, – с тревогой поглядывая на нее, возразил Джондалар.

Она глубоко вздохнула:

– Ладно, ты прав. Твоя мать не такая, и сестра, и остальные твои родственники. Даже Брукевал очень хорошо ко мне отнесся. Просто последний раз я видела выражение такой ненависти во взгляде, когда Бруд приказал Гуву наложить на меня смертное проклятие. Извини, Джондалар. Наверное, я просто устала. – Вдруг она уткнулась лицом в его шею и всхлипнула. – Мне хотелось произвести хорошее впечатление на твоих соплеменников, завести новых друзей, но эти женщины не хотели дружить со мной. Они лишь притворялись дружелюбными.

– Тебе удалось произвести отличное впечатление, Эйла. Лучше просто не бывает. Марона всегда отличалась дурным характером, но, уходя, я был уверен, что она быстро найдет себе нового ухажера. На вид она очень привлекательная, несколько лет ее признавали Первой Красавицей на Летнем Сходе. Именно поэтому, как мне кажется, все и надеялись, что мы с ней объединимся, – сказал он.

– Потому что ваша пара тоже стала бы самой красивой? – уточнила Эйла.

– Наверное, – сказал он, чувствуя, что смущенно краснеет, и, порадовавшись тусклому освещению. – Я не знаю, почему она живет одна сейчас.

– Она сказала, что у нее был муж, но они прожили вместе недолго.

– Я помню. Но почему она не выбрала кого‑то другого? Непохоже, что она вдруг забыла, как доставлять Дары Радости мужчинам, или стала менее привлекательной и желанной.

– А может, и стала, Джондалар. Раз ты отказался от нее, то, возможно, другие мужчины решили приглядеться к ней повнимательнее. Женщина, стремящаяся обидеть человека, которого она даже не знает, может оказаться менее привлекательной, чем ты думаешь, – сказала Эйла, стягивая штаны.

Джондалар нахмурился.

– Я надеюсь, тут нет моей вины. Плохо, конечно, что я оставил ее в таком неопределенном положении. Не хотелось бы думать, что я лишил ее возможности устроить семейную жизнь.

Эйла вопросительно взглянула на него.

– С чего вдруг такая мысль пришла тебе в голову?

– Но ты же сама сказала, что раз я оставил ее, то другие мужчины…

– Другие мужчины получили возможность приглядеться к ней. И если им не понравилось то, что они увидели, то при чем тут ты?

– В общем‑то… да…

– Ты можешь винить себя только за то, что ушел, ничего не сказав. Наверняка она чувствовала себя обиженной и смущенной. Однако целых пять лет она могла заниматься поисками нового возлюбленного, ты ведь сказал, что ее считали самой желанной. Если она не смогла никого найти, то тут нет твоей вины, Джондалар, – сказала Эйла.

Немного помолчав, Джондалар кивнул.

– Ты права, – сказал он и вновь принялся раздеваться.

– Давай спать. Утро вечера мудренее.

Когда она забралась под теплое и уютное меховое покрывало, ее посетила очередная мысль.

– Если Марона так искусна в любовных играх, то почему у нее до сих пор нет детей?

Джондалар хмыкнул.

– Я надеюсь, ты права в том, что Дар Радости, посланный нам Дони, помогает зарождению детей. Тогда это можно назвать двойным Даром… – Он помолчал немного, приподняв край мехового покрывала со своей стороны. – Но ты права! У нее нет никаких детей.

– Опускай же скорей покрывало! Холодно! – громким шепотом произнесла Эйла.

Он быстро забрался на лежанку и прижался к ее уже согревшемуся телу.

– Возможно, именно поэтому она и не может найти мужа, – предположил он, – или, по крайней мере, отчасти поэтому… Когда мужчина решает объединиться с женщиной, то обычно ищет такую, которая способна подарить детей его очагу. Женщина может рожать детей и жить у очага ее матери или даже сама основать очаг, но мужчина может завести детей в своем очаге, только объединившись с женщиной, которая родит их. Если, живя с мужем, Марона не родила ни одного ребенка, то это могло сделать ее менее желанной.

– Это может быть обидно, – сказала Эйла, внезапно испытывая острое сочувствие. Сама она очень сильно хотела детей. Ей захотелось родить своего собственного ребенка уже тогда, когда она смотрела, как Иза рожает Убу, и Эйла была уверена, что именно ненависть Бруда позволила ей произвести на свет сына. Именно ненависть заставила его изнасиловать ее, и если бы он не взял ее силой, то новая жизнь так и не зародилась бы в ней.

Тогда она, конечно, не знала этого, но поняла все позже, внимательно наблюдая за своим сыном. В Клане Брана никогда не было детей, похожих на ее ребенка, и поскольку ее сын был не слишком похож на нее – на Других, – они решили, что он был просто уродливым ребенком Клана; но она видела, что он ребенок смешанных кровей. Конечно, он унаследовал какие‑то ее черты, но в нем также проявились характерные черты людей Клана, и тогда ее вдруг озарило понимание того, что новая жизнь зарождается именно тогда, когда мужчина вводит свой орган в то место женщины, из которого потом появляются дети. Люди Клана вовсе так не считали, как, впрочем, и племя Джондалара, и любое племя Других, но Эйла была убеждена в своей правоте.

Лежа рядом с Джондаларом, осознавая, что его ребенок растет в ее животе, Эйла огорченно почувствовала укол жалости к этой женщине, которая потеряла его и, возможно, не способна родить ребенка. Стоит ли так уж сильно обижаться на то, что Марона в расстройстве задумала плохую шутку? Как бы она чувствовала себя, потеряв Джондалара? От этих мыслей на глаза Эйлы набежали слезы, и ее захлестнула теплая волна благодарности соединившей их судьбе.

Конечно, проделка была отвратительной, и все могло бы закончиться куда хуже. Эйла вновь невольно рассердилась, ведь она не знала, как воспримут ее Зеландонии, когда решила вернуться к ним в смешном наряде. Но ей удалось завоевать их уважение. Она могла посочувствовать Мароне, но симпатии к ней не испытывала. А напоследок ее расстроил Брукевал. Его сходство с людьми Клана вызвало у нее дружеские чувства, но она уже держалась настороже.

Джондалар обнимал ее и старательно бодрствовал, пока не убедился, что она крепко заснула. Тогда он тоже закрыл глаза и провалился в сон. Но среди ночи Эйла проснулась, испытывая желание облегчиться. Волк молча последовал за ней к ночному сосуду около входа. Когда она вернулась на лежанку, он подкатился к ней под бочок. Она с благодарностью подумала о лежащих с двух сторон от нее заботливых и надежных защитниках, Волке и Джондаларе, но еще долго не могла вновь уснуть.