Глава 5. «Благоухающий святой» показывает чудеса

«Благоухающий святой» показывает чудеса

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом»[1].

Эта мудрость Соломона меня не утешила; везде я искал предназначенного гуру. Но пока я не окончил школу, наши пути не пересеклись. Два года прошли со дня нашего с Амаром побега в Гималаи, приблизив великий день, когда появился Шри Юктешвар. За это время я встречал многих мудрецов: «Благоухающего святого», свами Тигра, Наджендру Нат Бхадури, учителя Махасая и известного бенгальского ученого Джагдиша Чандра Боса. К моей встрече с «Благоухающим святым» было два «предисловия»: одно – гармоничное, а другое – комическое.

– Бог прост. Все иное – сложно. Не ищи абсолютных ценностей в относительном мире природы – эти философские высказывания тихо проникали в ухо, когда я молча стоял в храме перед изображением Кали. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с высоким человеком, чье одеяние, вернее его отсутствие, выдавало в нем странствующего садху.

– Воистину, вы проникли в путаницу моих мыслей, – приветливо улыбнулся я. – Смешение милостивого и ужасающего аспектов в природе, символизируемое Кали, ставило в тупик более мудрые головы, чем моя!

– Не многие разгадали Ее тайну! Добро и зло – это загадка, бросающая вызов, которую жизнь, подобно сфинксу, ставит перед всеми умами. Никак не пытаясь разгадать ее, многие платят своей жизнью – точно так же, как это было и во времена Фив. Но вот то там, то тут возвышается одинокая фигура, отказывающаяся сдаваться перед этой загадкой. У

майи[2] – двойственности – он отбирает цельную истину единства.

– Вы говорите убедительно, сэр.

– Я долго практиковал честный самоанализ – остро болезненный способ постижения истины. Исследование себя, неослабное наблюдение за собственными мыслями – это сильный и разрушающий опыт. Он в порошок дробит самое стойкое эго. Но истинный самоанализ, творя провидцев, действует математически. Метод «выражения» себя, признания другими создает в результате эгоцентристов, уверенных в праве на личные толкования Бога и вселенной.

– Истина смиренно удаляется перед такой высокомерной оригинальностью. – Беседа доставляла мне удовольствие. Садху продолжал: – Человек не сможет понять вечных истин, пока не освободится от претензий. Человеческий ум, открытый для многовековой грязи, изобилует омерзительным скопищем несчастных мирских заблуждений. Бои на полях сражений бледнеют, ибо ничтожны в сравнении внутренними врагами! Их не победить никакой сверхсилой! Вездесущий, неугомонный, вечно за чем-то гоняющийся человек даже во сне искусно оснащен вредным оружием. Эти солдаты невежественных вожделений стремятся убить всех нас – безрассуден человек, зарывающий в землю идеалы, предаваясь уделу большинства. Не кажется ли он немощным, тупым, бесчестным?

– Уважаемый сэр, у вас нет никакого сострадания к сбитым с толку народным массам?

Мудрец на мгновение смолк, затем уклончиво ответил:

– Любить одновременно и незримого Бога – вместилище всех добродетелей, и зримого человека, явно не обладающего ничем, – часто затруднительно. Но искусность равносильна лабиринту. Внутреннее исследование быстро раскрывает единство всех умов – прочное сродство эгоистических побуждений. По крайней мере, в одном этом отношении обнаруживается братство человечества. Ошеломляющее смирение сопровождает это уравнивающее открытие. Оно вызревает в сострадание к собратьям, слепых относительно целительных потенций души, ожидающей исследования.

– Святые всех веков чувствовали, подобно вам, горести мира.

– Только мелкий человек теряет ответственность за несчастья других, замкнувшись в собственном узком страдании, – суровое лицо садху заметно смягчилось. – Тот, кто практикует рассечение себя скальпелем, узнает расширение вселенского сострадания. Ему даруется освобождение от оглушающих требований эго. Любовь Господа расцветает на такой почве. Создание в конце концов обращается к своему Творцу, если и не по иной причине, то хотя бы для того, чтобы вопросить с болью: «Почему, Господи, почему?» Через боль, под позорными ударами хлыста человек, наконец, приходит к Бесконечному Присутствию, чья красота только и должна привлекать его.

Мудрец и я находились в калькуттском храме Калигхат, куда я пришел взглянуть на его прославленное великолепие. Широким жестом мой случайный собеседник как бы разрушил его:

– Кирпичи и известковый раствор ни о чем не говорят, сердце открывается лишь в ответ на человеческую песнь бытия.