Спасительный Барклай

В этот момент в расположении 2-й армии появился Барклай — как он писал, «для узнания позиции ее». По рассказу В. И. Левенштерна, это произошло после того, как Ермолов отбил у французов батарею Раевского и был там ранен, как и сам Левенштерн. Во временном госпитале ему сделали перевязку, и по дороге обратно, на позиции, к штабу Барклая, как пишет Левенштерн, «я с грустью увидел, что князь Багратион лежал на траве, окруженный хирургами, которые были заняты извлечением пули, засевшей у него в ноге, в кости. Он узнал меня, осведомился о Барклае и сказал: “Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависит от него. До сих пор все идет хорошо, но пусть он следит за моей армией”… Когда я сообщил генералу Барклаю об этом несчастном случае, то он был поражен…» Так судьба завершила давний спор этих двух незаурядных людей. Кажется, что Левенштерну, который в своих мемуарах преувеличивает, когда идет речь о его подвигах, нет резона придумывать этот эпизод, тем более что Барклай после ранения Багратиона действительно отправился на левый фланг.

Все свидетели и участники сражения особо отмечали мужество Барклая, который находился в самом пекле. Под ним было убито пять лошадей, полегло почти все его окружение. Как вспоминает П. X. Граббе, «я нашел его под картечью, пешком, он что-то ел. С улыбающимся, светлым лицом он выслушал меня, велел приветствовать Ермолова со знаменитым подвигом…»16 — речь идет о том, как Ермолов возглавил контратаку пехоты на захваченную неприятелем батарею Раевского и взял ее. По мнению Ф. Глинки, в этом сражении Барклай сознательно искал смерти. Суждение это весьма обоснованно. Барклай так и не оправился от моральной травмы, нанесенной ему назначением Кутузова и общей недружелюбной оценкой его, Барклая, командования за июнь — середину августа 1812 года. Ведь он думал, что спас русскую армию от гибели, — и был прав! Позже, 11 сентября, он писал жене: «Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом».

Кроме сложностей в отношениях с Кутузовым, особо досаждал Барклаю назначенный начальником Главного штаба объединенных армий генерал JI. J1. Беннигсен, который его третировал. Все это делало жизнь Барклая невыносимой. Накануне Бородинского сражения, 24 августа, в письме императору он просил об отставке: «…освободить меня из несчастного положения и совершенно уволить от службы». Зная, что сражение уже неизбежно, а письмо к императору будет идти несколько дней, он недвусмысленно намекал на возможное разрешение своей судьбы: «Осмеливаюсь обратиться к вам с этими строками, государь, тем с большей смелостью, что мы находимся накануне кровавой и решительной битвы, в которой, может быть, исполнятся все мои желания»11. Известно, что после отступления из Москвы его прошение было удовлетворено и Барклай уехал из армии, но в начале 1813 года император его вызвал, обласкал. Барклай потом добился выдающихся побед на поле боя, стал фельдмаршалом, получил из рук государя орден Георгия 1-й степени. Памятник ему на Невском проспекте — признание его великой и трагической роли в этой войне. Тогда, на поле Бородина, Барклай решил умереть, но не как самоубийца, а как солдат, дорого отдающий врагу свою, недорогую для него самого, жизнь. По мнению многих участников сражения и по заключениям историков, Барклай, при почти полной инертности Кутузова, после ранения Багратиона в сущности руководил сражением и не допустил поражения русской армии в самый критический момент, когда к вечеру французы оттеснили наш левый фланг и почти прорвали центр. Барклай один привел сражение к вожделенной в тот день ничьей: «Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни»38.