Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 16. Джейд предстояло выпускаться одной



Джейд предстояло выпускаться одной. К тому времени, когда будет готова ее дипломная работа и она сдаст экзамены по трем предметам, которые забросила на двух первых курсах, уже наступит декабрь. Не знаю, как именно ей собирались вручать диплом – может, просто прислали бы потом по почте, отправив на адрес, по которому она больше не жила. Мы не знали, чем Джейд будет заниматься после выпуска, и на самом деле никогда об этом не говорили, только фантазировали.

Но хотя финиш уже так отчетливо вырисовывался впереди, Джейд часто подумывала, не бросить ли колледж и не уехать ли куда‑нибудь со мной – уехать вдвоем в хижину в Мэне, на юго‑запад, в новый город, в Европу. Я сознавал, что со своей стороны обязан сказать ей «нет», помочь ей сохранить настрой, необходимый для завершения формального образования, но я и сам мечтал покинуть Стоутон вместе с ней и зажить собственной жизнью. Иногда я кивал, когда она грозилась бросить учебу, но даже когда говорил, что она не должна этого делать, мой голос выдавал истинную глубину безответственного желания остаться с ней наедине и жить взрослой жизнью. Мне не хотелось жить в «Гертруде» с толпой народу, как бы сильно я ни любил наших товарищей. Мне не нравилось умиротворение кампусной жизни, и меня по‑настоящему бесило, что Джейд вынуждена часами просиживать перед преподавателями, позволяя им формировать ее образ мысли. Возможно, я рассуждал примитивно и попросту ревновал к колледжу, который так цепко держал Джейд, открывая перед ней иные миры, хотя вряд ли меня тревожило именно это.

Я представлял себе, как мы учимся в колледже вместе. Когда я был в выпускном классе, меня приняли в Калифорнийский университет в Беркли, и мне так хотелось, чтобы мы оба учились там, у нас были бы два стола, которые мы могли бы разворачивать так, чтобы мы сидели лицом друг к другу во время занятий. Джейд писала бы свой диплом по этологии, а я мог бы заниматься астрономией. Обещания и энергия юношеских лет несколько поиссякли, но я по‑прежнему верил, что в один прекрасный день смогу вернуться к давней мечте.

А тем временем шла повседневная жизнь, торопливое вермонтское лето – даже в июле утра напоминали осенние, – и Джейд старательно обдумывала диплом.

Я был у Джейд ассистентом‑лаборантом и трудился каждый день – утром, до ухода в магазин на Мейн‑стрит, и вечером, после работы, – ухаживая за щенками в самодельных будках, которые Джейд поставила на заднем дворе. Задний двор представлял собой небольшой неровный квадрат, примерно семьдесят на семьдесят футов, где над всем пространством царили громадные клены, под которыми даже трава почти не росла. Одуванчики и пыль, а в тех местах, где еще пробивалась газонная травка, ни у кого не поднималась рука ее косить. Джейд сделала вольеры для животных из рубероида и мелкоячеистой сетки, два на четыре, положила соломы, и все в доме с нетерпением дожидались окончания эксперимента, чтобы можно было снести это собачье гетто. Всех огорчало, что Джейд запретила гладить щенков и даже разговаривать с ними, однако ей предстояло изучить разницу в поведении щенков, рожденных слепой матерью и нормальной, и она опасалась, что неумеренные проявления нежности могут обесценить результаты ее исследований. Занимаясь со щенками, она держала при себе секундомер и засекала время, чтобы не потратить на каждого ни мгновением больше (или меньше) тридцати секунд. Она и мне позволяла играть со щенками, но внимательно следила за секундомером и произносила сухим, отстраненным голосом: «Следующий», – когда истекали очередные полминуты.

Однако с самого начала стало очевидно, что эксперимент не приведет ни к каким осмысленным результатам, не говоря уже о каких‑либо важных для науки открытиях. Ее преподаватель, одобривший проект, кажется, отправил Джейд прямиком в тупик – с другой стороны, может быть, в том и заключался смысл. Джейд была охвачена горем и стыдом, когда осознала, что эксперимент не даст ничего существенного. Никогда еще она не была настолько близка к тому, чтобы бросить колледж и начать жизнь заново со мной. Только я не позволил бы ей все бросить, и уже скоро ее осенила идея: фиксировать все слабые места эксперимента и сделать темой диплома анатомию неудачи – так репортер, отправившийся брать интервью у звезды, ведущей замкнутый образ жизни, вынужден писать целую статью о том, как ему не удалось взять интервью.

