Последний бой, он трудный самый

«Началась битва или, вернее, бойня»

«Вчерашнего числа, — писал 27 августа Кутузов императору Александру, — пользуясь туманом, в 4 часа, с рассветом, направил (неприятель) все свои силы на левый фланг нашей армии». Да, сражение началось рано утром 26 августа. Как известно, в России его называют Бородинским, а во Франции — Московским, но не по имени столицы, а по названию реки. По одной из версий, когда французская конница со своего левого фланга дошла до какой-то реки и стала поить в ней коней, то выяснилось вдруг, что это Москва-река, текущая через русскую столицу. Эта весть, вызывая восторг, распространилась по французским полкам. Наполеон, узнав об этом, сказал: «По имени этой реки назовем завтрашнюю победу»1. В. Н. Земцов, специалист по истории армии Наполеона, так озаглавил свою книгу, стремясь соединить в одно названия битвы у обоих народов: «Битва при Москве-реке. Армия Наполеона в Бородинском сражении» (М., 1999).

В своем описании начала исторического сражения Кутузов не совсем точен. По всем известным данным, первая атака французов началась одновременно на Семеновские (Багратионовы) флеши и на русские позиции у села Бородина. Там им удалось оттеснить, а затем истребить почти половину любимого Багратионом Егерского лейб-гвардии полка, затем французы были отброшены на левый берег речки Колочи, но удержали за собой само село Бородино. Здесь завязалось упорное сражение, которое к 8 утра постепенно затихло — все внимание было приковано к событиям, происходившим на левом фланге. Как писал участник этого боя В. И. Левенштерн, «деревня Бородино осталась во власти французов, но с этой минуты перестала играть роль в великой драме, получившей, однако, от нее свое название». Некоторые историки не без основания полагают, что удар по русским позициям у Бородина был ложным, нанесенным с тем, чтобы отвлечь внимание Кутузова от его левого фланга и помешать тем самым переброске резервов с правого фланга на левый, к Багратиону2.

М. С. Воронцов писал много лет спустя: «26-го на рассвете началась битва или, вернее, бойня при Бородино» («On the 26-th early began the battle or rather butchery of Borodino»). «Развернулся весь ад!» — так вспоминал происшедшее на левом фланге дежурный генерал штаба Багратиона С. И. Маевский. «В пять часов утра, — пишет Н. Б. Голицын, — перестрелка послышалась у левого фланга, который занимала Вторая армия, и в одно мгновение распространилась по всей линии. Раздался гром двух тысяч пушек и двухсот тысяч ружей, который потряс землю под ногами нашими и извергал смерть с такою адскою быстротою, что всякое спасение казалось невозможным. Сильное стремление бесчисленных колонн неприятельских, покушающихся всячески овладеть нашими орудиями, навалило огромнейшую груду мертвых тел пред батареею генерала Раевского, у подошвы которой исчезали целые дивизии. Ожесточение неимоверное и непостижимое для того, который не был очевидцем такой ужасной борьбы. Как жизнь человеческая является во всем ничтожестве своем в такие минуты, где острая и неумолимая коса смерти так безостановочно действует и очищает все вокруг вас, что каждая секунда, кажется, должна быть последнею нашей жизни, и при беспрестанном таком разрушении все чувства до того умолкают, что глаза не в силах уронить слезы при виде падшего друга, которого рука за минуту до этого сжимала вашу». Как вспоминает П. X. Граббе, еще не окончился бой у Бородина, «как весь левый фланг покрылся дымом и загремел выстрелами. Вскоре все слилось в один непрерывный гул»1. Момент начала сражения застал артиллериста А. С. Норова в центре позиции, возле стоявшего в резерве Преображенского полка: «Ночь была свежая и ясная. Самый крепкий и приятный сон наш на заре был внезапно прерван ружейными перекатами: это была атака на гвардейских егерей в Бородине и почти вслед за тем заревела артиллерия и слилась в один громовой гул. “Становись!” — раздалось по рядам… Быстро припряжены были лошади к орудиям и зарядным ящикам. Несколько ядер с визгом шмыгнуло уже мимо нас, несмотря на то чайник кипел, и нам, уже стоявшим в строю, поднесли несколько стаканов чаю с ржаными сухарями. Солдаты тоже что-то закусывали, а стоявший возле меня бомбардир наливал в крышку своей манерки обычную порцию водки; увидав, что я на него смотрю, он сказал: “Извините, ваше благородие, день долог, и, конечно, до ночи мы ничего не перекусим”. К нам примыкал Преображенский полк, несколько офицеров этого полка собрались вместе с нами впереди нашей батареи, рассуждая о начавшейся битве… Разговоры наши были серьезны. Всякий чувствовал, что он стоит на рубеже вечности. Я заметил, что даже наши ретивые кони, которые сначала при свисте ядер ржали и рвались, вскоре сделались смирны, как ягнята»4.

