Беглянка 2 страница

– Дождь все время льет.

– Вижу. Я это вижу, – отозвалась Сильвия из кухонного конца большой гостиной.

Наливая кофе, она решила промолчать насчет второго подарка. Он ей ничего не стоил (конная статуэтка стоила больше, чем девочка могла себе представить): это был всего‑навсего нежный бело‑розовый камешек, найденный ею на дороге.

«Для Карлы, – сказала она своей подруге Мэгги, шагавшей рядом. – Глупость, я понимаю. Хочется привезти ей кусочек этой земли – вот и все».

И Мэгги, и вторая подруга, Сорейя, уже были наслышаны о Карле: Сильвия рассказывала, как присутствие этой девушки становилось для нее все важнее, как между ними возникала неизъяснимая связующая нить, которая служила ей утешением в кошмарные месяцы минувшей весны.

«Просто мне было важно, чтобы в доме появлялся хоть кто‑нибудь… кто‑нибудь свежий, пышущий здоровьем».

Мэгги и Сорейя посмеялись – беззлобно, но как‑то гадко.

«Ищите девушку», – сказала Сорейя, лениво разминая тяжелые смуглые руки, а Мэгги поддакнула: «Всех нас рано или поздно это ждет. Втюриться в девушку».

У Сильвии вызвало подспудное раздражение это старомодное словцо: «втюриться».

«Возможно, это из‑за того, что у нас с Леоном не было детей, – сказала она. – Глупость, конечно. Запоздалая материнская любовь».

Подруги затараторили в один голос и выразились немного разными словами, но в том смысле, что глупость‑то она, конечно, глупость, но она же тем не менее любовь.

Но девушка эта сегодня оказалась совсем не той Карлой, какую вспоминала Сильвия, совсем не той безмятежной, оживленной натурой, не тем беспечным и душевным юным созданием, что неотступно сопровождало ее в Греции.

Подарком она, похоже, не заинтересовалась. Почти угрюмо потянулась за кружкой кофе.

– Я знаю, что именно понравилось бы тебе больше всего, – энергично продолжила Сильвия. – Козочки. Они совсем маленькие, даже когда взрослые. Есть пестрые, есть беленькие, скачут себе по камням, как… горные духи тех мест. – Смех у нее получился нарочитым, но остановиться она уже не могла. – Будь у них веночки на рогах, я бы не удивилась. А твоя козочка как поживает? Не помню, как ее зовут.

– Флора, – ответила Карла. – Ее у нас больше нет.

– Что значит «нет»? Вы ее продали?

– Она пропала. Куда делась – мы не знаем.

– Как жаль! Ох как жаль. Может, еще вернется?

Ответа не было. Сильвия впервые осмелилась посмотреть на девушку в упор и заметила, что у той глаза полны слез, а лицо пошло пятнами, даже сделалось каким‑то чумазым и распухло.

Карла не стала прятаться от ее взгляда. Плотно сжав губы, она закрыла глаза и начала раскачиваться вперед‑назад, будто молча завыла, а потом, о ужас, и впрямь завыла в голос. Она выла, рыдала и захлебывалась, по щекам бежали слезы, из носа текло, и она стала, затравленно озираясь, искать, чем бы утереть лицо. Сильвия сорвалась с места и прибежала с комком косметических салфеток.

– Не горюй, ну же, ну, не надо, – приговаривала она, а сама думала, что лучше всего было бы ее обнять.

Однако у нее не было ни малейшего желания так поступать, и, вообще, от этого могло стать только хуже. Девушка, чего доброго, угадала бы, до какой степени Сильвии не хочется этого делать и какое смятение вызвал у нее этот шумный всплеск эмоций.

Карла что‑то выдавила и еще повторила.

– Как стыдно, – бормотала она. – Как стыдно.

– Ерунда. Нам всем бывает нужно выплакаться. Все в порядке, не волнуйся.

– Ужасно.

