Последняя битва 5 страница

мощью на топор соперника и снова заставив его отступить. Теперь Сигурда

отделяли от пламени девять или десять футов, и Иеро заметил, что он

передергивает плечами - видимо, жар палил кожу.

Тем не менее, он отступил еще и еще, с хрипом втягивая жаркий

воздух, однако глаза его были по-прежнему холодны и спокойны. Что-то

замышляет, догадался Иеро, чувствуя, как от Сигурда накатывают волны

возбуждения. Он, однако, контролировал свои эмоции; ни один мускул на

его лице не дрогнул, и лишь телепат смог бы предвидеть, что в голове

северянина зреет какой-то план. Кажется, он не даром заманивал врага

к огненному кольцу. Оно, в сущности, тоже являлось оружием, и каждый

из сражавшихся мог использовать огонь в силу своего разумения.

Сыновья Олафа, стоявшие под стеной, подбадривали Гунара

пронзительным свистом и лязгом оружия; их физиономии раскраснелись,

руки сжимали мечи и топоры, и казалось, что они вот-вот лишатся

остатков самообладания и гиком ринутся на толпу молчаливых бондов.

Очевидно, такие опасения возникли не только у Иеро; мужчины, окружавшие

ристалище, старались не поворачиваться к вооруженным молодцам спиной,

а многие нащупывали у поясов ножи и кинжалы. Харальд, двигаясь вдоль

внешнего края огненного кольца и прикрывая ладонью щеки, следил за

поединком, но остальные судьи с тревогой посматривали на Олафа, будто

ожидая, что он вдруг поднимется и превратит Сигурда в собаку, а всех

остальных - в стадо овец, которых тут же перережут его сыновья. Самым

беспокойным из них был Снорри, обладавший ментальной чувствительностью;

он то с надеждой глядел на священника, то прикрывал глаза, и в эти

моменты до Иеро доходили слабые мысленные волны - Снорри пытался

прощупать окружающее пространство. Он делал это инстинктивно,

как всякий необученный телепат, и его сигналы были нечеткими и

неуверенными.

Старый эливенер за спиной Иеро возбужденно вздохнул - видимо,

он, как и священник, уловил всплеск исходившей от Сигурда решимости и

догадался: что-то сейчас произойдет. Северянин, отбив очередной удар,

вдруг стремительно отпрыгнул, оказавшись слева от противника, и вытянул

топор на всю длину, как бы собираясь зацепить Гунара под колено; тот

повернулся боком к огню, и его секира, парируя выпад, со свистом рухнула

вниз. Он выбил топор из рук Сигурда, но северянин, метнувшись к врагу,

толкнул его изо всей силы. Инерция прыжка и немалый вес атакующего

сделали свое дело: Гунар, яростно вскрикнув, рухнул в костер, а его

соперник покатился по земле, ухитрившись подобрать свою секиру. Спустя

мгновение он бросился к пламенным языкам, размахивая топором как легкой

тростью, не думая об усталости; его лицо покрывали пот и копоть, но он,

похоже, твердо решил, что враг не выберется из огня.

Судьи замерли, переключив внимание на схватку, толпа

возбужденно загудела, Рагнар, не спуская глаз со своего товарища,

стискивал и разжимал кулаки, а мастер Гимп торжествующе заулюлюкал.

Его свирепый вой, что звучал месяцем раньше в просторах Внутреннего

моря, заставил отшатнуться стоявших рядом; даже Горм, закрывший глаза

в знак полного безразличия к кровавым играм людей, вздрогнул и поднял

лобастую голову.

"Что-то горит?" - долетела его мысль к Иеро, и в следующий

миг Гунар, объятый пламенем, вырвался из костра, подняв для защиты

секиру и в то же время пытаясь сбить огонь с горящих шерстяных штанов.

Сделать то и другое рядом с противником было невозможно, и Сигурд это

доказал: блестящее лезвие взметнулось вверх, прорезало дымный воздух,

ударило по топорищу, перерубив его напополам. Долю секунды Гунар

ошеломленно взирал на бесполезную палку в своем огромном кулаке, потом,

забыв об ожогах и тлеющих штанах, яростным жестом вскинул руки и завыл.

То был предсмертный вопль зверя, почуявшего смерть, но не смирившегося

с ней, еще не верящего, что через мгновенье наступит конец.

Конец был близок: Сигурд, раскачивая секиру, подступал к

врагу. Алые отблески огня мерцали в его глазах.

Внезапно он остановился, с недоумением поглядел на свой

топор и замер, будто не в силах сделать следующий шаг. Вопль Гунара

смолк; взглянув на своего отца, сидевшего в странной напряженной

позе, он ринулся к обломку своего оружия.

