Глава пятнадцатая. – Кое‑что узнал о твоем Хане,– сказал Митяй.– Ничего хорошего, имей в виду

– Кое‑что узнал о твоем Хане,– сказал Митяй.– Ничего хорошего, имей в виду. Это…

– Митяй,– перебил, покосившись на Наташу, Ласковин.– Ты дома?

– Нет, в офисе.

– Я тебе перезвоню через полчаса, лады?

– Нет проблем.

Андрей с облегчением положил трубку.

– Какие‑нибудь новости по твоим делам? – спросила Наташа.

– Ничего определенного. Какие у тебя планы на сегодня?

– Обычные. Заберешь меня с работы?

– С удовольствием.

Через полчаса Андрей вышел из дома и первым делом направился к телефону.

– Митяева.

– Я слушаю.

– Митяй, это Ласковин. Извини, не хотел говорить из дома. Что ты выяснил?

– Твой Хан – еще тот экземпляр. Боксер. За сто килограммов. Возник в Питере прошлой весной и показал себя мощно. Сразу вылез в первый ряд.

– Откуда он, из Средней Азии?

– С чего ты взял?

– Хан!

– А… Я тоже спросил. Нет, Хан – прозвище. Сам‑то он – не черный. И не желтый. Но натуральный душман. На ринге просто звереет. Соперников калечит только так – за год три покойника. Бойцы с ним работать не хотят, говорят: неоправданный риск. Зрителям, ясное дело, нравится. Так что десять тонн – это не подарок. Пошли их на хрен. Я корешку своему сказал, он тебе, раз такое дело, что‑нибудь подыщет. За меньшие деньги, ясное дело, но зато цел будешь.

– Спасибо. А чем еще этот парень известен, кроме массы и зверства?

– Значит, не хочешь меня слушать?

– Митяй, я тебя как раз и слушаю.

– Так послушай историю, Башкеев тут рассказал: у них в московской школе, еще в застойные времена, соревнования устроили. А народ там был разный: и по стажу, и по квалификации, и по категориям тоже. Но победил как раз не самый умелый, а самый здоровый, кто круче всех блоки ставил. Блок – и руки нет. Блок – и второй руки нет…

– Митяй! – перебил Ласковин.– Ты не Слава, не надо меня притчами кормить. Этот Хан, он очень здоровый, да?

– Он деревянный. Бей не бей – только руки отшибешь.

– И что, его так никто и не положил? – поинтересовался Ласковин.

Чем дальше, тем интереснее!

– Положили. Дважды. Но не твоей комплекции бойцы. Ты, конечно, мастер, Андрюха, но не Ояма же, верно?

– Верно,– согласился Ласковин.

– Так что, состыковать тебя с моим корешком?

«Вызов,– подумал Андрей.– Вызов!»

У него по спине прошел электрический ток.

«Вызов!»

– Воин никогда не отказывается от вызова потому, что противник опасен,– сказал он.– Нас так учили, верно?

– Самурайский бред! – сердито сказал Митяй.– Ласка! Нам же тридцать, а не тринадцать!

– Кому как,– Андрей засмеялся.– Спасибо, друг. Понимаешь, дело уже не в деньгах. Спасибо. Береги себя!

– Ты тоже. Слушай, если надумаешь драться с этим Ханом – меня возьми. Мало ли что…

– Заметано! – обещал Ласковин.– Обязательно возьму. Поглядишь, как я ломаю дерево.

Следующий звонок Ласковин сделал лидеру «тобольцев».

– Я согласен,– сказал он.– Когда и где?

– Послезавтра в одиннадцать подъезжай к метро «Приморская»,– ответил Корвет.– Я сам тебя встречу.

Третий звонок – Вадиму.

– Сегодня вечером в тире,– сказал тот.– Поговорим. Но особо не рассчитывай. Дело – «глухарь». Разве что случайность поможет, или ребятки кандидата сбоку подыщут.

– Это как?

– А так, что если зайца долго бить, то он и на трубе сыграть согласится.

Спустя сорок минут Ласковин стоял в зале перед своим сэнсэем, а тот без удовольствия изучал своего ученика.

– Не зря в прежние времена вас из монастырей не выпускали,– проворчал Зимородинский.

