Леонид Кроль 11 страница

Стратегия парадокса

Как правило, большинство клиентов не внемлют хорошему совету. Терапевты находятся в невыгодном положении, поскольку люди, с которыми им приходится иметь дело, не очень склонны безоговорочно им верить. Как правило, приходится прибегать к косвенному воздействию. В своей практике я часто прошу членов семьи сделать, в порядке шутливого сотрудничества с терапевтом, что-нибудь такое, что может казаться несуразным и совершенно не связанным с терапией, но быть, тем не менее, вполне терапевтичным. Предлагаю две разработанные мною стратегии.

Игровое воспроизведение действия симптома

Члены семьи в шутливой форме изображают то, в чем, по мнению психотерапевта, заключается функция симптома. Вся эта игра, конечно, должна воспроизводить действие симптома не буквально, а в емкой, лаконичной, в определенной мере символической и шутливой манере. Парадокс воспроизведения симптома заключается в том, что действующие лица семейной драмы меняются ролями. Например, у дочери — суицидальный синдром. Терапевт просит мать изобразить подавленное состояние, а дочь должна ее утешать. Или ребенок страдает от страхов — тогда испуг изображает родитель, а ребенок его успокаивает. Терапевт рассматривает функцию симптома как выражение завуалированного призыв о помощи со стороны родителя, в данном случае отца, на который так же завуалированно, то есть с помощью симптоматического поведения, отвечает ребенок, помогая отцу. Когда симптом воспроизводится в шутливой форме, парадокс заключается в том, что отец просит о помощи открыто и ребенок так же открыто помогает ему.

Еще один пример, проясняющий эту технику, названную “парадоксальной интервенцией”. Мать приводит на консультацию ре­бенка, которого мучают ночные кошмары. Сама она недавно вышла повторно замуж за человека старше нее и к тому же не вы­ка­зывающего особого интереса к ее детям. На одной из сессий он от­крыто заявил, что не собирается становиться для них отцом. Тем не менее отчим был к ним достаточно добр, а дети, в свою очередь, при­вязались к нему, находя, что с ним интересно. Однако определенная дистанция, по инициативе отчима, между ними сохранялась. Родной отец детей жил в другом городе. Мать все силы отдавала работе, не переставая в то же время мучиться сомнениями в пра­вильности определивших ее жизнь решений и опасаясь за благо­получие детей. Она призналась, что ее изводят страхи и тревоги.

Во время сессии я попросила мать изобразить, как бы она испугалась, увидев таракана (та еще раньше сказала, что ее трясет при виде этой мерзости). Отчим должен был позвать мальчика на помощь. Они хватаются за руки, бегут на крик матери, и мальчик давит таракана ногой. В другой сценке мать изображала ужас при виде проникшего в дом вора. “Джимми, на помощь! Надо спасать маму!” — снова кричит отчим, и они вдвоем дают отпор взломщику. Сценки надо было повторять несколько раз во время сессии и проигрывать их каждый вечер у себя дома.

Смысл задания заключался в том, что страхи ребенка были метафорическим выражением страхов матери, которая в скрытой форме как бы просила ребенка помочь ей сделать отчима отзывчивым, заботливым, словом, полноценным членом семьи. Появление симптома, требующего внимания отчима, было таким же скрытым ответом мальчика на материнский призыв о помощи.

Когда ситуация разыгрывалась по заданию психотерапевта, мать напрямую взывала о помощи и ребенок так же открыто бросался в ответ на ее призыв вместе с отчимом, который первым хватал мальчика за руку и говорил, что надо делать. Близость ребенка и отчима как раз и была заветным желанием матери, а отсутствие таковой — причиной ее страхов. На следующей сессии отчим объяснил терапевту, что понял смысл его усилий и что нет больше нужды разыгрывать сценки. Он вместе с мальчиком придумает более увлекательные и интересные занятия. Ночные кошмары прекратились (Madanes, 1984).