Тут Сильвия невольно отметила, что с каждой минутой этих неприкрытых переживаний девушка становится все более заурядной, все более похожей на этих зануд у нее – у Сильвии – на семинаре. Некоторые пускали слезу из‑за оценок, но это зачастую был тактический ход: краткое, малоубедительное нытье. Настоящие ручьи текли реже, обычно в связи с несчастной любовью, или с родителями, или с беременностью.

– Ты, случайно, не из‑за козочки?

– Нет. Нет.

– Попей воды, – предложила Сильвия.

Выжидая, когда потечет холодная, она пыталась сообразить, что бы еще такое сделать или сказать, но, когда вернулась со стаканом воды, Карла уже и без того начала успокаиваться.

– Вот так. Вот так, – с каждым ее глотком приговаривала Сильвия. – Полегчало?

– Да.

– Значит, не из‑за козочки. А из‑за чего?

– Сил моих больше нет, – ответила Карла.

На что же у нее больше не было сил?

Оказалось, на мужа.

Тот постоянно на нее злился. Вел себя так, будто она ему ненавистна. Все ему не по нраву, слова не скажи. От такой жизни она сходила с ума. Иногда ей казалось, что она и впрямь не в себе. А иногда – что он.

– Он дает волю рукам, Карла?

Нет. Побоев не было. Но он ее ненавидел. Презирал. Не выносил ее слез, а она не могла не плакать, когда он так злился.

Она не знала, что ей делать.

– Думаю, ты знаешь, что тебе делать, – возразила Сильвия.

– Уйти? Нет у меня такой возможности. – Карла опять начала всхлипывать. – Я бы все отдала, чтоб уйти. А как уйдешь? Денег нету. Податься некуда.

– Ладно. Подумай хорошенько. Так ли это? – спросила Сильвия, изобразив из себя психолога. – Разве у тебя нет родителей? Ты ведь рассказывала, что выросла в Кингстоне, правда? Неужели там у тебя нет родни?

Родители перебрались в Британскую Колумбию. Кларка они ненавидели. Она для них – отрезанный ломоть.

Братья, сестры?

Один брат, на девять лет старше. Женат, в Торонто переехал. Ему до нее тоже дела нет. Кларка терпеть не может. Золовка нос воротит.

– А ты не рассматривала такой вариант, как приют для женщин?

– Туда берут только тех, кого дома избивают. Да к тому же сразу молва пойдет, а для нашего бизнеса это плохо.

Сильвия мягко улыбнулась:

– Об этом ли сейчас думать?

Тут Карла в открытую рассмеялась.

– В самом деле, – сказала она, – что‑то у меня с головой.

– Послушай, – начала Сильвия. – Послушай меня. Будь у тебя достаточно денег, ты бы уехала? Куда? Чем бы стала заниматься?

– Рванула бы в Торонто, – почти не задумываясь, ответила Карла. – Только не к брату. Поселиться можно хоть в мотеле, а потом разузнать, где уроки верховой езды требуются.

– А ты потянешь?

– В то лето, когда мы с Кларком познакомились, я как раз в школе верховой езды работала. А теперь у меня опыта прибавилось. Намного.

– Ты рассуждаешь так, словно уже все просчитала, – задумчиво сказала Сильвия.

А Карла ответила:

– Только что.

– И когда бы ты уехала, будь у тебя такая возможность?

– Сегодня. Сейчас. Прямо сию минуту.

– И безденежье – это единственное, что тебя останавливает?

Карла собралась с духом.

– Единственное, – ответила она.

– Ладно, – сказала Сильвия. – Теперь выслушай мое предложение. Я считаю, мотель – это не выход. Думаю, тебе нужно доехать автобусом до Торонто и остановиться у моей подруги. Зовут ее Рут Стайлз. Дом у нее просторный, семьи нет – она возражать не станет. Поживешь у нее, пока не найдешь работу. Деньгами я тебе помогу. В окрестностях Торонто должно быть множество школ верховой езды.

– Так и есть.