Что же происходило в то утро на фланге Багратиона? Когда примерно к 7 часам утра рассеялся туман, стало ясно, что за ночь и ранние утренние часы Наполеон сумел сосредоточить здесь силы, превосходящие 2-ю армию минимум вдвое или втрое (80 тысяч человек) и почти четыре сотни орудий. Кутузов поначалу отказал Багратиону в помощи, и тот сделал все возможное в его положении — перевел на переднюю линию всю доступную ему артиллерию, пытаясь сдержать неприятеля насыщенным орудийным огнем. По мнению А. П. Ларионова, на левом фланге было сосредоточено 396 орудий, то есть даже больше, чем у французов, у которых их насчитывалось 3825. Тем временем Семеновские флеши, которые обороняла дивизия М. С. Воронцова, а также войска Неверовского (в южной части флешей), были атакованы двумя колоннами маршала Даву, двигавшимися по краю Утицкого леса слева от русских позиций. Опушку леса героически защищали те самые егеря, об отдыхе которых накануне сражения так заботился Багратион. Французы с трудом продирались через лес, чтобы строиться в атакующие колонны под картечным огнем русских пушек. Ядро одной из них пробило лошадь Даву, и он, контуженный, был сброшен наземь и на время потерял сознание; ранено было также двое других генералов. Тем не менее французы захватили левую флешь. Сопротивляться их натиску было невозможно. Ермолов писал об этом: «Двинулись страшные громады сил и, невзирая на сопротивление наше, в ужасающем виде, медленными подойдя шагами, овладели укреплениями нашими»6. Однако вскоре французы были выбиты из флешей. «Граф Воронцов с дивизиею своею, — вспоминал Неверовский, — поставлен был защищать батарею, но множеством неприятеля был сбит и сам граф Воронцов ранен. Я был послан с дивизиею подкрепить его и вошел в жестокий огонь, несколько раз дивизия, и я с ней вместе, ходили в штыки. Напоследок патроны и заряды пушечные все расстреляли, и мою дивизию сменили, я укомплектовался патронами и зарядами и вошел вторично в сражение, которое продолжалось до ночи. Вся армия дралась упорно, но неприятеля было вдвое числом, мы удержали место, включая наш левый фланг, подал неприятель назад. Таковых сражений едва ли когда бывало, сам неприятель сознается в сем».

Сам М. С. Воронцов вспоминал, что он и вся его дивизия «должны были выдержать первую и жестокую атаку пяти-шести французских дивизий, которые одновременно были брошены против этого пункта, более 200 орудий действовали против нас. Сопротивление не могло быть продолжительным, но оно кончилось, так сказать, с окончанием существования моей дивизии. Находясь лично в центре и видя, что один из редутов на моем левом фланге потерян, я взял батальон 2-й гренадерской дивизии и повел его в штыки, чтобы вернуть редут обратно. Там я был ранен, а этот батальон почти уничтожен. Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день»7.

Гром бога войны, или «Отличное попадание!». Современники, как один, отмечают необыкновенную мощь артиллерийского огня во время сражения. Воздух над полем битвы содрогался от рева сотен орудий, ядра со свистом врезались в стоящие ряды пехоты, вспахивали поле битвы, катились и прыгали по нему: «С восхождения солнца по всей линии от левого фланга до средины открылась ужасная канонада из пушек, гаубиц, единорогов. Выстрелы так были часты, что не оставалось промежутка в ударах: они продолжались беспрерывно, подобно раскату грома, произведя искусственное землетрясение. Густые облака дыма, клубясь от батарей, возносились к небу и затмевали солнце… Лошадь моя шла и часто останавливалась от прыгающих ядер с правой стороны, на пути множество валялось убитых и раненых солдат, которых ратники московские, увертываясь от ядер, подбирали и уносили назад… Несколько неприятельских ядер попадали в самые дула наших орудий, не мудрено, что в таком множестве, летая с одной стороны на другую, они сталкивались и, отскакивая назад, били своих». Так писал артиллерист И. Т. Радожицкий. Француз В. Маренгоне подтверждает это описание: «Поле было все осыпано ядрами и картечью, точно градом после сильной бури, в местах, которые больше подверглись огню… ядер, осколков гранат и картечи было такое множество, что можно было подумать, что находишься в плохо убранном арсенале, где разбросали кучи ядер и рассыпали картечь. Я не мог постичь, каким образом хоть один человек мог уцелеть здесь. Я еще больше удивился, подойдя к рвам, здесь была такая масса гранат, что, не видавши, невозможно себе это представить!»" По мнению специалистов, при Бородине французская артиллерия производила 100 выстрелов в минуту, наша — несколько меньше. Большая часть ран, полученных на поле сражения, была от действия артиллерии — в особенности от картечных пуль10. Страшны были прямые попадания ядер в стоящие в строю полки. Особенно незащищенной от ядер противника была конница. В одном из музеев