– А в чем дело? – спросил удивленный Ласковин.

– Где‑то ты успел говна нахлебаться,– буркнул сэнсэй,– обгадился с ног до головы, за раз не отмыть! Два дня работы – коту под хвост!

Андрей с удивлением оглядел свое свежевыстиранное кимоно. Слава явно имел в виду что‑то другое. Что?

– Не понял,– сказал он, нахмурившись.– Если я выпил вчера… так ты бы раньше предупредил, что нельзя!

– Да пей ты хоть каждый день! – Зимородинский дернул себя за ус: верный признак – сэнсэй думает.– Грязный ты! Давай выкладывай, что натворил!

– Да ничего особенного,– пробормотал тот.– Ну выпил с Митяем, ну в аварию попал… чуть на три тонны не опустился…

Зимородинский как ни обеспокоен был, но расхохотался.

– Ничего особенного, говоришь? Ладно, давай с подробностями.

– Можно и с подробностями.

Андрей изложил свою беседу с Митяем, затем – «дорожное происшествие». С особенным удовольствием – как он ловко осадил и растряс «крутых мальчиков».

– Понравилось? – спросил Зимородинский.

– Да вроде неплохо вышло,– уже чуя подвох, ответил Андрей.

– Наказал, значит, хлопчиков? Машину им помял и деньги забрал. Орел!

– «А ты не воруй!» – процитировал Ласковин.– Поделом наказал. Уверен, сами подставились: прихват старый, знаешь ведь. Только не усекли, что кусочек – не по зубам. Вернее, как раз – по зубам,– Андрей усмехнулся.– И по роже.

– Тигр! – сказал Зимородинский.– Тигр, он, конечно, сильнее шакалов. Я ведь спросил тебя: хочешь быть тигром? Не помню, чтобы ты сказал: да.

– И что я сделал не так? – поинтересовался Ласковин.

– Не то плохо, что ты сделал, а то плохо, что тебе понравилось! Да и сделал – не лучшим образом. От тебя такая волна пошла, что еще не раз аукнется.

– Может, растолкуешь мне, дураку? – сердито сказал Андрей.

– Угу,– согласился Зимородинский.– Тебе. Дураку. Рад, что докумекал.

Он поглядел на ученика, не станет ли возражать. Не стал. Себе дороже.

– Историю тебе расскажу,– произнес Вячеслав Михайлович.

«Опять!» – мысленно воскликнул Андрей. Мало ему Митяя.

Но снова не рискнул возразить. Сэнсэй лучше его знает, что надо. По определению.

– Историю про обезьян,– сказал Зимородинский.– Жили‑поживали в одной клетке девять обезьян. Вожак, подруга его, любимый сынок подруги, еще одна подруга, самец рангом пониже и так далее, вплоть до последнего, самого хилого обезьянчика. И пришел к клетке зевака. И показалось зеваке, что вожак – очень смешной, может, потому, что в клетке сидел. Без клетки зевака вряд ли посчитал бы его смешным: клыки у вожака – будьте‑нате. Но клетка есть. И прутья у нее – железные. Поэтому начал зевака вожака дразнить, чтоб, значит, тот еще смешней выглядел: камешки в него покидал. Вожаку вреда от них нет, но – оскорбительно. И не дотянуться до обидчика никак. Даже не доплюнуть. Очень разозлился вожак.

Но тут рядом случилась девушка, симпатичная. И укорила она зеваку: разве можно животных обижать?

И зевака сказал, что не злой он вовсе, а добрый, просто у него чувство юмора есть. А в доказательство доброты слазал в карман, выудил оттуда большущую конфету и бросил самому хилому обезьянчику. И пошел своей дорогой. Вместе с девушкой.

Вожак же – остался, естественно. И конфета осталась. Злющий‑презлющий вожак – бац! – свою подругу, некстати подвернувшуюся. Та – в визг и цап зубами обезьяна поменьше. Тот – следующего, и так по нисходящей. Так все этим увлеклись, что самый хилый обезьянчик успел конфету сожрать (в ином случае непременно бы ее отобрали) вместе со всеми обертками. Но взбучку и он получил, чуть позже, когда очередь дошла. На нем и кончилось – в самом низу был хилый обезьян. А ночью его пробрал понос, да такой, что к утру бедняга окочурился. Вот такая история.