- Кажется, тебе пора вмешаться, мой мальчик, - пробормотал

над ухом священника брат Альдо и вздохнул. - Дикие нравы, дикий

обычай! Но если кто-то и погибнет, я предпочитаю, чтоб это был не

Сигурд.

Молча кивнув, Иеро привычным усилием рассек ментальную нить,

что протянулась от дальнего конца помоста к Сигурду. Он был разъярен;

эта жирная тварь, убийца и насильник, пытался вмешаться в схватку - в

его присутствии! Он вновь ощутил себя орудием в Божьей деснице - так

же, как в те минуты, когда сражался со С'нергом и Обитающим в Тумане;

смрад трясин Пайлуда защекотал ему ноздри, жуткая фигура, закутанная

в саван, встала перед ним, будто напоминая о былой победе и исчезнувшем

даре ментальных битв. Что-то срасталось, соединялось в его мозгу,

пускало корни и крепло, подстегнутое палящим жаром ненависти - и,

ощутив эту растущую мощь, Иеро обрушился на колдуна.

И встретил стену.

Перед ним был другой человек - не жалкий самоучка-телепат, а

нечто сильное, грозное, цельное, и эта целостность и сила соединялись

с великим искусством. Более совершенным, чем у мастеров Нечистого,

несравнимым с умением твари, с которой он бился в болотах Пайлуда;

пожалуй, лишь Дом, зловещий монстр из южных пустынь, мог отразить

его удар с таким поразительным мастерством.

Это было невероятно, но это было так!

Олаф, терзая свисавшую с уха серьгу, глядел на него с

мрачной ухмылкой, и до священника долетела мысль, просочившаяся сквозь

ментальный барьер: пусть Гунар погибнет, пусть! У меня много сыновей,

одним больше, одним меньше, какая разница? Но ты - мой!

Подстегнутый этим посланием, Иеро бросился в битву.

Сейчас он не видел и не ощущал ничего - ни глубокой тишины,

что вдруг раскинула крылья над домами, ристалищем и всем берегом, ни

сотен глаз, взиравших на него, ни присутствия седобородого эливенера,

застывшего рядом со стиснутыми кулаками, ни тревоги Горма, резко

вскинувшего голову. Мышцы его окаменели, мир затмился в его глазах;

он наносил и отражал незримые удары, чувствуя, как чудовищная тяжесть

то наваливается на ментальный щит, то отступает, опалив его зноем

насмешки и ненависти. Но самое странное было в том, что эти эмоции

принадлежали как бы двум различным людям: ненависть - колдуну,

насмешка - кому-то другому, неизмеримо более могущественному и будто

забавлявшемуся с ним; существу, для которого этот смертельный поединок

являлся всего лишь игрой.

Неужели он борется с Нечистым? С дьяволом, который вдруг

вселился в колдуна? С неведомой тварью, что покровительствовала Олафу,

источником его злобной силы?

И этот демон смеялся над ним!

Мысль была позорна, нестерпима!

Его вдруг стали охватывать то жара, то удушье, то леденящий

озноб, будто из сожженной солнцем пустыни он попадал в пространство

без воздуха, а затем - на вершину покрытой снегом горы. Собразив, что

враг подбирается к центрам дыхания и терморегуляции, священник, укрепив

барьер, отбил атаку. Его ответный импульс был подобен острой спице;

стиснув челюсти, собрав все силы, Иеро бросил это ментальное копье в

разум колдуна, и ему показалось, что вражеская защита дрогнула. Снова

и снова он направлял свои мысленные стрелы в расширявшуюся брешь,

чувствуя, как Олафа охватывает ужас - но та, другая личность, главная

в их странном симбиозе, была недосягаема.

Раздался беззвучный смех - вернее, отзвук далекого смеха,

и в то же мгновение барьер в сознании Олафа рухнул. Ментальное

уничтожение стремительно; ворвавшись в его мозг, Иеро парализовал

центры кровообращения и остановил сердце. Быстрая, легкая смерть, ибо

мозг, лишенный притока крови, живет лишь несколько минут; но достаточно

одной из них, самой первой, чтобы сознание отключилось, и человек впал

в кому.

Священник поднялся, пошатываясь, и бросил взгляд на тело

колдуна, что корчился в дальнем конце помоста. Судорожные движения

его рук и ног становились все беспорядочней и слабее, кожа побледнела,

а на лбу выступил обильный пот; наконец он выгнулся дугой, рухнул на

кучу шерстяных ковров и застыл с раскрытым ртом, уставившись в зенит

потухшими глазами. Сыновья глядели на него с ужасом, и еще больший

страх отражался на их лицах при виде Гунара. Тот лежал у угасающих

костров, а Сигурд, стоя над окровавленным трупом, многозначительно

поигрывал секирой.