Франции хранится кираса, насквозь пробитая ядром. Но и ядра, утратившие силу полета, были опасны. «Отличное попадание!» — воскликнул командир кавалерийского корпуса Луи Пьер Монбрен, когда русское ядро поразило его в бок. Как вспоминал А. С. Норов, «завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: “Что вы делаете? — воскликнул он. — Как же это вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра по закону вращения около своей оси не теряют своей силы, оно могло оторвать вам ногу!”». Действительно, Н. Е. Митаревский писал, что даже прикосновение катящегося ядра к человеку приносило смерть. Правда, самому Наполеону русские ядра почему-то не вредили. Как вспоминал один из окружающих Наполеона на наблюдательном пункте, ядра падали и подкатывались к ногам Наполеона, и «он их тихо отталкивал, как будто отбрасывал камень, который мешает во время прогулки»“. По признанию русских военных, артиллерия Наполеона превосходила нашу. Сен-При писал, что «превосходство в численности и калибре французской артиллерии причинило много вреда». Считается (так, кстати, думал и Кутузов), что ранняя гибель начальника русской артиллерии генерала Кутайсова резко снизила эффективность действий наших пушек, но и без того французская артиллерия по тем временам была лучшей в мире. Особенно успешно она действовала в районе Багратионовых флешей. С самого начала Наполеон сосредоточил там огромные силы артиллерии, которые вели почти непрерывный огонь по русским позициям. Снаряды находили цель даже если пролетали мимо первой линии. Дело в том, что позиция русских войск здесь была примечательна теснотой: вторая, резервная линия стояла довольно близко к первой. К ней часто, уже на излете, долетали ядра и гранаты противника (дистанцией эффективного огня считалось тогда расстояние в 700—1000 метров12), они катились и прыгали по полю, почему и можно было от них увертываться, но отдельные навесные снаряды попадаги в ряды стоящих во второй линии батальонов, так что некоторые военачальники, видя, как ядра вырывают страшные кровавые дыры в строю, приказывали солдатам сесть или лечь на землю и тем самым уменьшить зону поражения. Та же ситуация была и у французов: как писал Терион, из-за тесноты поля «пришлось располагать войска в глубоком порядке нескольких линий, почему снаряды, перелетавшие первую линию, поражали вторую, а некоторые снаряды поражали несколько линий. Побоище было ужасающее, и само сражение явилось наиболее кровопролитным со времени употребления огнестрельного оружия»”.

«Наш угол показал твердость»

Когда Наполеон узнал о ранении Даву, он бросил в бой новые силы — колонны под командованием маршала Нея, а также кавалерию маршала Мюрата. Это было около 7.30 утра. Видя, как перед ним разворачиваются превосходящие силы противника, Багратион собрал в кулак все, что было у него в наличии, включая войска из второй линии, а также стоявшую в резерве 2-ю гренадерскую дивизию принца Мекленбургского. Дважды он просил своего давнего недоброжелателя Тучкова 1 — го прислать ему «секурс». Только с третьего раза Тучков послал со Старой Смоленской дороги 3-ю дивизию Коновницына. Его тоже можно понять — и без всяких «личностей» Тучкову было трудно исполнить волю главнокомандующего 2-й армией и отослать с Коновницыным четыре полка, ибо как раз в это время поляки Понятовского усилили натиск у деревни Утица, так что Тучкову самому пришлось просить помощь у Кутузова14. Подошедшая к этому времени русская кавалерия — драгуны и гусары — столкнулась в бою с французскими кавалеристами и сумела отогнать их от флешей. Но главную угрозу для войск Багратиона представляла французская пехота, которая вновь двинулась на русские позиции. Как вспоминал Маевский, «наш угол (то есть левый фланг. — Е. А.) показал твердость». На флешах разгорелась невиданно отчаянная схватка, в ходе которой флеши, по подсчетам разных историков, переходили из рук в руки от четырех до восьми раз. Ермолов писал: «Из рук в руки переходили батареи, потеря с нашей стороны выше вероятия»15. Возможно, именно в этот момент Ней допустил ошибку — ударил одновременно по флешам и по деревне Семеновской, что привело к распылению его сил16. Однако к 10 часам французы все-таки захватили флеши окончательно. По общему признанию, сражение у флешей отличалось невероятным ожесточением. Как писал 27 августа в своем письме Александру I князь Багратион, неприятель «сделал нападение усильнейшее, и сражение началось столь жестокое, отчаянное и убийственное, что едва ли были подобные примеры. Тел неприятельских кучи навалены, и можно место сие назвать гробом французов. С нашей стороны вред, хотя равномерно довольно значущий, но несравненно меньший противу неприятеля»17. К сожалению, Багратион был неправ, огромные потери на флешах понесли не только французские, но и русские войска. В ходе же всего кровопролитнейшего сражения 2-я армия была наполовину уничтожена.

Наполеон во что бы то ни стало хотел прорвать левый фланг русских и тем решить судьбу сражения. Во время отчаянного натиска французы попытались обойти флеши справа от себя, по Старой Смоленской дороге. Туда был брошен корпус Понятовского, который возле Утицы неожиданно натолкнулся на 2-й корпус генерала К. Ф. Багговуга и не смог продвинуться дальше18. Известно, что корпус Багговута был предусмотрительно отправлен с правого фланга на левый Барклаем, который на ранней стадии сражения в полной мере оценил значение возможного охвата французами русского левого фланга и делал все, чтобы это предупредить19. Нужно признать, что рука Барклая, протянутая недоброжелателю, спасла Багратиона и всю армию в тот момент от флангового прорыва и неизбежного разгрома.