Еще один пример касается двух сестер-подростков, которые несколько раз пытались покончить жизнь самоубийством. Их мать намеревалась развестись с отцом, и тот всем своим удрученным видом словно просил дочерей помочь ему удержать жену от этого рокового шага. Попытки самоубийства были формой той скрытой помощи, которая должна была заставить мать остаться с семьей и любящим мужем. Представленная в драматургической форме проблема открыла отцу глаза на то, насколько его депрессия была пагубна для дочерей, и он сам в корне перестроил свои отношения с женой и девочками (Madanes, 1984).

Парадоксальная интервенция применима в тех случаях, когда терапевт понимает: симптом выгоден ребенку лишь при условии, если он помогает в семье кому-то еще (обычно — родителям), даже если подобная “помощь” и служит для всех источником несчастья. Если мы видим не только “выгоду” ребенка, но также и скрытое требование помощи, которое исходит от кого-то из домочадцев, тогда стратегия проста: скрытую форму помощи перевести в открытую, позволив ребенку, вместо симптоматического поведения, открыто прийти на помощь тому, кто в этом нуждается. И еще одно условие: сам терапевт должен быть убежден, что ребенок движим главным образом любовью и заботой. Но тот же самый метод вряд ли окажется полезным, если каприз, враждебность и противодействие родителям — это все, что нам удалось разглядеть в поступках ребенка. Не потому, что парадоксальная интервенция может причинить вред, а просто не удастся получить поддержки со стороны семьи: она откажет нам в сотудничестве.

Предписание перестройки семейной иерархии

Смысл этой стратегии сводится к тому, чтобы на детей возложить ответственность за родителей. Детям (или одному из них) дается поручение взять на себя заботу о какой-либо стороне жизни своих родителей, например о том, чтобы у них было лучше настроение и они чувствовали себя чуточку счастливее. В иных случаях детям предписывается заботиться друг о друге, выполняя функции родителей. Таким методом можно воспользоваться, когда родители, сетующие на неуправляемое поведение детей, сами по своей натуре являются людьми беспомощными, слабовольными, малоспособными к функции воспитания. Уместен он и в случае, когда один из родителей страдает алкоголизмом или употребляет наркотики и по этой причине не способен выполнять родительские обязанности.

Когда детям поручается присматривать за родителями (реально или хотя бы в плане воображения), тронутые заботой родители и сами становятся внимательнее и ласковее к детям. Парадоксальность терапевтического “предписания” заключается в данном случае в том, что в ответ на жалобу родителей, встревоженных и недовольных тем, что дети совсем “вышли из-под контроля”, терапевт не только окончательно выводит детей из-под родительского контроля, но более того — делает их ответственными за родителей. Новая семейная иерархия — мы называем ее “обратной” — побуждает родителей задуматься о своих недостатках и уделять больше внимания детям, что является шагом к восстановлению естественной иерархии в семье.

Нет необходимости вникать в причины родительского небрежения. Важно выдвинуть разумные и достаточно убедительные для семьи доводы, разъясняющие, чем вызвана такая необходимость: поручить детям заботу о родителях. Возможны, например, такие аргументы: родители чувствуют себя не очень счастливыми и нуждаются в том, чтобы кто-то научил их, как быть счстливее, или они устали на работе, им хотелось бы на время облегчить лежащий на них груз ответственности. Какими бы ни были эти аргументы, перед детьми должны быть поставлены конкретные задачи и предложены конкретные темы, которые они могли бы обсудить во время терапевтической встречи. Атмосфера во время сессии должна быть непринужденной, благожелательной и не лишенной юмора.

Когда дети выражают любовь к родителям (отдавая свои распоряжения, принимая на себя реальную заботу о них или фантазируя, как бы они заботились, если бы могли), те и сами становятся не только более отзывчивыми и заботливыми по отношению к детям, но и более уверенными в решении своих собственных проблем. Дети нередко проявляют удивительную мудрость, придумывая указания и советы для своих родителей. При правильном содействии психотерапевта их помощь неоценима.

