Человек с колокольчиками 15 страница

– По‑прежнему не спит со своей женой?

– Более того. Он уже окончательно разведен. Его жена вернулась в Штаты. Я понимаю, может показаться, что мы чересчур спешим, но мы решили пожениться.

– Когда?

– Как только получим развод.

Я засмеялся:

– Вы поженитесь, как только получите развод? Нот оно – величие любви!

Мы с Джиной еще даже не начинали разговора о разводе. Мы подробно обсудили наш разрыв, но об официальной части и не заикались.

– Гарри, прошу тебя, – сказала она, и в ее голосе послышались ледяные нотки, – не становись жестоким.

Я многозначительно покачал головой:

– Ты думаешь, что можешь просто вернуться в пашу жизнь и начать все с того же момента, на котором бросила? Ты думаешь, что можешь забрать Пэта обратно просто потому, что азиатское экономическое чудо оказалось не таким уж чудесным и перспективным?

– У нас был уговор, – напомнила она, разозлившись. – Ты всегда знал, что Пэт будет жить со мной. Останься я в Токио или вернись сюда, я в любом случае намеревалась взять его к себе. С какой стати ты решил, что у тебя есть право оставить его у себя?

Потому что он счастлив со мной. И потому, что я могу вырастить его. Я могу. Поначалу было непросто, но я научился, понятно? И теперь все замечательно. И он счастлив там, где он сейчас живет. Ему не нужно привыкать к какому‑то мужику, какому‑то гребаному мужику, которого ты подцепила в дешевом ресторане.

Ее рот перекосило от злости, такой я ее еще не видел.

– Я люблю Ричарда, – сказала она. – И я хочу, чтобы Пэт рос со мной.

– Они не принадлежат нам. Наши дети не принадлежат нам, Джина.

– Ты прав, наши дети нам не принадлежат. Но мой адвокат докажет, что, при прочих равных, ребенок должен остаться с матерью.

Я встал и швырнул на стол несколько монет.

– А мой адвокат докажет, что вы с Ричардом можете убираться к чертовой матери, – разгорячился я. – И мой адвокат – как только у меня появится адвокат – также докажет, что ребенок должен остаться с тем из родителей, кто лучше сможет его вырастить. То есть со мной.

– Я не хочу ненавидеть тебя, Гарри. Не заставляй меня ненавидеть тебя.

– Я и не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Но как же ты не понимаешь, что произошло? Я научился быть настоящим отцом. Ты не можешь просто так явиться и отобрать у меня это.

– Невероятно! – возмутилась она. – Ты сидишь с ним всего пару месяцев и думаешь, что можешь занять мое место?

– Четыре месяца, – поправил я. – И я не стараюсь занять твое место. Я нашел свое собственное место.

* * *

Сид взглянула на меня и сразу же предложила поехать в город поужинать. Я не был голоден, но слишком устал, чтобы спорить. К тому же мне нужно было кое о чем ее спросить.

Я поцеловал Пэта и оставил их с Пегги смотреть «Покахонтас». Бианка мрачно слонялась по кухне, беспрестанно жуя «Джуси Фрут», поскольку ей не разрешалось курить в квартире.

– На моей машине или на твоей? – спросила Сид.

– На моей, – ответил я, и она повезла меня в маленький индийский ресторан между Аппер‑стрит и Ливерпул‑роуд. Скотч, склеивавший изрезанную крышу «Эм‑Джи‑Эф», высох, растрескался и начал рваться, поэтому крыша хлопала, как паруса корабля при смене ветра.

Вид еды вызвал во мне отвращение, и я без энтузиазма ковырял вилкой куриное филе, чувствуя, что мое внимание начинает рассеиваться.

– Ешь то, что хочешь, милый. Только то, что тебе хочется. Но постарайся хоть что‑нибудь съесть, хорошо? – попросила Сид.

Я кивнул, благодарно улыбнувшись этой невероятной женщине, которая потеряла отца, когда ей было в два раза меньше, чем мне, и чуть не спросил се сразу же, но подумал, что лучше придерживаться плана и спросить под конец вечера. Да, лучше всего придерживаться плана.

– Совсем не обязательно сегодня смотреть фильм, если ты не хочешь, – сказала она. – Это неважно. Мы можем заняться тем, чем ты хочешь. Можем просто поговорить. Или совсем ничего не делать. Не обязательно даже разговаривать.

– Нет, давай все‑таки сходим в кино, – настоял я, и мы поехали в Сохо, чтобы посмотреть итальянский фильм под названием «Райское кино» – о дружбе мальчишки с киномехаником в маленьком городке.

Сид умела выбирать фильмы, которые мне понравятся, – фильмы с субтитрами и без голливудских звезд, фильмы, на которые пару лет назад я не обратил бы внимания.

Но к этому фильму я как‑то охладел под конец, когда старый грубый киномеханик, ослепший после пожара в кинотеатре, сказал мальчишке с глазами Бемби, теперь уже подростку, что надо уехать из городка и никогда больше туда не возвращаться.

Мальчик Тото уезжает и становится известным кинорежиссером, и не возвращается в родной городок в течение тридцати лет, до того дня, когда хоронят Альфредо, старого киномеханика, научившего его любить кино и отославшего его прочь.

– Зачем Альфредо навсегда услал мальчика? – спросил я, пока мы шли сквозь толпу по Олд‑Комптон‑стрит. – Почему они не стали хотя бы переписываться? Мне показалось, это жестоко – настаивать, чтобы он уехал, этот мальчик.