– А мораль? – спросил Ласковин.

– Мораль такова: любым своим действием ты открываешь цепочку следствий. И избежать их влияния, если ты разом всю цепочку не видишь, а ты пока не видишь, можно единственным образом – не привязываясь к действию. Доброе ты сделал или злое – тебе все равно. Не возвращайся назад, чтобы исправить сделанное. Ты не можешь избежать того, что сделал. И не можешь знать, что ты сделал: доброе или злое.

– Не нравится мне это,– честно признался Ласковин.

– Не нравится? Так сядь и подумай – почему не нравится. Давай, давай!

И Ласковин сел. И подумал. И понял, почему не нравится. И сказал об этом Зимородинскому.

Вячеслав Михайлович, к удивлению Андрея, возражать не стал, сказал только:

– Меня так учили. И я тебя так учу. Что вам, христианам, можно, а что – нельзя, в этом меня не наставляли.

Покривил душой сэнсэй. Но кто сказал, что учитель должен говорить ученику правду? Ученику надо знать лишь то, что помогает ему учиться.

– Я тебя понял,– сказал Зимородинский.– А теперь сядь и пройди мысленно весь вчерашний день. И обдумай. Как христианин,– Зимородинский усмехнулся.

Мастер должен использовать каждый камень на дороге, по которой они идут.

Вячеслав Михайлович был доволен собой, хотя и предостерегал от этого своего ученика. Доволен – и потому совершил ошибку. «День»,– сказал он. А ведь была еще и ночь.

Андрей мысленно прокрутил все вчерашние события и не счел ни одно из них достойным осуждения. Зато счел, что стоит рассказать сэнсэю о Хане.

– Неплохая мысль,– отреагировал Зимородинский.– Если рассматривать это как испытание.

– А как еще? – удивился Андрей.

– Как предостережение.

– У меня уже синяки на руках,– пожаловалась Наташа, массируя запястья.

– Положи под бинты полоски пеноплена,– сказал Ласковин.– А вечером согревающую мазь. Завтра я попрошу у Славы что‑нибудь подходящее. Придется потерпеть, моя хорошая, я и так ставлю мягкие блоки.

– Я потерплю,– сказала девушка.– Просто больно. – Андрей мысленно досчитал до десяти, потом подошел, обнял ее и, прижав к себе, подержал так, словно согревая. Как он не хотел делать ей больно!

– Когда‑нибудь мы бросим все это к чертовой матери,– прошептал он.– И будем жить как люди. И не бояться друг за друга!

– Мне хорошо с тобой! – Наташа нашла и сжала его руку.– Я сделаю все, что ты скажешь!

«Никогда мы не будем жить в покое и безопасности, ты ведь знаешь».

«Тем дороже каждый миг, когда мы вместе, правда?»

Андрей отпустил ее.

– Разогревайся,– сказал он.– У нас не так много времени.

После разминки и формальных упражнений они занялись подсечками. Андрей, исходя из того что Наташе не подбить опорную ногу более тяжелого противника, ограничился четвертью предоставляемых этим видом приемов возможностей. Главным образом акцентируя на предварительной подготовке, например ложном ударе в лицо, заставляющем противника податься назад, «разгрузив» стоящую впереди ногу. Или на ложном же маваши в голову, с резким броском ноги вниз. Наташа все делала правильно, но ни разу не смогла не то что опрокинуть Андрея на спину, но даже вывести из равновесия. Наконец он сообразил, в чем дело, и велел ей надеть кроссовки. Стало намного лучше.

– Допустим, ты меня сбила, что дальше? Наташа пожала плечами:

– Подожду, пока ты встанешь, и атакую снова. Андрей расхохотался.

– Лежачего не бьют,– сказал он.– Лежачего убивают! Цитата. Теперь без шуток. Как ведет себя сбитый с ног человек, если он просто сбит с ног? Полный неумеха так и останется лежать. Тот, кто попроворнее,– попытается встать. Профессионал будет действовать по обстоятельствам. Если противник силен – вскакивать и подставляться под удар он не станет. Сгруппируется и попытается обороняться лежа. Хотя во многом, конечно, зависит от школы. И все‑таки в первые четверть секунды упавший практически беззащитен. Поэтому его нужно добить как можно быстрее. Ударом сверху вниз, фумикоми‑гери например. Еще лучше – с прыжком.