Но даже эта идея претерпела изменения. Когда Джейд наконец села писать диплом, он назывался «Наблюдая за собаками (за собой)» и, наверное, был первым дипломом‑исповедью по этологии. После того как все надежды на получение научных данных были утрачены, Джейд сосредоточилась на источнике своего вдохновения и дала описание собственных реакций на щенков. «Точно так сделал бы Хью», – сказала она в ту полночь, когда разрешила свою дилемму.

«Собаки, – писала Джейд, – зеркало куда более выразительное, чем вода или стекло. В отполированном зеркальном стекле мы видим ограниченную собственным эго текущую версию себя и пугающих призраков будущего. Зато собаки могут показать нам наши чувства, наши взаимосвязи с окружающей жизнью и с нашим прошлым. Животные суть мы в младенчестве. Пес, лающий на луну, и есть наше подлинное „я“…» Мы с Джейд наблюдали за собаками, ласкали их, восхищались ими, и когда течение жизни, кажется, было готово застопориться, мы наконец‑то перестали напускать на себя серьезность экспериментаторов и отдались потоку. Кукольная молочная бутылочка; картинка со спичечного коробка. Как мы любили тех собак и щенков, как радостно иметь стороннего посредника, через которого можно ухаживать друг за другом. Щенки были нашей первой метафорой. Мы баюкали их и смотрели друг на друга; мы могли восхищаться друг другом, восхищаясь ими. И каждый вечер, когда Джейд надолго погружалась в работу, я лежал в постели, смотрел, как она пишет – она покачивалась взад‑вперед, словно ученый‑талмудист, – и тоже размышлял: о своих детских годах, о черепашьи медленном движении на ощупь, о годах, подобных прохладной жиже. Ничье другое детство не казалось настолько монотонно‑безрадостным, как мое, однако я следовал примеру Джейд и старательно думал о нем, пытаясь вернуть всю информацию, скормленную психиатрам, и придать ей подлинности.

«Слепая мать, – писала Джейд, – видит без глаз. Понимает, не глядя. Ошеломляющее главенство инстинкта. Слепая мать, поедающая послед. С жадностью. Я едва не закричала на Квинни, чтобы она прекратила. Я испугалась, что она может съесть живьем своего первого щенка (Владимир). Акт автоканнибализма. Мы – «я» наших матерей, и то, что мать хочет забрать, она забирает, то, чего не хочет допустить, пытается уничтожить, а то, что остается, и есть мы сами. Наша первая битва: выбраться из матери. Наша вторая (и вечно длящаяся) битва: остаться снаружи, сопротивляться реабсорбции…»

– Это именно то, чем я хочу заниматься, – объявила однажды вечером Джейд. Мы возвращались в дом после того, как взвесили всех щенков. – Впервые в жизни я это знаю. По‑настоящему знаю. Я хочу изучать животных.

– Я всегда так и думал.

– Нет. Я только хотела хотеть. Но мне всегда казалось, что это неверный выбор. Потому что требуется научный подход. А это не мое. Я для этого не гожусь. В этом смысле я как Хью. Мне кажется, потому он и отошел от традиционной медицины. Гомеопатия больше основана на интуиции и индивидуальности. – Она взяла меня за руку и остановила. Привлекла ближе к себе. – Это именно то, чего я хочу. Хочу наблюдать мир, хочу видеть то, чего большинство людей не замечают. Хочу иногда месяцами пропадать в лесах и только наблюдать мир. Слушать сов, смотреть, как олени пьянеют от гниющих яблок. И видеть все таким, какое оно есть на самом деле, понимая, какая на самом деле я сама. Я поступлю в магистратуру, получу образование, необходимое для того, чтобы окружающие воспринимали меня всерьез, может быть, даже платили мне, но на самом деле я хочу говорить о том, каково ощущать свое родство с кузнечиком. – Она улыбалась, сжимая мне руку.

Мы поднялись к себе с бутылкой белого вина. Джейд засела за работу, а я пил и читал рассказы Исаака Бабеля. Затем Джейд устроилась рядом со мной на кровати и помогла прикончить вино. Вино хочет, чтобы ты прикончил его, сказал кто‑то из нас.