На неверных ногах, стараясь не показать охватившей его

слабости, священник направился к телу Олафа и вырвал из его уха

серьгу. Золотистая, плоская, размером и формой напоминающая большую

монету, она показалась Иеро слишком легкой для украшения из драгоценного

металла. Он бросил ее на помост и раздавил каблуком; послышался хруст,

брызнули крошечные детальки, и прибор Нечистого перестал существовать.

- Ну, чье предсказание точнее? - произнес Иеро и

перевел глаза на толпу вооруженных молодцов. Уже толпу, не боевой

отряд - смерть колдуна деморализовала его потомков. - Сейчас вы

сдадите оружие судьям, - продолжал священник, - уберетесь отсюда на

восточное побережье, и будете жить тихо, не чиня никому обид и насилий.

Несогласных я превращу в жаб или крыс, по вашему выбору. И я объявляю,

что отныне эта земля находится под покровительством Кандианской

Конфедерации, и всякий, кто нарушит ее законы, будет наказан судьями

так, как требует древний обычай. Это все!

Над ристалищем и гаснущим огненным кольцом на мгновение

воцарилось молчание, затем Сигурд грохнул своей секирой о лезвие

топора Гунара, вытянул руку к священнику и выкрикнул:

- Конунг!

- Конунг! - взревели бонды, волной прихлынув к помосту и

павшим духом сыновьям колдуна. - Конунг, защитник!

В толпе сверкнули ножи, взлетели над головами посохи, но Иеро

остановил людей одним мощным ментальным импульсом. Голос его раздался

снова:

- Я не гожусь в короли, ибо на моей родине нет благородных

сословий. Канда населена такими же пастухами, охотниками и рыболовами,

как ваш остров, и правят ею святые отцы Универсальной Церкви и выборные

граждане, вроде ваших судей. Ничего не переменится для вас, если вы

объединитесь со странами западного материка, ничего, за исключением

одной повинности - бороться со Злом, как боремся с ним мы. - Он положил

левую руку на свой медальон, а правой показал на тело Олафа: - Вот так

мы боремся и побеждаем! А что касается потомков колдуна, то я прошу не

чинить сейчас расправы, но следить за ними и наказывать, если будет на

ком вина.

С этими словами Иеро спрыгнул с помоста и, обогнув площадку

с догорающими кострами, зашагал к голубоватой туше "Вашингтона". Брат

Альдо и Горм последовали за ним.

"Кажется, ты снова можешь сражаться мозгом, друг Иеро, -

отметил довольный медведь. - Но объясни, что это было? Кто/что пришел

на помощь этому толстому/слабому, который грозился меня изжарить?"

"Не знаю, - коротко ответил священник. - Может, у тебя, брат

Альдо, есть какие-то соображения?"

Старик с задумчивым видом покачал головой.

"Сказать по правде, сынок, я в недоумении! Я ощутил сигналы,

очень далекие и приходившие как будто сверху, с восточной стороны

небосклона. Однако импульс был очень слаб. Мог ли твой противник

черпать в нем поддержку и силу?"

"Разумеется, не мог, если б не то, что висело у него в ухе,

- Священник мрачно усмехнулся. - Ментальный усилитель, вот что это

было! Прибор, похожий на устройства, которые я видел у слуг Нечистого,

но более миниатюрный и, клянусь святой троицей, гораздо более мощный!"

"Ты думаешь..." - начал Альдо, морща лоб, но священник перебил

его:

"Не думаю - уверен! Те синекожие тролли, что приплывали

к Олафу на кораблях без парусов и весел... Они, только они, способны

доставить на Асл такой прибор. Сигурд говорил мне, что тролли все на

одно лицо... Вспомни, отец мой - все темные мастера тоже были похожи

друг на друга! Еще один факт, и он говорит о том, что тут не обошлось

без Нечистого!"

"Кто такие тролли?" - поинтересовался любопытный Горм, но

Иеро оставил его вопрос без ответа. Нахмурившись, он шагал к берегу,

размышляя, есть ли какая-то связь между созданием, что поддерживало

колдуна, и тем неведомым, неуловимым, кто звал его в ночи. Не приняв

никакого решения, он повернулся к брату Альдо и послал ему новую

мысль:

"Как ты полагаешь, отец мой, можно ли передать свою личность

или часть ее, со всеми талантами и умениями, другому человеку? Так,

чтоб этот другой вдруг получил несвойственное ему могущество? Например,

искусство ментальных сражений?"