Он взял Наташин шлем и с некоторым трудом натянул на голову.

– Простая комбинация,– сказал он.– Обманный маваши, подсечка с внешней стороны, постарайся подбросить мою пятку вверх,– и добивающий фумикоми‑гери в голову. Джиме!

Наташа довольно четко выполнила и обманный удар сбоку, и подсечку, но вместо добивающего слегка тюкнула по шлему носком кроссовки.

– Резче! – закричал Ласковин.– Ребром стопы, сверху вниз! Киай, черт возьми! Крик! Джиме! Хорошо!

В последний момент он откатил – в сторону, и удар пришелся в ковер.

– Отлично! Повторим!

– Теперь так,– сказал он, когда связка была освоена.– Работаешь только ногами. Произвольно, на три уровня! Джима!

Это было одно удовольствие – ощущать, как она работает. Идеальные траектории, четкая фиксация, даже блоки Ласковина не могли вывести ее из равновесия, правда, блокировал он чуть‑чуть. С удовлетворением Андрей отметил и то, что Наташа начала включать в удары инерцию тела, скручивающие движения корпуса…

– Стоп! – сказал он.– Пять минут отдыха. Потом – связки.

– Смотри на меня,– велел он, когда пять минут истекли.– Тебя атакуют: удар кулаком в живот. Ты блокируешь микадзуки.– Нога Ласковина описала дугообразное движение.– Уходишь назад с поворотом – и уширо‑гери! – Стоя спиной к воображаемому противнику, Андрей с резким выдохом выбросил назад правую ногу.– Еще один уширо! – Выброс левой ноги.– Поворот и йоко‑тоби‑гери!

Андрей развернулся и в высоком прыжке выполнил удар ногой, мощно, чисто, упав в киба‑дачи в двух сантиметрах от подоконника.

– Повтори!

Наташа сосредоточилась, медленно выдохнула, вдохнула, как учил Андрей, и «вошла» в первое движение. Наблюдая за Ласковиным, девушка уловила, как один удар «вытекает» из другого, но не забыла о том, что это – не танец, постаралась вкладываться в каждый удар: резкий выдох, мгновенное напряжение, и только потом – мягкое перетекание в следующее движение. Она не очень удачно выбрала место для начала движения, потому для финального йоко‑тоби‑гери ей не хватило места. Девушке пришлось ограничиться полуповоротом на девяносто градусов.

– Хорошо! – похвалил Андрей.

Конечно, в движениях было полно ошибок, но Наташа уловила главное. Учитывая, какое короткое время они тренировались, результат был потрясающий.

– Постарайся держать руки поближе к туловищу,– посоветовал Ласковин.– А теперь – то же самое, но по реальному противнику!

И принял стойку.

Конечно, Андрею пришлось подыграть: Наташиным микадзуки‑гери его удар не остановить. Зато все остальное было вполне реально. Второй уширо он принял корпусом, чтобы дать почувствовать сопротивление удару. Из мягкой стойки некоаши‑дачи Ласковина отбросило назад, но «отдача» все же была основательной: Наташа потеряла «накат», прыжок у нее не вышел, и йоко‑гери пришелся в пустоту, на полметра ближе, чем следовало.

– Ты увлекаешься собой,– заметил Андрей.– Желательно помнить и о противнике, посматривай и на него тоже, ладно?

– Но я не могу все время видеть тебя,– возразила Наташа.– Я же поворачиваюсь!

– Я понимаю,– кивнул Андрей.– Но ты можешь сначала повернуть голову, а потом ударить или смотреть через противоположное плечо: бьешь уширо с правой – смотришь через левое, и наоборот. И не наклоняйся так сильно.

Ласковин окончательно определил, как он построит ближайшие тренировки. Раз ему нужен практический результат, и как можно быстрее, то он целиком сосредоточит Наташу на ударах ногами. И с акцентом на маховых и проносных, где не так много зависит от конечной концентрации и жесткости тела. Руки же – только имитация ударов и мягкие отводы. С Наташиными запястьями надо по триста раз в день отжиматься на кулаках, чтобы через полгода получить приличный цки.