– Ты всегда будешь моим ассистентом? – спросила Джейд.

– А ты будешь мне платить?

– Половину.

– Идет.

– А моим мужем?

– Ему нам тоже придется платить, – сказал я.

Джейд улыбнулась, легла, подложив руки под голову, и футболка туго обтянула ей грудь. Она не обратила внимания.

– Я был бы счастлив жениться на тебе, – произнес я.

Первый раз за все годы мы заговорили об этом.

– Это не имеет никакого значения. Женитьба, кажется, только все портит. Это не то, о чем я подумала. О кое‑чем другом. Воспитывать щенков вместе с тобой. Находиться у самого истока жизни и разделять с тобой впечатления. Мне кажется, из тебя выйдет великолепный отец.

– Мне бы хотелось иметь детей, похожих на тебя, – проговорил я почти шепотом.

– Все, что нам требуется сделать, – это… То есть, наоборот, ничего делать не надо. Что бы ни случилось дальше, он бы у нас уже был. Ребенок. Господи, мне кажется, я сошла с ума, но мне бы так хотелось ребенка. Я хочу. Мне кажется, что пока не станешь матерью, будешь оставаться дочерью, а быть дочерью просто оскорбительно.

– Это правда. Я всегда крайне неуютно чувствовал себя в роли дочери.

– Очень смешно. Я предлагаю тебе изменить вселенную, а ты отпускаешь шуточки.

– Нервы.

– Это не оправдание.

– Послушай, ты хочешь ребенка, значит мы его сделаем.

– Нет. Ты не можешь перекладывать всю ответственность на меня. Чтобы это было только мое желание. Ты же понимаешь, что оно должно быть взаимным.

– Ну да. Как бы я хотел быть этим ребенком, растущим в тебе. Это куда лучше, чем быть женатыми.

– Кажется, это следующий этап развития. Мы можем трахаться до самой смерти, однако со временем начнет приедаться, разве нет?

– Только не мне.

– Я не говорю, что это уже случилось. Но так будет. И я сама не знаю, какие чувства пробуждают во мне бездетные пары. Они кажутся мне обманщиками.

– Я мог бы и дальше жить, ничего не меняя, и эта жизнь была бы лучше того, что я заслуживаю.

– Кажется, меня привлекает именно нормальность подобной жизни, – сказала Джейд. – Как она проста, совершенна и обыденна. Все, что от меня требуется, не пользоваться колпачком, потом мы сделаем то, что делаем обычно, а потом, вот так запросто, целый мир станет другим. Это по‑настоящему меня возбуждает, Дэвид. Как будто первый раз думаешь о сексе, когда все, на что приходится полагаться, – слухи, какая‑то грязная картинка и собственное воображение.

Как сказала бы Энн, души нерожденных детей вились над нашим домом в ту ночь. Джейд легла в постель, ничем не защищенная, и мы занимались любовью очень серьезно и согласованно, как никогда ранее. Так было бы, если бы мы занимались любовью в первый раз, обладая врожденными сексуальными умениями, но даже эти слова не достаточно точно описывают, на что похожа любовь без контрацепции. Мы исполняли долгие, меланхоличные напевы на наших телах, стараясь выманить человеческую жизнь из бескрайних невидимых дебрей взаимного влечения и судьбы. Совершенно новый словарь инстинкта; мое семя, кажется проникающее в Джейд глубже, чем когда‑либо. Вселенная основывалась на риске и борьбе. Секс больше не уносил нас за пределы времени, но заставлял перетекать назад и вперед, от наших собственных истоков к скрытому маяку чьего‑то будущего.

– Еще, – сказала Джейд, когда мы кончили. – Я себя чувствую собакой. Никогда настолько не теряла разум…

То было не наслаждение, а судьба. Занимаясь любовью, мы неотрывно смотрели друг на друга и не издавали почти ни звука. Любовники склонны верить, что их души вырываются на свободу, когда они занимаются любовью, поэтому мы цеплялись друг за друга, словно нам угрожала опасность. Не знаю, сколько раз мы начинали все сначала, но в ту ночь мы продержались несколько часов. Тут была сила и одержимость нашего первого совместного месяца в Чикаго, когда Джейд ходила с сиреневыми синяками на спине, а у меня случались приступы головокружения. Мы подавали вселенной прошение сделать нас семьей, но ничего не вышло. На следующий день мы оба ощутили, что поддались импульсу, чего не могли себе позволить, и снова стали пользоваться противозачаточными средствами. Остаток месяца мы ждали, чем увенчается наша единственная попытка зачатия. Я был уверен, что получилось, но ошибся. Через десять дней у Джейд начались боли в пояснице, которые знаменовали приближение месячных.

