Я даже позволил себе на миг закрыть глаза и замереть в безмятежности, прежде чем вышел вон

На пятый день в доме случилось большое оживление — Макс открыл глаза, пусть лишь на несколько секунд. Он мало что увидел, кроме Розы (и в каком, должно быть, жутком увеличении), которая, схватив суповую миску, едва не выплеснула ему в рот, как из катапульты.

— Глотай, — посоветовала она. — Не думай. Просто глотай. — Когда Мама отдала миску Лизель, та попробовала еще раз заглянуть Максу в лицо, но все загородила спина кормительницы.

— Он очнулся?

Роза обернулась — отвечать было нечего.

Прошла почти неделя, и Макс снова очнулся, на сей раз — в присутствии Папы и Лизель. Оба сидели и смотрели на тело в постели, и тут раздался слабый стон. Если такое бывает, Папа упал вверх со стула.

— Смотри! — ахнула Лизель. — Не отключайся. Макс, не отключайся.

Какой-то миг Макс глядел на нее, но так и не узнал. Глаза изучали ее, будто ребус. Потом он опять пропал.

— Папа, что это с ним?

Ганс плюхнулся — обратно на стул.

Позже он предложил Лизель почитать Максу.

— Давай, Лизель, ты теперь так хорошо читаешь — наплевать, что никому невдомек, откуда у тебя взялась эта книга.

— Я же говорила тебе, Папа. Одна монахиня в школе дала.

Папа поднял руки в дурашливом протесте.

— Знаю, знаю. — Он вздохнул с высоты. — Только… — Он подбирал слова постепенно. — Не попадись. — Это говорил человек, который украл еврея.

Начиная с того дня Лизель вслух читала «Свистуна» Максу, который занимал ее кровать. Огорчало ее одно — приходилось пропускать целые главы из-за того, что многие страницы слиплись. Книга не просохла как следует. И все же Лизель продвигалась — и дошла до места, откуда до конца оставалось чуть больше четверти книги. Всего в книге было 396 страниц.

А во внешнем мире Лизель каждый день мчалась из школы домой, надеясь, что Максу стало лучше.

— Он очнулся? Он поел?

— Иди на улицу, — умоляла ее Мама. — Ты мне дырку в животе проешь своими разговорами. Иди. Ступай на улицу, поиграй в футбол, ради бога.

— Хорошо, Мама. — Лизель потянулась к дверной ручке. — Но ты же придешь за мной, если он очнется, да? Выдумай что-нибудь. Заори, как будто я что-то натворила. Заругайся на меня. Все поверят, не бойся.

Тут даже Розе пришлось улыбнуться. Он уперла костяшки в бока и заметила, что Лизель еще не настолько взрослая, чтобы говорить такое и не получить «варчен».

— И забей гол! — пригрозила Мама. — Иначе домой можешь не возвращаться.

— Ладно, Мама.

— Два гола, свинюха!

— Да, Мама.

— И прекрати мне перечить!

Лизель поразмыслила и выскочила на улицу — схватиться с Руди на скользкой от грязи дороге.

— Самое время, жопоческа, — по обыкновению приветствовал ее Руди, пока они боролись за мяч. — Где была?

Через полчаса, когда мяч расплющился под колесом редкой на Химмель-штрассе машины, Лизель нашла свой первый подарок для Макса Ванденбурга. Когда мяч признали безнадежно испорченным, дети недовольно разбрелись по домам, оставив его издыхать на холодных волдырях дороги. Лизель с Руди остались над шкурой. На боку, словно рот, зияла дыра.

— Хочешь взять? — спросила Лизель.

Руди пожал плечами.

— На что мне в говно раздавленный мячик? Воздух в него теперь нипочем не накачаешь, так ведь?

— Берешь или нет?

— Нет, спасибо. — Руди небрежно потыкал мяч ногой, будто это было мертвое животное. Или животное, которое могло быть мертвым.

Руди пошел домой, а Лизель подобрала мяч и сунула его под мышку. И тут услышала, как Руди ее окликнул.

— Эй, свинюха. — Лизель выжидала. — Свинюха!

Она сдалась.

— Ну чего?

— У меня еще есть велик без колес, если хочешь.

— Засунь его себе…

Последнее, что она услышала, не сходя с места на улице, был смех этого свинуха Руди Штайнера.

Дома Лизель сразу направилась к себе в спальню. Положила мяч в изножье Максовой кровати.

— Извини, — сказала она, — это не бог весть что. Но когда ты очнешься, я тебе все про него расскажу. Расскажу, что это был самый серый день, какой только можно представить, и машина с выключенными фарами проехала прямо по мячу. Потом из нее вышел мужик и наорал на нас. А потом спросил у нас дорогу. Вот наглость, а?

Ей хотелось завопить: «Очнись!»

Или встряхнуть его.

Ничего она не сделала.

Оставалось одно — глядеть на мяч, на его потоптанную шелушащуюся шкуру. Это был первый подарок из многих.

* * * ПОДАРКИ № 2–5 * * *