Брови старого эливенера полезли вверх.

"Никогда не слышал об этом, сынок! А я, поверь, прожил

долгую жизнь и кое-что знаю! - Он усмехнулся, потом продолжал с ноткой

иронии в беззвучном голосе: - Если подумать, мы умеем столь немногое!

Собственно, что? Посылать слова и образы, зондировать пространство,

но то и другое - на расстоянии в пять, десять или тридцать миль, в

зависимости от силы телепата... Конечно, очень сильное возмущение

ментальных полей улавливается на гораздо большей дистанции, но в этом

случае мы отмечаем лишь мысленный гул и шум, не понимая слов, не видя

образов... Еще мы можем общаться с нашими братьями, разумными или нет,

- старик опустил руку на мохнатый загривок Горма, - и сообщать им о

своих желаниях. Можем воздвигать барьеры, щиты, ментальные блоки, можем

влиять на чужой разум, подчиняя его собственной воле - собственно, это

и есть искусство ментальных сражений... Можем заставить человека видеть

фантомы, ощутить жар или холод, голод или сытость, возбудить его гнев

или, наоборот, успокоить и усыпить... Но я никогда не слышал о

каком-нибудь гении, способном перенести свой интеллект в разум

другого человека! Хотя..."

Брат Альдо вдруг призадумался и, поглаживая седую бороду,

замедлил шаг. Иеро терпеливо ждал, понимая, что мысль старца блуждает

сейчас в пространствах и временах седой древности - может быть, не в

легендарной эпохе до Смерти, а в тех веках и тысячелетиях, что протекли

после нее. Их тоже было немало, и, надо думать, за этот гигантский по

человеческим меркам отрезок времени свершилось множество всяких чудес.

Когда они вышли к причалам и буку, за ствол которого был

заякорен "Вашингтон", брат Альдо прервал молчание. На этот раз он

не использовал ментальной речи, и голос его показался священнику

грустным и будто бы нерешительным.

- Ты помнишь нашу первую встречу, мой мальчик? Там, в руинах

древнего города, где вас с Лучар настигли слуги Нечистого?

- Да, разумеется. Ты спас нас, уничтожив их корабль, и ты

распугал этих мерзких лемутов, людей-жаб, которые держали нас в осаде.

Эливенер вдруг усмехнулся.

- Воин! Ты - воин, и помнишь о том, о чем вспоминают солдаты,

то есть о битвах о осадах... А я хотел бы напомнить тебе другое. Тогда

я рассказывал вам, тебе и твоей принцессе, о Братстве Темных Мастеров

и их Объединителе.

- Объединитель? - Иеро сдвинул брови. - Нет, не припоминаю...

Кто он такой?

Темные пальцы брата Альдо зарылись в бороду.

- Я говорил вам, что мы, эливенеры, долгое время следили

за этими исчадиями зла, оставаясь невидимыми и неизвестными для

них. Мы надеялись, что они уничтожат друг друга в междуусобной

борьбе, ибо у таких людей есть главная слабость: каждый из них

желает главенствовать, и ни один не уступит власти ее добровольно.

Но, к сожалению, мы ошиблись. Тысячу - а, может быть, тысячу двести

лет назад - среди них появился гений, обладавший могучим, но злобным

разумом. Ему удалось свершить невозможное - объединить разрозненные

группы темных мастеров, в то время ожесточенно враждовавшие друг с

другом. Тогда и появилось их Темное Братство, союз Мастеров Нечистого,

разбитый на четыре Круга - та структура, которую уничтожили твои

соплеменники.

- С помощью Господа и вашей, - отозвался Иеро. - Значит,

этого злобного гения ты и называешь Объединителем?

- Да, сын мой. Он сделал свое дело, а потом исчез, и его

дальнейшая судьба покрыта мраком. Самое загадочное в том, - брат

Альдо с силой дернул себя за бороду, - что мы не уверены в его

смерти. Во всяком случае, в архивах нашего братства такое событие

не зафиксировано.

Он смолк, и больше не произнес ни слова, пока они стояли у

дерева, поджидая своих спутников. Некоторое время Иеро размышлял над

древней загадкой, потом, осознав тщетность своих усилий, пожал плечами.

Мысли его обратились к Лучар; он представил, как она гуляет сейчас

в саду, как осторожно, оберегая уже заметный живот, склоняется над

кустами роз, и улыбнулся. Как он любил ее! Если б он мог дотянуться

мыслью до своей принцессы, успокоить ее, утешить, ободрить! Или хотя

бы сообщить, что он жив!

Но их разделяли три тысячи миль, а самый сильный телепат мог

послать сообщение только на тридцать. В этом брат Альдо был прав.