– Я рада, – заявила она. – У нас столько нерешенных проблем, что сейчас не до ребенка. Ты должен привести в порядок свои дела с полицией. Никто из наших даже не знает, что мы живем вместе. Мне необходимо окончить колледж и наладить жизнь. И тебе тоже. Надеюсь, ты не собираешься продавать брюки всю свою жизнь.

Когда месячные наконец начались, мы как раз обедали на лужайке под пресвитерианской церковью рядом с моей работой.

– Мне надо в уборную, – сказала Джейд, откладывая сэндвич с яйцом и салатом. Мы переглянулись и пожали плечами. Я встал, взял Джейд за руку и помог ей подняться. Мы обнялись. – Я не была уверена до конца, – прошептала Джейд.

Не знаю, что она хотела сказать: не уверена до конца, наступят ли месячные или же не уверена до конца, хочет ли она ребенка. Я не стал спрашивать. Я хотел этого ребенка, сам не понимая причины. Мое желание не могло пересилить все возражения, однако возражения не могли уменьшить моего желания. Я не знал, что сказать. Сердце билось в два раза чаще, чем обычно, и я просто обнимал ее.

Двенадцатое августа 1973 года было шестой годовщиной пожара. Каждый год Баттерфилды собирались в этот день у кого‑нибудь из своих. В этом году Кит ждал всех у себя в Беллоуз‑Фоллз – всего в девяноста милях от нас. Вплоть до двенадцатого числа Джейд не хотела ехать. Она не хотела больше скрывать от Энн, Сэмми и Кита, что мы снова вместе. Однако я был уверен, что Энн каким‑то образом знает, к тому же годовщина пожара казалась самым неподходящим временем, чтобы сообщить им такую новость. Но с другой стороны, Джейд не хотелось провести целый день среди родных, находясь в столь ложном положении.

– Ненавижу ездить к Киту. Ненавижу, что он живет так близко. Ненавижу все, что он делает, чтобы продлить жизнь своего дома. Ненавижу фотографии и ошметки семейных воспоминаний. Он, должно быть, думает, что мы семья Романовых. И ненавижу его дом так же сильно, как ненавидит он сам. Он каждый раз тащит тебя на экскурсию, чтобы показать все недостатки дома. Кирпичи, осыпающиеся вокруг камина, пятна сырости на стенах, гниющие половицы. Нет, он живет в доме, построенном в тысяча восемьсот двадцать пятом году, и мы еще должны огорчаться, что тот не в идеальном состоянии.

Утром двенадцатого числа я проснулся от сигнала радиочасов, когда Джейд уже укладывала в черную нейлоновую сумку смену одежды.

– Возможно, я вернусь еще вечером, но с моей семейкой никогда нельзя знать наверняка, – сказала она.

Прошлось опоздать на работу, но я проводил ее до автобусной станции. Мы оба нервничали. Наше первое расставание с весны. Автобус шел до Бостона, но других пассажиров не было. Водитель был рослый и седой. Он походил на пилота самолета, и я подумал, может, какой‑то неискоренимый недостаток характера вынудил его вместо того водить автобус. Джейд остановилась на нижней ступеньке и прижала к груди мою голову.

– Не знаю, что я сделаю, если они начнут говорить о тебе. Во мне от этого просыпается жажда убийства. Я им сразу выложу, что мы вместе, и пусть думают что угодно.

В «Гертруде» никого не было, когда я вернулся с работы. Колин увезла Оливера в Фишкилл, якобы для того, чтобы Оливер поработал плотником, – ее мать перестраивала старый гараж под гостевой домик. Анемон Громмес была в Греции, Нина Штерн – в Лос‑Анджелесе. Остальные были просто где‑то. Я покормил собак. Еще несколько дней – и щенков можно раздавать и разбирать будки. Я немного посидел на заднем дворе, наблюдая щенячью возню. Я думал о том, как близко собаки подвели нас с Джейд к мысли о собственной семье. Казалось истинным безумием поддаваться подобному влиянию, однако я с готовностью поддавался.