Альфредо знал: Тото никогда не найдет то, что ему нужно, в этом маленьком городке, – улыбнулась Сид, радуясь, возможности поговорить о кино. – Ему нужно было освободиться, чтобы понять: жизнь – не то, что показывают в кино. Жизнь значительно сложнее. – Она взяла меня за руку и рассмеялась: – Мне нравится, когда мы разговариваем о таких вещах.

«Эм‑Джи‑Эф» стоял в конце Джерард‑стрит, за пожарной станцией на Шафтсбери‑авеню, на стоянке китайского квартала. Мы сели в машину, но я не стал включать зажигание.

– Я хочу, чтобы мы жили вместе, – заявил я. – Ты, Пегги, Пэт и я.

В глазах, которые я так любил, мелькнуло неподдельное удивление.

– Жили вместе?

– Твоя квартирка слишком мала для нас всех, – продолжал я. – Так что лучше всего будет, если вы переедете к нам. Что ты думаешь об этом?

Она в замешательстве покачала своей красивой головой.

– У тебя сейчас очень сложное время, – напомнила она. – С твоим папой. И с Джиной. Ты пережил очень многое.

– Одно к другому не имеет никакого отношения, – возразил я. – Ну, может быть, чуть‑чуть. А может быть, имеет, и очень большое. Но это не все. Я знаю, что я чувствую по отношению к тебе. И я думаю, что ты чувствуешь то же самое ко мне. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Она улыбнулась, снова покачав головой, на сей раз более уверенно.

– Нет, Гарри.

– Нет?

– Извини.

– Почему нет?

Это был бессмысленный вопрос, какие обычно задают маленькие дети. Но я должен был его задать.

– Потому что тебе нужен кто‑то с менее запутанной жизнью, чем у меня, – начала она. – Без ребенка. Без бывшего мужа. Без напоминаний о прошлом. Ты же знаешь, что это так. Помнишь, как ты чувствовал себя на дне рождения Пэта? Помнишь? И ты, и я знаем, что у нас нет будущего.

– Ничего такого я не знаю, – возразил я.

– Ты думаешь, что кто‑то сможет преобразить твою жизнь любовью. Но на самом деле ты не хочешь любви, Гарри. Ты не справился бы с настоящей любовью. Тебе нужны красивые романтические отношения.

Ее слова становились еще страшнее, значительно страшнее оттого, что она произносила их с безграничной нежностью. В них не чувствовалось жестокости. Казалось, ей было на самом деле искренне жаль меня.

– И это нормально, – беспечно продолжала она. – Ты таков, и со многих точек зрения это хорошо, что ты таков. Но у нас никогда ничего бы не получилось, потому что нельзя всю жизнь прожить среди «охов и вздохов». Когда рядом дети. Особенно когда это не твои дети.

– Давай попробуем, – настаивал я.

Нет, – отрезала она. – Мы запнемся точно на том же месте, где вы расстались с Джиной. А я не хочу этого. Я не могу пойти через все это, тем более вместе с Пегги. Любовные признания – это прекрасно. Романтика – это тоже прекрасно. Но мне нужен человек, который подаст мне стакан воды, когда я состарюсь, и будет говорить мне, что любит меня, даже когда я не смогу вспомнить, куда положила ключи. Вот чего я хочу. Мне нужен человек, с которым можно вместе стареть. Мне очень жаль, но я не думаю, что ты хочешь того же самого.

Она протянула руку, чтобы коснуться моего лица, но я отвернулся, задумавшись, где я все это уже слышал. Мы сидели в тишине подземной стоянки, над нашими головами шумел китайский квартал.

– Я думал, ты не хочешь травмировать Пегги своими кратковременными связями, – сказал я.

– Лучше уж пусть она видит кратковременную связь, чем то, как рушится долговременная. Пэт и Пегги по‑прежнему будут друзьями. Она так же будет с тобой видеться. Но при этом и тебе, и мне удастся избежать множества огорчений.

– Вот как? – встрепенулся я. – Неужели ты решила меня бросить?

– Нет! Мы тоже можем остаться друзьями. Но я все поняла на дне рождения твоего сына: Пегги и я – не то, что тебе нужно. И это правда.

– Я знаю, что означает, когда женщина говорит, что мы можем остаться друзьями, – грустно усмехнулся я. – Это означает: «закрой дверь, когда будешь уходить». Вот что это значит, не правда ли?

– Не стоит так уж огорчаться, Гарри, – попросила она. – Люди расходятся каждый день. Это же не конец света.

* * *

Что страшно при раке, так это то, что он всегда превосходит самые плохие ожидания. Есть что‑то порнографическое в том, как он ставит в тупик любое воображение. С какой бы непристойностью рак ни терзал и ни мучил тебя сегодня, завтра все сможет стать еще хуже.

Моего отца накачали морфием, и его кожа уже не походила на кожу живого человека. Даже с кислородной маской его легкие напрягались и тужились, чтобы вдохнуть жалкий глоток воздуха, которого было совершенно недостаточно.

Иногда туман в его глазах рассеивался, туман, порожденный болью и обезболивающими лекарствами, и, когда он рассеивался, я видел в этих глазах, переполненных слезами, сожаление и страх, и я был уверен, что это конец, это точно конец.

– Я люблю тебя, – говорил я ему, и брал его за руки, и говорил слова, которых никогда раньше ему не говорил.

Я говорил это, потому что хуже стать уже не могло. Но становилось хуже. Вот что страшно в раке: он всегда может перейти от ужаса к ужасу еще большему.

И на следующий день, когда я приходил в эту переполненную палату и сидел возле его кровати, держа его за руку, я снова говорил, что люблю его, и плакал еще сильнее.

III