– Ну, как ты на это смотришь? Хочешь, я сейчас позвоню и узнаю, когда ближайший автобус?

Карла сказала «да». Ее трясло. Она судорожно возила руками по коленям и резко дергала головой из стороны в сторону.

– Прямо не верится, – выдавила она. – Я все верну. То есть спасибо вам. Я все верну. Не знаю, что и сказать.

Сильвия, прижав трубку к уху, набирала номер автовокзала.

– Тсс, хочу расписание узнать, – шепнула она. Выслушала ответ, повесила трубку. – Я не сомневаюсь, что вернешь. Так ты согласна пожить у Рут? Я ей сообщу. Загвоздка только в одном. – Она критически осмотрела шорты и футболку Карлы. – В таком наряде ехать негоже.

– Домой мне заходить нельзя. – Карла пришла в панику. – Ничего, перебьюсь как‑нибудь.

– В автобусе будет работать кондиционер. Ты замерзнешь. У меня наверняка что‑нибудь найдется. Мы ведь с тобой примерно одного роста, да?

– Вы в десять раз стройнее.

– Я же не всегда такой была.

В конце концов они выбрали коричневый льняной жакет, почти не ношенный (Сильвия считала его приобретение ошибкой: слишком уж суровый стиль), сшитые на заказ бежевые брюки и кремовую шелковую блузу. А вот кроссовки Карлы ничем заменить не удалось: обувь она носила на два размера больше, чем Сильвия.

Карла отправилась принять душ (с утра ей было так тошно, что она этого не сделала), а Сильвия тем временем позвонила Рут. Вечером у той было намечено какое‑то собрание, но она пообещала оставить ключ жильцам сверху – Карле нужно будет всего лишь позвонить к ним в дверь.

– От автовокзала ей придется взять такси. Надеюсь, с этим‑то она справится в своем нынешнем состоянии? – сказала Рут.

Сильвия рассмеялась:

– Не волнуйся, она же не убогая. Просто попала в тяжелую ситуацию, с кем не бывает?

– Тогда хорошо. То есть хорошо, что она ищет выход.

«Совсем не убогая», – думала Сильвия, вспоминая, как Карла примеряла брюки и льняной жакет. До чего же быстро молодые приходят в себя после приступов отчаяния; до чего же хороша была эта девушка в свежей одежде.

Автобус останавливался у них в четырнадцать двадцать. Сильвия решила приготовить омлет, расстелить синюю скатерть, достать хрустальные бокалы и откупорить бутылку вина.

– Надеюсь, ты в состоянии немного подкрепиться, – сказала она, когда Карла, чистая и сияющая, предстала перед ней в позаимствованной одежде.

Нежно‑веснушчатая девичья кожа порозовела, распущенные волосы потемнели от влаги, а милые завитки прильнули к голове. Карла призналась, что голодна, но дрожь в руках не позволила ей съесть ни кусочка омлета, и она опустила вилку.

– Сама не знаю, почему меня так трясет, – сказала девушка. – От волнения, не иначе. Я и не думала, что это будет так просто.

– Решение принято с места в карьер, – сказала Сильвия. – Наверное, ты еще не веришь, что это наяву.

– А знаете, верю. Я уже вижу, что это и в самом деле наяву. Не то что раньше, когда я ходила, как в тумане.

– Видимо, когда принимаешь решение, всерьез принимаешь решение, именно так и бывает. Во всяком случае, так и должно быть.

– Это если у кого друзья есть, – сказала Карла с застенчивой улыбкой и покраснела до самых волос. – Настоящие друзья. Вот, к примеру, как вы. – Опустив нож и вилку, она неловко подняла бокал обеими руками. – За дружбу. Мне, наверное, ни глоточка сейчас нельзя, но все же пригублю.

– Я тоже, – с притворной игривостью подхватила Сильвия. Она сделала глоток, но разрушила магию момента, сказав: – Ты собираешься ему позвонить? Или как? Нужно его поставить в известность. Пусть узнает, где ты находишься, хотя бы к тому часу, когда он тебя ждет.