Наделяя детей властью — в реальном или воображаемом планах, — очень важно оказывать им поддержку в тех случаях, когда их участие в родительской судьбе проявляется позитивно и наполнено положительным смыслом, и противодействовать, когда оно сводится преимущественно к критике. Это поможет заблокировать действия внутрисемейных коалиций, которые нередко складываются между детьми и одним из родителей против другого, что лишь усугубляет семейные нелады. Ребенок не получит возможности открыто выражать тот скрытый критицизм, с которым один из супругов относится к другому. И напротив, союз между детьми всячески поощряется: поддерживая друг друга, они меньше нуждаются в коалициях. Родители, со своей стороны, в таких случаях с удовлетворением отмечают, как сильны духом, дружны и доброжелательны дети по отношению друг к другу и к ним самим. Дети же, видя, как их родители меняются к лучшему, не могут не радоваться тому, что их усилия не прошли даром. У них появляются чувство самоуважения, сознание своей полезности для других, повышается самооценка, а с ростом самооценки собственные проблемы детей разрешаются сами собой. Все это способствует оздоровлению семейных отношений.

Данная стратегия хороша при работе как с застенчивыми, замкнутыми детьми, так и с буйными сорванцами, причем всех возрастов. Вне зависимости от специфики трудностей ребенка, терапевт будет ближе к успеху, если ему удастся призвать на помощь чувство юмора, столь свойственное детям, и пробудить естественное чувство любви между детьми и родителями, как бы глубоко оно ни было спрятано. Стратегия особенно результативна в работе с теми семьями, где родители открыто пренебрегают детьми. Во время сессии от них не приходится ждать проявлений сколько-нибудь заметных чувств — любовь и заботу, главным образом, выражают дети.

Парадоксальность этого метода особенно очевидна в тех случаях, когда родительская беспомощность и безразличие или союз одного родителя с детьми против другого являются не чем иным, как скрытой надеждой, что ответственность за семейные дела возьмут на себя дети. В соответствии с указаниями терапевта, скрытая просьба о помощи превращается в открытую, и дело кончается тем, что, действуя уже вопреки этим указаниям, родители возвращаются к заботе о детях и о самих себе. Терапевт реализует свою стратегию, апеллируя к природному чувству привязанности между детьми и родителями, к альтруизму детей, а также их способности к метафорической форме общения (Madanes, 1984).

Заключение

В заключение хочу заметить, что техники стратегической терапии выглядят порой обманчиво простыми, оставаясь при этом по своему существу весьма сложными. Впечатление простоты создается шутливой, игровой формой терапии, на которую всегда готовы откликнуться и дети, и тот ребенок, который живет внутри каждого из нас. Использование метауровней, парадокса и метафоры сообщает технике достаточную сложность. Пикассо как-то сказал (1973): “Искусство — это ложь, которая позволяет нам познать истину” и еще: “С помощью искусства мы выражаем наше представление о том, что не является природой”. Так и психотерапия, которую я описала: там тоже немало вымысла и многое творится как бы “понарошку”, что позволяет, как ни странно, приблизить истину. Изображая то, чем не является реальная жизнь, эта терапия, тем не менее, проясняет, что же такое реальная жизнь на самом деле.

Литература

Bateson, G., Jackson, D.D., Haley, J., & Weakland, J. (1956). Toward a Theory of Schizophrenia. Behavioral Science, 1 (4), 251—264.

Haley, J. (1981). Foreword. In C. Madanes, Strategic Family Therapy. San Francisco: Jossey-Bass.

Korzybski, A. (1941). Science and Sanity. New York: Science Press.

Picasso, P. (1973). Quoted in The Arts, 1923, reprinted in The New York Times, obituary.

Выступление Пола Вацлавика

Хочу отметить, что высказанные Клу идеи перекликаются с тем, над чем мы думаем и что делаем в своем институте, поэтому для меня представляется сложным соблюсти хотя бы видимость объективности. Мне остается лишь выступить в роли “адвоката дьявола”, ограничившись изложением тех возражений, которые чаще всего высказываются в адрес этого вида терапии. Так что позвольте мне без всякого сожаления разбить в пух и прах доводы докладчика.

Похоже, К. Маданес считает, что вся ответственность в терапии лежит на терапевте и только на терапевте. Обычно по этому поводу немедленно следует замечание, что подобная установка вызывает в наших клиентах еще большую беспомощность, повышая их зависимость от терапевта. И я, и — полагаю — сама Клу Маданес позволим себе не согласиться с таким обвинением. Мне уже неоднократно приходилось объяснять, что, добившись успеха или изменения дела к лучшему, мы нередко оказываемся в довольно нелепом положении, ибо не знаем, как это произошло. Кто-то должен нам все разъяснить. Может, мы сделали что-то не так? А как “не так”? И мы заставляем самого клиента раскрывать нам причины перемен. На наш взгляд, это один из наиболее удачных для клиента способов познать свои скрытые возможности.