В ближайшее время главный барьер, который им предстоит преодолеть,– контактная борьба с реальным противником. Иначе говоря – драка.

«Уличный бой» – называли его старые бойцы, те, кто был старше Ласковина или начинал вместе с ним в дофедерационные, доспортивные времена. «Большой сэнсэй», например, считал его не менее важным, чем работа на татами. С его подачи ребята специально создавали «острые ситуации», драки на «чужом поле», часто с многократным численным перевесом противника. «Тем лучше,– говорил сэнсэй,– шитокан (японское произношение появилось на несколько лет позже) – это работа с группой». Поначалу доставалось крепко, но уже через полгода, приехав вдвоем, скажем, в поселок Кукиш, пара бойцов свободно «упаковывала» всю местную банду. Кое‑кому потом этот опыт очень пригодился. Правда, и времена тогда были другие. Нож, кол, кастет – не АК‑74.

Зимородинский, впрочем, к «уличному бою» относился иронически.

«Растет тот, кто играет с сильными игроками,– говорил Вячеслав Михайлович.– Один сильный противник дает больше, чем две дюжины слабых».

Зато как приятно уронить небрежно: «Вчера отметелил шестерых».

Что бы там ни было, но Наташе нужен именно реальный противник. Надо переступить через психологический барьер, чтобы убедиться: своим ударом ты способна свалить упитанного дядю.

«А она способна! – подумал Андрей.– Еще три‑четыре дня, чтобы подшлифовать выбранную манеру,– и можно попробовать».

Андрею нужна уверенность: недавняя история не повторится. Хотя по‑прежнему казалось: обучая девушку каратэ‑до, он ломает в ней нечто очень важное. Но есть другой выход? Разве пистолет – лучше?

«По крайней мере, я учу ее искусству, а не драке,– успокаивал он сам себя.– Не важно, что человек делает, важно, как он к этому относится».

Это был подход Зимородинского. Неплохой подход: не ярость, а боевой дух, заншин; не ненависть садиста, а спокойная «работа» мастера. Дозированное насилие, чтобы остановить насилие. Проблема в том, что подавляющее большинство насильников можно остановить единственным способом: убить. Или привести в такое состояние, в каком они не способны справиться даже с двухлетним ребенком.

Путь, который избрал отец Егорий, лучше. Намного лучше. Но достаточно ли он эффективен?

«А мой,– с ожесточением подумал Ласковин,– мой путь – эффективен?»

Пока у него мало что получалось. Ни единого следочка.

– Я исследовал ваше предположение, Вадим,– сказал Ласковин.– К сожалению, не подтвердилось. Вряд ли убийца охотился исключительно за мной.

Они стояли у дальней стены тира, где грохот выстрелов почти не заглушал слов. Да и выстрелов было немного. Только один стрелок, раз за разом опрокидывающий полуростовую мишень.

– Хорошо стреляет,– сказал Вадим.– Упорство и труд. Так вот, один любопытный факт. Интересный тебе как человеку, напрямую сталкивавшемуся с уголовным миром. Отец Егорий Потмаков абсолютно никому не мешал. А его староста никогда не забывал внести соответствующий взнос. Я не верю, что у нас могут убить только за то, что ты хороший человек, если ты не задеваешь ничьих интересов. Может быть, я чего‑то не знаю? – и устремил на Ласковина испытующий взгляд.

– Может быть, кто‑то действительно увязал нас с Пашеровым? – предположил Андрей.

– А были основания? Кроме шумихи в прессе?

– Мы разговаривали с Пашеровым за несколько дней до убийства.

– Вот как?

– Случайная встреча на приеме,– поспешил развеять подозрения Андрей.– Но кто знает, как это могли воспринять убийцы?

Андрей совсем не хотел, чтобы Вадим узнал об их с отцом Егорием тайной деятельности. Но следовало направить добровольного помощника в нужную сторону.

Вадим, в свою очередь, понимал, что Ласковин не договаривает. И пытался выудить из него все, что можно. По профессиональной привычке.