– Звонить не надо, – встревожилась Карла. – Я не смогу. Вот если б вы…

– Нет, – отрезала Сильвия. – Нет.

– Конечно, это дурость. Сама не знаю, что говорю. Мысли скачут. Вот, наверно, что нужно сделать: нужно в почтовый ящик записку бросить. А вдруг он ее раньше времени найдет? Я даже не хочу мимо дома в город ехать. Лучше вкругаля. А если я напишу… если я записку напишу, можно будет… можно будет вас попросить на обратном пути ее в ящик бросить?

Не видя более приемлемого выхода, Сильвия согласилась.

Она принесла бумагу и ручку. Подлила еще вина. Карла ненадолго задумалась, а потом написала несколько слов.

«Я уехала. За меня небойся».

Сильвия прочла это на обратном пути, отъехав от автовокзала. Она не сомневалась, что Карла знает, как пишется «не бойся». Просто от волнения запуталась. Запуталась, видимо, так, как Сильвии не снилось. У Карлы от вина развязался язык, но ни особых переживаний, ни огорчений не прибавилось. Она рассказала про ту конюшню, куда пришла работать сразу после школы, в восемнадцать лет, и познакомилась с Кларком. Родители хотели, чтобы она училась дальше; Карла согласилась только на ветеринарный колледж. Она хотела – всю жизнь хотела – одного: жить в деревне и работать с животными. В старших классах ее считали придурочной, всячески высмеивали, но она и бровью не вела.

Кларк был лучшим инструктором по верховой езде. От клиенток у него отбоя не было: женщины требовали, чтобы с ними занимался именно он. Карла его поддразнивала, и вначале, похоже, ему это даже нравилось, но потом надоело. Она извинилась и попробовала завести разговор о своих мечтах – точнее, о планах – открыть собственную конноспортивную школу, с прокатом лошадей, где‑нибудь в сельской местности. Как‑то раз она зашла в конюшню, увидела, как он вешает седло, и поняла, что влюбилась.

Теперь она считала, что это было влечение. Скорее всего, просто влечение и ничего больше.

По осени ей предстояло уволиться с работы и ехать учиться в Гвельф, но она отказалась: заявила, что возьмет себе отсрочку на год.

У Кларка была светлая голова, но терпения не хватило даже на среднюю школу. Со своей родней он не общался. Считал, что родня – это отрава, которая портит кровь. Он в разное время подвизался санитаром в психиатрической лечебнице, ведущим на радиостанции в Летбридже, что в провинции Альберта, дорожным рабочим вблизи Тандер‑Бей, учеником парикмахера, продавцом в магазине военного снаряжения. И это лишь те занятия, которые он упомянул.

Она дала ему прозвище «Цыган‑бродяга» – так называлась песня, старая песня, которую пела ей мать. Теперь она сама распевала эту песню дома, и мать поняла, к чему идет дело.

Вчера спала в уюте, в тепле,

А нынче, укрыта дурманом,

Заснула в степи на голой земле

Рядом с бродягой‑цыганом.

Мать ей говорила: «Он тебя несчастной сделает, попомни мои слова». Отчим, инженер по профессии, считал, что Кларк даже на это не способен. «Бомж, – высказался он. – Перекати‑поле». Стряхнул его щелчком, словно клопа.

Тогда Карла спросила: «Разве перекати‑поле может скопить денег на покупку фермы? А он, между прочим, скопил». На что отчим только и сказал: «Я с тобой пререкаться не собираюсь». Тем более ты мне не дочь, добавил он, как припечатал.

Так что Карле ничего другого не оставалось, кроме как сбежать с Кларком. Домашние так себя повели, что сами, можно сказать, ее к этому подтолкнули.

– Когда все утрясется, ты свяжешься с родными? – спросила Сильвия. – В Торонто?

Карла вздернула брови, втянула щеки и вульгарно сложила губы кружком.