Более серьезным мне кажется обвинение в неискренности, которое нередко высказывается в адрес терапевтов, тяготеющих к стратегической терапии: дескать, работая с семьей, К. Маданес ничего не говорит о том, что думает и чувствует она сама. Такого рода упреки раздаются обычно со стороны тех, кто полагает, будто истина — это то, что поднимается из глубин их собственной души и сознания. Думаю, Клу смогла бы отпарировать подобный выпад.

Похоже также, Клу придерживается мнения, согласно которому для каждой отдельной проблемы терапевт должен искать особый подход и особую технику. Возмутительное инакомыслие, не правда ли? Что же, прикажете теперь отказываться от нашего традиционного диагностического лексикона, который и в самых трудных случаях всегда приходит на выручку всей своей неколебимой мощью и круговой обороной против всяких вольностей? Но как мы будем обходиться без наших любимых терминов, особенно с греческими корнями, под обаяние которых так легко попадает клиент? Кроме того, всем известно: было бы название, а явление само найдется.

Клу считает симптом своего рода сделкой между людьми. Из этого неизбежно следует, что патология (о ужас!) гнездится не в отдельном человеке, а где-то в пространстве между людьми. Биологи в этом случае тут же заверят нас, что они давно уже отказались от идеи исследования изолированной особи. Единственная вещь, которую можно изучать, добавляют они, это взаимодействие подобного с себе подобным в мире реальности, не важно, идет ли речь об отдельных атомах или о целых нациях. Нам следует осознать, что понятие “взаимоотношения” не тождественно тем ингредиентам, которые привносятся в них людьми в процессе общения. Поэтому любая попытка разложить взаимоотношения на составные элементы приводит лишь к абсурдному “овеществлению” самого понятия.

Клу склонна рассматривать диагностические категории как обозначение специфических трудностей, испытываемых семьей при переходе от одной стадии своего развития к другой, от одного жизненного цикла к другому. При этом она выступает против догмы линейной причинности. Я невольно задался вопросом: “Как же решают эту проблему эволюционисты?” Мне стало ясно, что новые поведенческие навыки, понемногу развиваясь под напором меняющихся условий окружающей среды, одновременно делают все менее и менее адаптивными те формы поведения, которые поддерживают адаптацию на старом уровне, отвечающем качественно иным условиям. Каким образом эти изменения можно вписать в теорию линейной причинности? Наблюдая за жизнью семей, мы начинаем понимать их трудности. Мы замечаем, как члены семьи цепляются за те формы адаптации, которые в свое время вполне соответствовали требованиям жизни, были полезными и эффективными, и не желают видеть, что сами-то условия кардинально изменились. В подобных случаях серьезных проблем не избежать.

Как подчеркивает Клу, семьи, которые обращаются за помощью, не жаждут перемен и даже сопротивляются им. Единственное их желание — вернуться с помощью терапевта в то доброе время, когда еще не было никаких проблем и всем им так славно жилось. Вот это-то как раз не под силу никакому терапевту! Но Клу, по всей видимости, игнорирует тот факт, что за сопротивлением кроется нечто из прошлого и это “нечто” необходимо расшифровать. Она оставляет прошлое в покое. Отчасти поэтому создается впечатление, что ее техника не может дать устойчивого результата. Но нельзя забывать, что в местечке под названием Феникс жил один человек, и у него были весьма любопытные идеи насчет того, как преодолевать сопротивление. Если мне не изменяет память, его звали Милтон Эриксон.

Клу утверждает, что такие симптомы, как выраженная тревога, депрессия, алкоголизм, страхи и психосоматические заболевания, если ими страдает одна половина супружеской пары, могут совершенно по-разному отражаться на поведении здорового супруга или супруги. Некоторые назовут то, что она описывает, “вторичной выгодой”, пытаясь таким образом сохранить в неприкосновенности интрапсихические и интроспективные догмы. Клу делает попытку объяснить функцию симптома, ставя вопрос: “Для чего?”, “Зачем?” И, кажется, достигает успеха, поскольку ей удается проследить, каким образом симптом вписывается в ту целостность, которую образует система взаимоотношений конкретной семьи.

