Глава 21. И еще мне предстояла трудная задача – рассказать обо всем Филу Кавиллери

И еще мне предстояла трудная задача – рассказать обо всем Филу Кавиллери. Мне, кому же еще? Я боялся, что он обезумеет от горя, – а он просто запер дверь своего дома в Крэнстоне и переехал жить ко мне. У каждого свой способ бороться с отчаянием. Фил наводил порядок в квартире. Он мыл, скреб, чистил, полировал. Я не очень понимал ход его мысли, но Господь с ним – пусть делает, что хочет. Может быть, он надеется, что Дженни вернется домой?

Может быть. Бедняга. И поэтому наводит чистоту. Он просто не хочет принимать вещи такими, каковы они есть на самом деле. Конечно, он в этом ни за что не признается, но я‑то знаю, о чем он думает.

Ведь и я думаю о том же.

Как только она легла в больницу, я позвонил старине Джонасу и объяснил, почему не смогу приходить на службу. Я притворился, будто очень спешу и не могу долго разговаривать, так как понимал, что он огорчен, хочет сказать мне об этом и не находит слов. Отныне мой день делился на время посещения больницы и время для всего остального. Это остальное значения не имело. Я по привычке ел, наблюдал, как Фил (опять!) вылизывает квартиру, и не мог уснуть даже после таблеток, выписанных мне Аккерманом.

Однажды я услышал, как Фил пробормотал, обращаясь сам к себе:

– Я больше так не могу.

Он был в соседней комнате и протирал наш столовый сервиз. Я ничего не сказал ему, но про себя подумал: "А я вот могу. И кем бы ты ни был – Распоряжающийся Нами Там Наверху, – я прошу: «Пожалуйста, Сэр, пусть все это продлится, я могу выносить это до бесконечности. Потому что Дженни есть Дженни».

В тот вечер она выставила меня из палаты. Ей захотелось поговорить со своим отцом «как мужчина с мужчиной».

– На это совещание допускаются только американцы итальянского происхождения, – сообщила она. Лицо ее было таким же белым, как и подушки, на которых она лежала. – Так что ползи отсюда, Бэрретт.

– О'кэй, – согласился я.

– Но не слишком далеко, – добавила она, когда я уже дошел до двери.

Я отправился посидеть в холле. Вскоре появился Фил.

– Она сказала, чтобы ты заползал, – прошептал он так, словно внутри у него была какая‑то глухая пустота. – Пойду куплю сигарет.

– Закрой эту чертову дверь, – приказала она, когда я вошел в палату.

Я подчинился, а когда подходил к кровати, вдруг увидел все это целиком. Я имею в виду капельницу и прозрачную трубку, ведущую к ее правой руке, которую она все время старалась держать под одеялом. А я хотел видеть только ее лицо – каким бы бледным оно ни было, на нем все еще сияли ее глаза.

Поэтому я быстро сел рядом с ней.

– Мне совсем не больно, Олли. Знаешь, на что это похоже? Кажется, словно медленно падаешь с обрыва.

Что‑то задрожало у меня внутри – нечто бесформенное, подбирающееся к горлу, чтобы заставить меня плакать. Но этого не будет. Не будет никогда. Сдохну, а не заплачу.

Нет, я не собирался плакать, но и говорить тоже не мог. Я смог только кивнуть в ответ, И я кивнул.

– Ерунда, – сказала она.

– М‑м? – Это было больше похоже на мычание, чем на какое‑нибудь слово.

– Нет, ты не знаешь, как падают с обрыва, Преппи. Ты ни разу в своей дурацкой жизни не падал с обрыва.

– Падал, – возразил я, вновь обретя дар речи. – Когда познакомился с тобой.

– Да‑а… – На ее лице промелькнула улыбка. – «О, что за падение это было!» Откуда это?

– Не знаю, – ответил я. – Шекспир?

– Да, но кто это говорит? – произнесла она жалобно. – Я не могу даже вспомнить, из какой это пьесы. Я же закончила Рэдклифф и такие вещи должна помнить. Ведь я знала наизусть нумерацию всех вещей Моцарта в издании Кехеля.

– Подумаешь, большое дело, – сказал я.

– А вот и большое. – И затем, нахмурившись, спросила: – Под каким номером идет концерт си‑минор для фортепьяно с оркестром?

– Я посмотрю, – пообещал я.

И я знал, где надо смотреть. Дома, на полке у рояля. Найду этот концерт и завтра первым делом скажу ей номер.

– А ведь я когда‑то это знала, – сказала Дженни. – Правда. Когда‑то я это знала.

– Слушай, – произнес я, подражая Богарту, – ты что, хочешь поговорить о музыке?

– А ты предпочитаешь говорить о похоронах?

– Нет. – Я пожалел, что перебил ее.

– Похороны я обсудила с Филом. Ты меня слушаешь, Олли? Я отвернулся.

– Да, слушаю, Дженни.

– Я сказала, что он может заказать католическую мессу. Ты же не будешь против? О'кэй?

– О'кэй, – ответил я.

– О'кэй, – повторила она.

И мне стало немного легче, потому что самое тяжелое было уже сказано. Но я ошибся.

– Послушай, Оливер, – мягко сказала Дженни – она всегда говорила так, когда злилась. – Перестань себя изводить, Оливер.

– Что?

– У тебя виноватый вид, Оливер, ты изводишь себя.

Я напрягся изо всех сил и попытался изменить выражение лица, но оно словно застыло.

– Никто не виноват. Понимаешь ты это, Преппи? – продолжала она. – Пожалуйста, перестань винить себя!

Я хотел смотреть на нее, не отрываясь, – всегда, вечно… И все же опустил глаза. Мне стало совестно, что даже сейчас Дженни может с такой легкостью читать мои мысли.

– Неужели ты не можешь сделать для меня такую ерундовину? Я прошу, Олли. Тогда все у тебя будет о'кэй.

И опять что‑то зашевелилось у меня внутри, подобравшись так близко к горлу, что невозможно даже было ответить «о'кэй». Я молча смотрел на Дженни.

– Да черт с ним, с этим Парижем, – внезапно произнесла она.

– А? Что?

– И с Парижем, и с музыкой, и со всей остальной чепухой. Думаешь, ты меня всего этого лишил? Да мне наплевать на все это. Ты что, не веришь?

– Да, не верю, – честно признался я.

– Тогда убирайся отсюда. Нечего тебе делать у моего чертова смертного одра.

Она не шутила. Я знал, когда Дженни говорит что‑то всерьез. И я купил разрешение остаться, солгав:

– Я тебе верю.

– Так‑то лучше. А теперь я хочу тебя кое о чем попросить.

И снова что‑то сжалось у меня внутри, стараясь выдавить рыдания. Но я выдержал. Я не буду плакать. Просто кивну головой, давая понять Дженнифер, что выполню любую ее просьбу.

– Пожалуйста, обними меня покрепче, – попросила она.

Я положил руку на ее плечо (боже мой, такое худое!) и тихонько сжал его.

– Нет, Олли, не так, – сказала она. – Обними меня по‑настоящему. Иди ко мне.

Очень осторожно – чтобы не задеть все эти трубочки – я прилег рядом и обнял ее обеими руками.

– Спасибо, Олли.

Это были ее последние слова.