– Не‑а, – сказала она.

Определенно, слегка захмелев.

На обратном пути Сильвия опустила записку в почтовый ящик, а дома убрала со стола, вымыла изнутри и почистила снаружи сковородку, в которой готовился омлет, бросила синюю скатерть с салфетками в корзину для белья и распахнула окна. В ней боролись жалость и досада. Когда девушка собралась принять душ, Сильвия отнесла в ванную свежий кусок яблочного мыла, и теперь этот запах распространился по всему дому; он же висел и в машине.

Ливень поутих. Сильвии не сиделось на месте, и она пошла прогуляться по дорожке, над которой в свое время потрудился Леон. Гравий, подсыпанный им на заболоченные участки, почти полностью смыло дождем. Когда им случалось гулять здесь весной, они высматривали дикие орхидеи. Она учила его различать лесные цветы, но он тут же забывал названия – помнил только триллиум. А ее прозвал Дороти Уордсворт[2].

Минувшей весной она принесла с прогулки букетик собачьих фиалок, но Леон посмотрел на них (в точности так же, как порой смотрел на нее) с изнеможением, с неприятием.

У нее перед глазами стояла Карла – Карла, входящая в автобус. На прощание она еще раз поблагодарила Сильвию – искренне, но уже почти небрежно, а под конец чуть ли не весело помахала рукой. Уже свыклась с мыслью о спасении.

Около шести вечера Сильвия позвонила в Торонто, чтобы узнать у Рут, добралась ли до нее Карла. В трубке зазвучал автоответчик. «Рут, – начала Сильвия, – это Сильвия. Звоню насчет девочки, которую я к тебе направила. Надеюсь, она тебя не слишком обременит. Надеюсь, все будет хорошо. Тебе, вероятно, покажется, что она слишком поглощена собой. Это, наверное, молодость. Сообщи мне, как у вас дела. Договорились?»

Перед тем как лечь спать, она еще раз набрала тот же номер, но вновь попала на автоответчик, сказала: «Это опять Сильвия. Просто хотела убедиться» – и повесила трубку. Было между девятью и десятью вечера, еще даже не стемнело. Рут, видимо, пока не вернулась, а девушка не хотела подходить к телефону в чужом доме. Сильвия попыталась вспомнить, как зовут жильцов, которым Рут сдавала второй этаж. Наверняка в такое время люди еще не спали. Но вспомнить не удалось. Оно и к лучшему. Зачем нагнетать тревогу, суетиться, проявлять излишнее беспокойство.

Сильвия легла, но выдержала недолго; взяв с собой легкий плед, она перешла в гостиную и устроилась на диване, где спала последние три месяца жизни Леона. Правда, она и здесь не надеялась уснуть: на сплошных окнах не было занавесок, и по виду неба она заключила, что во мраке уже взошла скрытая от ее глаз луна.

Потом ей пригрезилось, что она едет куда‑то в переполненном автобусе – неужели по Греции? – под тревожный грохот мотора. Сильвия очнулась и поняла, что это стучат в дверь.

Карла?

Карла не поднимала головы, пока автобус не выехал за пределы городка. Через тонированные стекла ее бы никто не разглядел – просто она старалась не смотреть в окно. Чтобы ненароком не увидеть Кларка. Вдруг он выйдет из магазина или остановится у перехода, еще не подозревая, что она его бросила, и думая, что день этот ничем не примечателен. Нет, не так: думая, что день этот приведет в движение их план (его план), и сгорая от нетерпения узнать, многого ли ей удалось добиться.