Она считает, что общение людей строится по принципу аналогии. Я бы предпочел, чтобы она назвала это стимулируемым поведением или чем-то в этом роде, поскольку аналогия как термин уже имеет свое строго определенное место в теории человеческого общения, где он связывается в основном с невербальным поведением. Клу, как я понимаю, имела в виду поведение, основанное на смысловой аналогии, существующей в действительности или предполагаемой.

Мне по душе ее убежденность в том, что терапевт должен обращать внимание на семейные паттерны. Я бы, пожалуй, больше подчеркнул тот факт, что эти паттерны, то есть жестко повторяющиеся проявления внутрисемейного взаимодействия, равно как и приписываемый им смысл, организуются нами в систему произвольно. Только исследователь видит все это под углом зрения функционирующей системы, хотя она не обязательно должна существовать на самом деле.

Что касается заключительной части доклада, то здесь, как говорится, чем дальше, тем хуже. Докладчик посягает на такие понятия, как “действительный”, “реальный”, “истина” и т.п. Иначе как откровенным нигилизмом это не назовешь. Задолго до Клу нобелевский лауреат Джулиан Швингер заявил в своей книге “Разум и Материя”, что картиной мира обладает каждый человек, и она всегда остается творением его разума: доказать ее существование в любой иной форме невозможно. Так что, может быть, Клу и права, когда заявляет, что терапевт “реорганизуетет реальность” клиента, если говорить ее языком.

Теперь несколько слов относительно юмора. Думаю, следовало бы добавить, что подчас юмор крайне опасен, особенно когда адресован людям без чувства юмора или тем, кто страдает тяжелыми формами суицидального и депрессивного психозов. Тут, как говорится, не в коня корм. Что касается так называемых шизофреников, то с ними юмор неоценим как отличное средство для установления хоть какого-то контакта: “Могу понять вашу точку зрения”.

В самом конце доклада Клу, на мой взгляд, допускает ошибку, на которую я хочу указать. По ее словам, выражая то, что не является реальной жизнью, человек тем самым проясняет для себя, что такое жизнь на самом деле. Я бы поставил точку после первой части предложения. Единственное, что в наших силах — это уста­новить, чем не является реальная жизнь. Вот и все, что мы можем узнать о действительности. И я буду настаивать на этой точке зрения.

Перехожу к выводам. В надежде, что вы поддержите меня, предлагаю отобрать лицензию у этой юной дамы, прежде чем она нанесет еще больший урон теории и поможет еще большему количеству своих клиентов.

Клу Маданес

Рассказы о психотерапии

На конференции, посвященной эволюции психотерапии, думаю, будет уместно поговорить о ведущих концепциях — как новых, так и проверенных временем, а также о том, как исповедуемая мною система взглядов на развитие психотерапии соотносится с другими подходами. Поскольку для психотерапевтов рассказ служит наиболее надежным средством взаимопонимания, я прибегну к этой форме, чтобы донести до аудитории смысл некоторых из моих идей.

Помощь извне или самопомощь

В последнее десятилетие мы наблюдаем, как помощь извне уступает место самопомощи. В течение десятилетий мы привыкли полагаться на помощь различных институтов: государства, медицинского учреждения, корпорации, где мы работаем, или учебного заведения. Но в последние двадцать лет мы все яснее понимаем, что проиграли не только вьетнамскую войну, но и войну с бедностью. Образование приходит в упадок, мы все меньше доверяем медицине из-за операций, оказавшихся неудавшимися или вообще ненужными, и лекарств, вызывающих зависимость подобно наркотикам.

Самопомощь постепенно начала подменять собой государственные институты, став частью американского образа жизни. По всей стране появились самодеятельные группы, работа которых направлена на профилактику преступлений, оказание помощи престарелым, жилищное строительство и воспитание детей.