– Еще один интересный факт,– сказал он.– Раз уж мы опять говорим о Пашерове. Влиятельный человек убит. Очень влиятельный. И – никакой реакции. То есть отреагировала пресса, официальные власти, милиция, поскольку любое убийство – это ее дело. Отреагировали «федералы», хотя им бы – только радоваться. Не секрет же, что Пашерова поддерживали несколько преступных кланов. Убили лидера, а мафия – никакой реакции. Хотя расправились с ним не свои, это известно. Кстати, Андрей, тебе приписывают убийство Крепленого, ты в курсе?

– В курсе,– мрачно сказал Андрей.– Я рад, что его убили, но, к сожалению, не я это сделал.

– Я так и подумал. Сказал, чтобы ты понял: я не с пустого места предлагал тебе «прокачать» своих врагов.

– «Тобольцы» ни при чем,– сказал Ласковин.– Что там еще о Пашерове?

– Так вот. Убили лидера, одного из воротил, успешно поднимавшегося вверх к практической и политической власти. Вдруг выясняется, что до его убийства никому, кроме прессы, нет дела.

– Покойник бесполезен,– сказал Ласковин.

– Не так просто. Раз человек поднялся наверх, значит, его кто‑то поднял. С определенной целью.

– И кто его поднял? – спросил Ласковин, уже предчувствуя нечто очень нехорошее.

– Несколько аналитиков искали ответ на этот вопрос,– задумчиво произнес Вадим.– Несколько очень хороших аналитиков. И, представь, так и не нашли.

– Выходит, Пашеров был сам по себе? – спросил Андрей.

– Сам по себе? Нет. Начиная с какого‑то уровня лидер вынужден подтягивать за собой свою команду, преемников, преданных в первую очередь ему, лидеру. И у Пашерова такая команда была. Но распалась после его убийства.

– Разве это странно?

– Нет, это нормально. Странно то, что ни один из этой преданной команды не попытался, больше того, не пожелал выяснить, кто прихлопнул их главаря. У тех, кто беседовал с людьми Пашерова, сложилось мнение, что помощники его даже рады остаться «сиротами».

– Может, Пашеров знал о них нечто предосудительное? – предположил Андрей.– Чтобы держать в руках?

– Возможно. Но не обо всех же! Итак, он возник ниоткуда, поддерживался неизвестно кем и неизвестно кем убит. Неизвестно почему.

– Мафия,– сказал Ласковин.

– Брось! Мафия может внедрить своего человека в любую структуру – это вопрос силы и денег. Но сначала надо внедрить этого человека в мафию. Вот то, что действительно беспокоит многих: кто внедрил Пашерова в мафию, если он там абсолютно никому не нужен, как выяснилось?

– И кто? – второй раз спросил Андрей, чувствуя, как исподволь к нему подбирается страх.

– Страшно? – угадав по интонации, спросил Вадим.– И мне тоже страшно. Кто?

– Вадим,– проговорил Ласковин после длинной паузы.– Вы говорили о «кандидатах сбоку», кто это?

– А… – собеседник Андрея засмеялся.– Это когда берут, например, бывшего наркомана и беседуют с ним. Долго и основательно. А потом выясняется, что именно бывший наркоман зарубил топором старушку.

– Почему бывший? – спросил Ласковин.

– К слову пришлось. Из вашего же дела. Курьез. Некий бывший наркоман, молодой парень, торговал какой‑то херней в переходе. Его прихватил наряд, а тот, вместо того чтобы дать на лапу или просто заплатить штраф, стал стращать сотрудников. Дескать, за него отомстят. И всех их взорвут, как тех, на Кутузовской набережной. То есть – вас.

– И что же?

– Привезли в отделение, побили немного «за оказание сопротивления», сняли штраф и выкинули. Как будто не видно, кто есть кто. Курьез, одним словом. А не был бы парень совсем никудышным – глядишь, сел бы за убийство. Вот так, Андрей.

– А можно узнать, что это за парень? – спросил Ласковин.

– Запросто,– сказал Вадим.– Только мне жаль твоего времени. Вспомнил доходяга, что видел по телевизору, да и сболтнул.

– И все‑таки?

– Узнаю,– обещал Вадим.– Развлекись. Материал открытый. А сейчас пойдем постреляем. Глупо уходить, не истратив выделенных патронов.

– Я‑то сам покупаю,– улыбнулся Ласковин.

– В этом твое преимущество. Не приходится каждый месяц составлять отчет!