Только за городом она подняла голову, сделала глубокий вдох, окинула взглядом поля, окрашенные легким фиалковым цветом тонированного стекла. Участие миссис Джеймисон вселило в нее чувство какой‑то удивительной защищенности и ясности, отчего побег стал казаться самым разумным поступком, какой только можно вообразить, и более того – единственным поступком, достойным уважающей себя личности, попавшей в такую передрягу. Карла ощутила в себе непривычную уверенность, даже зрелое чувство юмора: она поведала миссис Джеймисон историю своей жизни таким образом, чтобы вызвать сочувствие и вместе с тем не утратить иронию и правдивость. А затем поступила так, чтобы оправдать ожидания миссис Джеймисон… Сильвии. На самом‑то деле она не исключала, что, возможно, разочарует миссис Джеймисон, но надеялась, что опасность этого все же невелика.

Если не находиться с нею рядом слишком долго.

Уже некоторое время светило солнце. Когда они сели за стол, оно заиграло в гранях бокалов. С раннего утра не упало ни капли дождя. Умеренный ветерок расправил слипшиеся придорожные травы, цветущий бурьян. По небу скользили не тучи, а летние облака. Меняясь на глазах, природа высвобождалась, тянулась к истинной яркости июля. День стремительно шел вперед, а Карла только удивлялась, как мало вокруг следов минувшего ненастья: в полях не просматривалось ни глубоких луж, указывающих, где будут проплешины в посевах, ни жалких, тощих вершков кукурузы, ни побитых стеблей пшеницы.

В голову пришло: надо будет сказать Кларку, что они, как видно, ненароком выбрали чуть ли не самый унылый и сырой край; а ведь в другом месте у них дела пошли бы на лад.

Может, еще не все потеряно?

Потом она, конечно, сообразила, что ничего Кларку не скажет. Никогда. И выбросит из головы все, что происходит с ним, и с Грейс, и с Майком, и с Можжевельником, и с Ежевикой, и с Лиззи Борден. И даже не узнает, если вдруг вернется Флора.

Уже во второй раз она порвала с прошлым. В первый раз было буквально как в старой песне «Битлз»: оставила на столе записку и выскользнула за дверь в пять утра, чтобы встретиться с Кларком на парковке у церкви, недалеко от дома. Между прочим, когда они с дребезжаньем уносились прочь, она мурлыкала себе под нос ту самую песню: «She’s leaving home, bye‑bye». Теперь ей вспомнилось, как у них за спиной всходило солнце, как она разглядывала пальцы Кларка, державшие руль, темные волоски на умелых руках, как втягивала в себя запах его фургона – запах машинного масла и металла, инструментов и лошадей. Холод осеннего утра проникал в кабину сквозь проржавевшие сварные швы. Никто из ее родни не ездил на такой колымаге, да и на улицах их городка такие встречались нечасто.

В то утро Кларк был целиком поглощен дорожным движением (они выехали на сороковую автостраду), и он не знал, как поведет себя фургон; резкие ответы, прищур глаз, даже легкое раздражение от ее восторгов – все это вызывало у Карлы взволнованный трепет. Точно такой же трепет вызывала у Карлы его былая неустроенность, его одинокая жизнь, известная ей с его слов, та нежность, с которой он умел обращаться с лошадью и с ней самой. Он казался зодчим их общего будущего, где ей отводилась справедливая и упоительная роль пленницы. «Ты сама не понимаешь, чего себя лишила», – написала ей мать в единственном письме, которое получила Карла и оставила без ответа. Но в те лихорадочные мгновения предрассветного бегства она и впрямь не знала, чего себя лишила, хотя весьма смутно представляла, что будет дальше. У нее вызывали презрение родители, их дом и задний дворик, их поездки и фотоальбомы, кухонный комбайн и туалетная комнатка, стенные шкафы и подземная оросительная система. В скупой записке Карлы выделялось слово «настоящая». Меня всегда притягивала настоящая жизнь. Знаю, вам этого не понять.

Автобус сделал первую остановку в соседнем городке. Автовокзалом служила бензоколонка. Именно та, куда они с Кларком в начале совместной жизни ездили за дешевым бензином. В ту пору их мир ограничивался несколькими окрестными городками, где они подчас изображали из себя туристов, пробуя фирменные блюда в захудалых гостиничных барах. Свиные ножки, квашеную капусту, картофельные оладьи, пиво. А по пути домой орали песни, будто всю жизнь прожили в деревне.