Объектом изучения возникшей в пятидесятых годах семейной терапии стал не индивид, а система. Преодоление старого подхода проходило не без трудностей. К числу издержек, сопровождавших этот переход, можно отнести неоправданное заимствование понятий, выработанных в рамках индивидуальной терапии, — в системную. Мы рассматривали семейную терапию как “лекарство” для всей семьи, которая считалась “больной” или “патологической”. На самом деле это ошибочный взгляд. Больным может быть только отдельный человек. Форма существования семей отлична от существования индивидов, семья — это просто конструкты, связанные с взаимоотношениями. Члены семьи могут быть связаны любовью или ненавистью, надеждой или пессимизмом, терпимостью друг к другу или непримиримостью. Но такого понятия, как больная или здоровая семья, на мой взгляд, не существует.

Что такое семья? По сути, это первичная группа самопомощи. Мы привлекаем к терапии всю семью, чтобы она помогла нам, терапевтам, разрешить проблемы человека, который обратился к нам за советом. Никто не в состоянии в такой степени помочь или помешать нам, как те, кто находятся в постоянных и непосредственных отношениях с нашим клиентом, являясь частью его истории, его настоящим и будущим. Если меняются эти отношения, меняется и сам человек.

Как первичная группа самопомощи семья выступает в обществе в качестве того социального атома, который несет в себе толерантность, сочувствие и любовь. Вмешательство терапевта должно быть быстрым, он реорганизует сложившийся порядок внутрисемейных связей и затем отступает в сторону, чтобы далее члены семьи сами заботились и защищали друг друга. Идея семьи как группы самопомощи зародилась у меня, когда я занималась случаями насилия, отвержения, кровосмешения, то есть ситуациями, ставившими под вопрос самую возможность дальнейшего совместного существования ее членов. В таких случаях терапевту следует призвать на помощь кого-нибудь из авторитетных родственников: дядюшку или бабушку, кто сможет проследить за тем, чтобы подобные ситуации не повторялись. Если появляется необходимость изолировать ребенка от семьи, лучше если его заберут к себе родственники, чем совершенно посторонние люди.

Работая с семьей, организуя ее как группу самопомощи, психотерапевт может использовать прямые и косвенные методы, действуя открыто или прибегая к метафоре.

Примеры из практики

Первый случай

Примером прямого подхода может служить случай женщины, страдавшей от внезапных приступов тревоги и паники, причиной ко­торых, как она полагала, были сложные отношения с любимым че­ловеком. У клиентки три взрослых сына, которые, начав само­стоятельную жизнь, исчезли из ее поля зрения, не писали и не звонили ей. Она даже не знала, живы ли они. С ней осталась только дочь-алкоголичка. Терапевт предпринял все возможные ме­ры, чтобы мать смогла разыскать сыновей. К поискам были привле­чены бывший муж, друзья, родственники и полиция. Все это способствовало сближению членов семьи и налаживанию общения в доме клиентки. Женщина успокоилась, а дочь познакомилась с мо­лодым человеком и сумела обуздать свое пристрастие к спиртному.

Задача восстановления единства семьи встает перед терапевтом не только в тех случаях, когда дети забывают о своих родителях, но и тогда, когда родители пытаются избавиться от детей — буквально или эмоционально. В подобных случаях, предваряя процесс собственно терапии, необходимо сначала просто защитить ребенка, договорившись с родителями о том, чтобы он не подвергался “выталкиванию” из семьи. При этом важно понять, что в сознании таких родителей желание избавиться от ребенка ничуть не противоречит другому желанию — любить и защищать его. Родители с низкой самооценкой часто пытаются передать своих детей на усыновление именно из любви к ним, поскольку считают себя неспособными достойно выполнять родительские обязанности.

Второй случай

Мать-одиночка жестоко избивала своего десятилетнего сына. В этом ей охотно помогал ее дружок. Мальчика неоднократно госпитализировали и после лечения помещали в семейные приемные дома. Старания психотерапевтов и вмешательство Департамента социальных служб оказались безрезультатны. Мать заявила, что не может владеть собой: когда она избивает сына, у нее такое ощущение, как будто она отделяется от своего тела и наблюдает за собой, паря под потолком.

