Виды знаков

Виды знаков могут выделяться по разным основаниям. Традиционная классификация, восходящая к Ч.С.Пирсу, предполагает выделение трех видов знаков:

1. Иконические знаки, обладающие сходством с денотатом (фотография, компьютерный интерфейс, «Ку-ка-ре-ку» и даже последовательность слов в предложении, как например, «Пришел, увидел, победил»). Несмотря на сходство с денотатом, иконические знаки (включая даже такие «естественные знаки» как запах или цвет) условны.

2. Индексы, предполагающие сопряженность знака и денотата в пространстве-времени, чаще всего – их причинную связь (повышение температуры – знак болезни, дым – знак огня).

3. Символы, связь которых с денотатом сугубо конвенциональна. Типичными символами (в данной классификации) являются математические и компьютерные символы.

Приведенная классификация не учитывает, однако, неоднозначности термина «символ». Вряд ли конвенциональность можно считать определяющей особенностью, скажем, религиозных символов. Более широкие возможности для анализа символов в историко-культурном контексте представляет трактовка их как концептуальных знаков в противоположность знакам-сигналам.

1. Знаки-сигналы являются непосредственными стимулами к совершению действий. Мы отвечаем на телефонные звонки, смотрим на часы, подходим к плачущему ребенку. Типично стимульной деятельностью является, например, вождение автомобиля. Знаки-сигналы могут быть естественными (запах) или искусственными (звонок), восприниматься не только людьми, но и животными.

2. Знаки-символы являются носителями концептуальной информации.

Именно благодаря знакам-символам опыт человека приобретает целостность. Не случайно по своей этимологии «символ» - «вместе брошенное». «Симболонами» в античности назывались разбитые плитки, воссоединение которых позволяло участникам сделки или членам тайного сообщества узнать друг друга. В этом контексте символ – тайный знак, напоминание об утраченном единстве. Не случайно великие сакральные символы понимаются как «окно в вечность», «неподобное подобие Божества».

Сами вещи вычленяются человеком благодаря символизации, не устранимой из абстрактного видения реальности. Если бы существовал мир «чистого ощущения», то он был бы подобен сновидению (И.Кант) или некоей «суетливой путанице» (У.Джемс). Видение мира – не пассивный процесс накапливания ощущений для последующего рационального осмысления, напротив, само видение мира ментально. Интерпретация мира «начинается в глазах». Строго говоря, мы не видим «дом», мы видим стену или крышу, не видим «книгу», а видим корешок или обложку. По-существу, само присутствие слов «дом» и «книга» в русском языке означает, что мы можем вычленять и различать «дома» и «книги». Представьте, как изменился бы мир, если бы промежутки между вещами мы воспринимали бы как вещи и вводили бы для них специальные названия. Не случайно П.Флоренский называет вещи «складками, морщинами пространства». Живя в мире вещей, человек живет в мире символов. «Вещи, по замечанию И.Гёте, – это различия, которые мы проводим».

Решающее воздействие на восприятие оказывает, безусловно, вербальная символизация. Мы создаем альтернативные «модели реальности», говоря, что «зал наполовину пуст» или «зал наполовину полон», или, скажем, называя одних и тех же людей «террористами» или «повстанцами».

Лексико-грамматические различия национальных языков позволяют говорить о различных «языковых образах мира». Так, язык Новой Гвинеи имеет только две базовые категории цвета: mili (темно-холодный) и mola (светло-теплый); в языках северных народов различается множество видов снега; во вьетнамском языке – множество видов риса; а в языке Гаити отсутствуют лексические средства для концептуализации состояния печали, которое осознается как болезнь или «нападение злого духа»[2].

Систематическое сопоставление двух типов языков, осуществляющих различную категоризацию и концептуализацию реальности, - индейских языков Северной и Центральной Америки и индоевропейских языков («среднеевропейского стандарта») - было проведено американскими этнографами и лингвистами Э.Сепиром и Б.Уорфом. Созданная ими концепция получила название гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа. Согласно этой гипотезе, носители принципиально различных языков живут в различных «мыслительных мирах» или «микрокосмах» и по существу не могут понять друг друга. Если микрокосм среднеевропейского стандарта предполагает членение мира на «субъекты» и «действия» (мы говорим «Дождь идет», «Отец берет книгу»), то индейский микрокосм представляет мир как совокупность «процессов» (что-то вроде «Камнепадение», «Отцакниговзятие»). «Микрокосм европейца» - мир дискретных предметов, погруженных в недискретную субстанцию; «микрокосм хопи» - мир событий, неделимых на стадии или предметы, но выражающих некие единые и цельные факторы.