Прошло совсем немного времени, и эти вылазки стали казаться тратой времени и денег. На такое транжирство шли только те, кто еще не узнал, что почем.

Она расплакалась; слезы подступили незаметно. Заставила себя перенестись мыслями в Торонто, продумать первые шаги. Такси, незнакомый дом, одинокая постель. А завтра – телефонный справочник, адреса конноспортивных школ, разъезды, поиски работы.

Ей трудно было это представить. Как она сядет в трамвай или в метро, как станет ухаживать за новыми лошадьми, как поведет разговор с новыми людьми, как научится жить среди орды чужаков, где не будет Кларка.

А ведь такая жизнь, такой город выбирались как раз по этому принципу: чтоб там не было Кларка.

Странный, пугающий образ ее будущего мира, каким он теперь виделся, приобрел отчетливую форму: в нем для нее не было места. Она станет бродить, раскрывать рот, чтобы произнести какие‑то слова, делать одно, другое. Но на самом деле в том мире ее не будет. А самое невероятное – что она уже на это решилась, уже ехала в автобусе, надеясь открыть себя заново. Как могла бы сказать миссис Джеймисон (и с удовлетворением сказала бы сама Карла), она теперь сама распоряжалась своей жизнью. И никто больше на нее не вызверялся, не вымещал на ней свою хандру.

Вот только о чем теперь будут ее заботы? Как она поймет, что жива?

Сейчас, когда она убегала от Кларка, он все еще удерживал свое место в ее жизни. Но чем заполнить его место, когда побег закончится? Что другое – кто другой – будет так же неистово гнать ее вперед?

Кое‑как уняв слезы, она почувствовала озноб. Совсем расклеилась, а ведь нужно было собраться, взять себя в руки. «Возьми себя в руки», – приказывал ей Кларк, проходя через комнату, куда она забивалась, чтобы не разреветься; в самом деле, именно это от нее сейчас и требовалось.

Автобус в очередной раз остановился. Это был третий городок, считая от того, где начался ее путь, – значит второго она даже не заметила. Наверняка они там останавливались, водитель объявлял его название, а она ничего не видела и не слышала в тумане страха. Вскоре они выедут на главную магистраль и помчатся в Торонто.

И там она исчезнет.

Она исчезнет. Какой смысл тогда брать такси, давать шоферу новый адрес, наутро вставать, чистить зубы, куда‑то идти? Зачем искать работу, поддерживать в себе силы, мотаться в транспорте?

У нее возникло такое ощущение, словно ее ступни ушли далеко‑далеко. На каждое колено, обтянутое незнакомой отглаженной брючиной, словно навесили по гире. Карла оседала на землю, как больная лошадь, которая больше не поднимется.

В автобусе уже появилось несколько новых пассажиров и почтовых посылок. На тротуаре стояла женщина с малышом в прогулочной коляске: они беспрестанно кому‑то махали. У них за спиной находилось кафе, которым была отмечена автобусная остановка; оно тоже пришло в движение. Витрины и кирпичные стены почти расплавились и пошли волнами. Опасаясь за свою жизнь, Карла подалась вперед тяжелым туловищем, свинцовыми ногами. Споткнулась, закричала:

– Выпустите меня.

Ударив по тормозам, водитель досадливо бросил:

– Вы же до Торонто билет брали.

Пассажиры стали коситься на нее любопытными взглядами; им, похоже, было невдомек, что ее терзает боль.

– Мне нужно сойти.

– Туалет в конце салона.

– Нет. Нет. Мне нужно сойти.

– Я ждать не буду. Понятно? У вас внизу багаж есть?

– Нет. Есть. Нету.

– Точно нет багажа?

Чей‑то голос сказал:

– Клаустрофобия. Сразу видно.

– Вам плохо? – спросил водитель.

– Нет. Нет. Мне надо здесь выйти.