Все попытки наладить отношения в семье не имели успеха, и тогда психотерапевт сообщила женщине, что наш институт настолько озабочен судьбой мальчика, что готов платить ей по десять долларов за каждый день, когда она и ее дружок не будут истязать мальчика. Иначе говоря, матери были обещаны 70 долларов в неделю, которые она будет получать во время приема, но, как вытекало из договора, ей не заплатят и цента, если она хотя бы раз ударит ребенка. Терапевт добавила, что полагается на честность клиентки и поверит ей на слово, хотя, конечно, будет справляться о деле и у мальчика, а явные следы побоев скажут сами за себя, но в основном уговор был основан на доверии.

Мальчику также предполагалось платить по доллару за день, если дело обходилось без побоев, но, согласно тому же договору, он терял все свои семь долларов в неделю, если был избит. Я думаю, понятно, что выплата ребенку была задумана с тем, чтобы предупредить провокации с его стороны. Эти выплаты практически удвоили доход семьи, существовавшей на пособие. Уговор действовал в течение трех месяцев и затем был прерван, поскольку слишком дорого обходился институту. Мальчика больше не истязали. Мать вынуждена была признать, что вполне может контролировать свое поведение, а также держать в узде своего приятеля. Отношения в семье нормализовались, и мать даже нашла себе работу.

Третий случай

Члены семьи могут помогать друг другу в косвенной форме, даже сами того не сознавая. Такого рода непроизвольная помощь часто наблюдается между братьями и сестрами. К терапевту обратилась молодая состоятельная женщина. Проблема заключалась в том, что она всеми способами затягивала работу над своей докторской диссертацией, которую собиралась защищать в одном из престижных европейских университетов. Она находила предлоги работать над чем угодно, кроме диссертации, что получалось у нее весьма успешно, поскольку по профессии она была журналистом.

Я попросила ее подробнее рассказать о своей семье, друзьях, о пребывании в Европе, о том, как она ладит с сестрами или братьями, если таковые есть, и так далее. Выяснилось, что у клиентки есть сводная сестра в Европе, к которой она испытывает сильную неприязнь. Переведя разговор снова на диссертацию, я спросила, сколько страниц в день она может написать, работая в нормальном режиме. Она ответила, что четыре страницы текста в день ей вполне по силам. Проблема разрешима, заметила я, но потребуется, чтобы она строго выполняла мои указания, хотя они могут вызвать ее неодобрение. Каждому ясно, что докторская степень имеет огромное значение для дальнейшей карьеры, добавила я, поэтому есть смысл согласиться на мои условия. “Каждый раз, когда вы не выполните свою дневную норму, вы будете выписывать на имя своей сестры чек на 100 долларов и посылать его по почте с припиской: “Люблю” или “Помню”.

Женщина возмущенно заметила, что нет ничего на свете, что она делала бы с большей неохотой, и тут же принялась выдвигать всякие оговорки. Я согласилась, что можно пренебречь четырьмя страницами диссертации, если мир окажется на грани глобального кризиса и ей как журналисту придется освещать события, но она обязана вести дневник всех своих заданий и вылетов на места событий, а я буду при каждой встрече проверять ее записи. Через несколько месяцев диссертация была закончена, сестра, разумеется, не получила ни одного чека. Однако, обескураженная необычностью моего указания, клиентка навестила свою сестру, когда защищалась в Европе, и отношения между ними заметно потеплели.

Как изменить воспоминания

Если в детстве родители жестоко обращались с ребенком, повзрослев, он или она могут замкнуться в себе, живя отстраненно от всех окружающих. Первый шаг, направленный на реинтеграцию такого человека в семье, — изменить закрепившиеся в его памяти образы родителей, вынесенные из далекого прошлого. Эта стратегия особенно успешна в работе с теми клиентами, которых отличает низкая самооценка как следствие унижений, перенесенных в детском возрасте. Следует напомнить, что среди тех, кто окружал клиента в детстве, наверняка был какой-то добрый человек, о котором он, возможно, позабыл, но влиянию которого он обязан теми хорошими качествами, что есть в нем сейчас. Может, это была бабушка, или дядя, или тетушка, или школьный учитель. Мало-помалу в памяти клиента действительно начинает вырисовываться образ человека, который был добр к нему, и на этой основе перестраиваются его воспоминания.