До меня не сразу дошло, но каждая моя мысль помогала подсознанию выстраивать неопровержимый довод в пользу того, что пора позвонить домой. Через пару дней после приезда в Стоутон я отправил Роуз с Артуром по короткой записке, сообщая, что со мной все в порядке. Оба письма отправила Мириам Кей, когда поехала в Торонто навестить сестру: я не хотел, чтобы почтовый штемпель выдал меня. Жизнь вне закона культивирует чувство собственной значимости, и я немного посидел на кухне, держа руку на телефоне и размышляя, можно ли каким‑то образом отследить мой звонок домой. Словно герой слезливой гангстерской истории, я рисковал разоблачением – смертью! – чтобы позвонить мамочке. Однако в конце концов законы цивилизации взяли надо мной верх. Так же как природа наделяет нас плотским желанием, чтобы даже женоненавистник смог оставить потомство, так мы благословляем себя чувством вины, чтобы даже самый безрассудный иногда делал правильный, трудный, выбор. Я набрал номер на Эллис‑авеню, и Роуз подняла трубку после пятого гудка. Должно быть, она задремала после обеда, потому что в квартире не было мест, настолько удаленных от телефона. Голос у нее был тонкий и робкий, словно у маленькой девочки, которой запретили снимать трубку.

– Это я, – сказал я.

Она молчала, и молчание длилось. Слово пыталось прорваться. А затем она грохнула трубку на рычаги, прервав связь.

Я ждал, немного дрожа, но нисколько не удивленный. Представлял, как она закрывает своими маленькими руками лицо. Затем поднимает трубку, узнать, здесь ли я еще. Снова кладет ее. Надеясь, что я перезвоню. Это было очень похоже на мать, ощущать себя скорее оскорбленной, чем обеспокоенной тайной моего местонахождения и моим голосом в трубке – таким обыденным и спокойным, – обратившимся к той части ее существа, которая чувствовала себя отвергнутой мною, разгневанной оттого, что я не заметил слабых проявлений ее привязанности. Она предлагала мне свою преданность и шанс стать лучше, а я принял ее сдержанность за холодность и купился на сентиментальную влюбленность отца, предпочтя душное объятие указующей путь руке.

Я поднял трубку и снова набрал номер. На этот раз ответил Артур. Услышав его голос, я от изумления замолчал.

– Алло? – повторил он два или три раза.

– Это я, – произнес я.

– Дэвид. О боже! Не могу… Где ты? Нет. Не надо. Ты не обязан…

– Со мной все хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Все прекрасно.

– Ты где‑то рядом?

– Нет. На самом деле нет. А что, меня все ищут?

– Мы не знали, где искать. Твой дед хотел нанять частного детектива… Мы дали объявления в газеты, ну, знаешь, такие газеты не для всех.

– Я имел в виду, полиция и иже с ними меня ищут?

– Вполне возможно. Ты возвращаешься домой?

– Что случилось? Как ты оказался у мамы?

– Я съехал со своей квартиры. Квартиры! Из этой дыры, так будет вернее.

– Где Барбара? – спросил я и, пока задавал вопрос, сам догадался.

– Умерла, – ответил Артур после паузы. – Через несколько дней после твоего отъезда. В три ночи. Во сне.

Я хотел встать, но ноги сказали мне, что не стоит. Поднялась отводная трубка. Роуз в спальне, сидит на краю кровати рядом с кондиционером: я слышал его сиплый, усталый гул.

– Где ты? – спросила она.

– Со мной все хорошо. Я просто хотел тебе сказать.

– С тобой все хорошо? Ладно, я очень рада. Но тебе никогда не приходило в голову, что с нами не все хорошо? Конечно нет. Это было бы слишком.

– Роуз, – предостерегающе произнес Артур.

– Тебе лучше вернуться, причем побыстрее, – заявила Роуз. – Может быть, еще не совсем поздно. Может быть, еще есть время.

– Время для чего? – спросил я.

– Исправить все, что ты испортил. Немного помочь здесь. В кои‑то веки быть сыном. Кстати, где ты? Ты с этой мелкой… – Она предоставила мне самому подбирать определение.

– Я в кои‑то веки счастлив. Все как прежде. Я снова живу.

– Если тебя так волнует жизнь, тогда, полагаю, тебе лучше вернуться домой, – сказала Роуз. – Если ты меня понимаешь.