– Дело ваше. Выходите. Мне‑то что?

– Приезжай за мной. Умоляю. Приезжай, забери меня.

– Сейчас приеду.

Сильвия по рассеянности не заперла входную дверь. Не поздно было исправить это сейчас, вместо того чтобы открывать на стук, но дверь стояла незапертой.

За порогом не оказалось никого.

Она ни минуты не сомневалась, ни минуты: в дом кто‑то постучался.

На этот раз она заперлась.

Из‑за сплошных окон гостиной донеслось игривое, частое позвякивание. Она щелкнула выключателем, но ничего не увидела и опять погасила свет. Какой‑то зверек, не иначе – может, белка? Выходившая в сад застекленная дверь между окнами тоже оставалась незапертой. И даже чуть приоткрытой, для воздуха. Сильвия взялась ее затворять, и вдруг рядом кто‑то хохотнул, совсем близко, будто бы в комнате.

– Это я, – сказал незваный гость. – Напугались?

Вплотную прижавшись к стеклу, он оказался рядом.

– Это Кларк, – назвался он. – Кларк, сосед ваш.

Она не собиралась приглашать его в дом, но побоялась запираться у него перед носом. Он мог рвануть дверь на себя. Включать свет тоже было не с руки. Она спала в одной длинной футболке. Надо было хотя бы завернуться в плед, но она не успела.

– Вам нужно одеться? – спросил он. – А я как раз принес кое‑что подходящее.

Он выставил перед собой пластиковый пакет. Сунул ей в руки, но входить не стал.

– Что это? – сдавленно спросила она.

– Откройте да посмотрите. Не взорвется. Держите.

Сильвия ощупью проверила пакет, но смотреть не стала. Что‑то мягкое. И тут она узнала пуговицы жакета, шелк блузы, ремешок брюк.

– Решил вернуть, – сказал Кларк. – Это ваше, правда ведь?

Ей пришлось стиснуть челюсти, чтобы не стучали зубы. Во рту и в горле нестерпимо пересохло.

– Я сразу понял, что это ваше, – негромко повторил Кларк.

У Сильвии язык сделался ватным. Она с трудом выдавила:

– Где Карла?

– Которая? Моя жена Карла?

Теперь она более отчетливо разглядела его лицо. Увидела, как он забавляется.

– Моя жена Карла дома, в постели. Спит. На своем месте.

С виду этот человек был красив и глуп. Рослый, поджарый, хорошо сложенный, но с какой‑то неестественной сутулостью. От него исходила точно рассчитанная, чуткая угроза. На лоб падала темная прядь волос, над губой темнели щегольские усики, в глазах читалась надежда и одновременно насмешка, мальчишеская улыбка граничила с мрачностью.

Он всегда вызывал у нее неприязнь; она даже рассказала об этом Леону, а тот сказал, что парень просто не уверен в себе и оттого слегка развязен. Его неуверенность в себе вряд ли могла сейчас внушить ей спокойствие.

– Умоталась она, – сказал Кларк. – После такого приключения. Видели бы вы себя со стороны – как вас перекосило, когда вещички свои узнали. Что вам на ум пришло? Небось подумали, что я ее прикончил?

– Нет, просто удивилась, – ответила Сильвия.

– Еще бы. Уж как вы расстарались, чтоб ее в бега отправить.

– Я помогла… – с усилием выговорила Сильвия. – Я ей помогла: по виду она была в отчаянном положении.

– В отчаянном положении, – повторил он, будто взвешивая каждое слово. – Да, не иначе. В таком отчаянном положении, что выпрыгнула из автобуса и бросилась мне звонить, чтоб я за ней приехал. Так плакала, что я не сразу разобрал, о чем она толкует.

– Она сама захотела вернуться?

– Будьте уверены. Еще как захотела вернуться. В истерике билась. Она у меня девочка возбудимая. Но вы, видать, ее не знаете так близко, как я.

– Она, судя по всему, рвалась уехать.