– Прошу тебя, Роуз, – подал голос Артур. – Дэвид? Ты не обязан возвращаться домой. Но может быть, ты скажешь нам, где ты? Не знать этого так тяжело. Мы не станем звонить, не станем тебя беспокоить. Ты достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения, и мы уважаем это…

– Дерьмо! – произнесла Роуз.

– …но нам больно не знать, где ты находишься, не иметь возможности связаться с тобой, если случится что‑то важное.

– Он об этом не думает, – бросила Роуз. – Достаточно того, что он сам знает, где мы, и если захочет чего‑то, то позвонит, и мы прибежим.

– Поездка стоит кучу денег, а я несколько на мели.

– Не так уж ты на мели, если уехал из города и бросил работу, – заявила Роуз.

– Хорошо, – согласился я. – Запишите адрес и держите его в надежном месте, по понятным причинам. Я в Стоутоне, в Вермонте. – Я назвал им номер телефона.

– Значит, у тебя все хорошо? – поинтересовался Артур.

– Ты только подставляешь себя под удар, не возвращаясь домой и не улаживая свои дела, – сказала Роуз. Ее голос смягчился; она не ожидала, что я пойду на компромисс.

Через несколько секунд мы распрощались. Я обещал снова позвонить, однако никто не пытался выспросить, когда это случится. Потом я вышел на задний двор, поиграл с Корой и Квинни, которые теперь, когда щенки не поглощали их целиком, снова стали похожи на себя прежних. Один из щенков Квинни был простужен, в уголках голубых глаз запеклась слезная жидкость. Я вытер ему глаза и прижал щенка к себе, безмерно переживая за его здоровье. Я знал, что со щенками все в порядке, однако даже малейшее отклонение пугало меня до дрожи.

– Бедняжка Четвин, – приговаривал я то и дело.

Щенок грыз мне палец острыми, словно иголки, зубами, в конце концов мне стало больно, и я вернул его матери, которая опрокинула его на толстую спинку, лизнув длинным языком.

Зазвонил телефон. Я кинулся к нему бегом. Чего обычно не делал. Прошло чуть больше часа с моего звонка домой, но, услышав на другом конце провода голос Роуз, я не удивился.

– Дэвид, – сказала она, – у отца был сердечный приступ.

Я дождался восьми вечера, затем позвонил Джейд по номеру Кита, хотя мне очень не хотелось. Подошел Кит. Он понял, что это я, однако не выказал никаких особенных чувств.

– Минутку, – сказал он со вздохом, как будто ему целый день названивали, требуя Джейд.

Я рассказал ей об Артуре, и она сказала, что перезвонит мне. Через несколько минут она перезвонила и сообщила, что ближайший автобус до Стоутона уходит утром, в десять сорок пять. Я уже забронировал место на девятичасовой рейс до Чикаго, улетавший из Олбани. Она стала перечислять знакомых, которым можно было бы позвонить, с тем чтобы взять машину и заехать за ней к Киту. Но я никак не мог сосредоточиться на ее словах. Я сказал, что хочу лечь пораньше, чтобы выехать в Олбани в шесть утра – езды было всего час, но мне предстояло добираться автостопом. Мы попрощались. Я сказал, что вернусь меньше чем через неделю. Джейд сказала, если будет ясно, что я задерживаюсь, она прилетит в Чикаго, чтобы быть со мной. Мы попрощались. Она сказала, что любит меня, но шепотом, потому что поблизости были ее родные.

Я уложил маленький чемодан. Почти вся одежда была новая и почему‑то все сидело на мне плохо. Потом я поискал и нашел давешний обратный билет до Чикаго. Кроме него, у меня было долларов тридцать. Прежде чем ложиться, я позвонил домой, чтобы сообщить, когда прилетаю в аэропорт О’Хара. Трубку сняла подруга матери Миллисент Белл. Она отвечала на звонки, пока Роуз была в больнице с Артуром.

Я долго не мог заснуть. Все думал, не выкинет ли Джейд какую‑нибудь глупость. Например, выйдет из дома Кита и попытается вернуться автостопом, чтобы увидеться со мной перед отъездом. Я заставлял себя бодрствовать, дожидаясь ее, и когда задремал, ощутил, как она целует меня, чтобы разбудить. Только на самом деле этого не случилось.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 168 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.015 с)...