Часть первая Она и он 10 страница

возвращаются к письму, Джоди даже замечает в себе какую-то реакцию, раздражение, которое заставляет ее бросить тряпку и взяться за телефон.

– Так, – начинает она, – что это за письмо от Гарри?

– Джоди, – отвечает он, – я собирался тебе позвонить.

– Не помешало бы. Как ты такое допустил?

– Гарри прислал тебе письмо?

– Мне отдал его какой-то парень в холле.

– И что там?

– Боже мой, Тодд. Что я должна съехать.

– Господи, – отвечает он, – это ошибка. Этого не должно было произойти.

– Разумеется, ошибка. Очень досадная.

– Джоди, послушай. Насколько я знаю, Гарри должен был дождаться, пока я с тобой не поговорю.

– О чем?

– Мне жаль, что приходится это делать, правда. Но ты, разумеется, понимаешь, что выбора у меня нет. Я не могу себе позволить содержать эту квартиру. Да и выглядит это сомнительно. Пойми, прошу тебя.

– Ты шутишь.

– Но чтобы ты узнала обо всем из письма… Я так не хотел.

– Тодд, что происходит? Что за игру ты затеял?

– Джоди, послушай. Знай, что из-за мебели я мелочиться не буду. Что захочешь – твое.

Если нужно, забирай все. Пусть будет у тебя.

– Тодд, что на тебя нашло? Приди в себя. Я не уеду. Да ты и сам не хочешь, чтобы я уезжала. Подумай об этом. О том, сколько мы прожили вместе.

– Джоди, будь благоразумна. Ситуация изменилась.

Джоди сбрасывает звонок, кладет трубку, отходит от телефона подальше. Что значит у него нет выбора? Тодд всегда преувеличивает вес обстоятельств, складывает с себя ответственность, делает вид, будто его жизнь зависит не от его решений, а от некой неподвластной ему силы – вот как он оправдывает свое ужасное поведение. Ей, конечно, известно, что он хочет купить еще одно офисное здание; Тодд уже несколько лет об этом говорит. Это будет его новый серьезный проект, может, последний, который обеспечит его уже на всю жизнь. Не четырехэтажная переделка с крошечными клетушками, сдаваемыми владельцам мини-стартапов и предприятий, находящихся в затруднительном положении. Он задумал нечто более крупное и глобальное – здание на видном месте – и думает, что сможет этого добиться, выгнав ее из квартиры и продав ее. Их общую квартиру с видом на озеро, бамбуковым полом и огромными комнатами, со встроенным шкафом в спальне, столешницей с венецианской мозаикой, кухонными приборами из нержавеющей стали и сраной встроенной кофемашиной. Какое кому уж дело до белой женщины средних лет и еще молодого золотистого ретривера, которые по воле судьбы здесь проживают. Вскоре их тут не станет.

…Через некоторое время звонит Дин, она в таком отчаянии, что берет трубку.

– Дин, – начинает Джоди, – извини, что не перезванивала. Думаю, ты понимаешь, каково мне.

– Понимаю, – отвечает он. – Прекрасно понимаю.

– Могу представить, что и тебе нелегко. Я о тебе думала.

– И я о тебе тоже. Временами напоминаю себе, что не мне одному досталось, что Джоди-то тоже нанесли удар исподтишка. Ну, ты понимаешь, о чем я. Ты, скорее всего, тоже не обрадовалась.

– Да. Не обрадовалась.

– Знаю, знаю. Я думал обо всем этом и хотел поговорить, сказать, что сочувствую, что ты не одна. Мы тут с тобой вместе.

– Дин, это так мило с твоей стороны. Вспоминать обо мне, когда своих проблем хватает.

– Нет-нет, – отвечает он, – я правда хотел пообщаться. И именно с тобой мне нужно поговорить. Ну, ты понимаешь. Не с дочерью же. Я рад только тому, что ее мать не видит, как она портит себе жизнь.

– Не сомневаюсь, она бы очень расстроилась, – соглашается Джоди.

– Наташа всегда была хорошей девочкой, и ведь дело в том, что ей не обязательно все это делать. Думаю, она просто не понимает, что может взять и уйти. Надо бы, чтобы кто- нибудь ей мозги вправил. Женщина, понимаешь? Меня она не послушает. Лучше кто-то, кто был знаком с ее матерью. Вроде тебя. Я думаю, что ты могла бы на нее повлиять.

– Дин, ты мне льстишь.

– Ты слышала, что она сдвинула дату свадьбы? На вторую субботу декабря. Черт. Она хочет, чтобы я от нее отрекся. Ты можешь в это поверить? Спроси меня, я бы предпочел, чтобы ее в кипящее масло бросили.

– Ты это не всерьез.

– Ты с Тоддом говорила? Как думаешь, зачем он мне названивает? Что мы можем сказать друг другу? Тридцать лет дружбы, а он на все наплевал. Говорю тебе, даже если он завтра же все отменит, мне все равно. Уже слишком поздно. Он вышел за грани дозволенного. Уверен, ты чувствуешь то же самое.

Дин болтлив, и уж этот разговор он мог бы провести и без нее. Для продавца, разумеется, это достоинство. Отвлекай жертву, не давай думать самостоятельно.

– Джоди, слушай, может, выпьешь со мной, я угощаю. Или, еще лучше, приглашаю на обед. Нам надо держаться друг за друга, нести эту ношу вместе, поддерживать друг друга. Давай я завтра за тобой подъеду, что скажешь? Сходим в китайский ресторан.

Он не просто хочет посочувствовать; у него к ней дело. Забавно, что Дин думает, будто именно она сможет оказать влияние на Наташу. Вообще-то, это довольно трогательно. И не обидно. Но обедать с ним было бы ошибкой.

Он

Тодд едет по Мичиган-авеню на север, в направлении «Илинойс Центра». Спортзал стал для него в некотором роде убежищем, это единственное место, куда ему разрешается заезжать после работы, так что он теперь посвящает фитнесу больше времени, даже когда для этого нет настроения или ужасно хочется выпить. Как, например, сейчас. Его расстроил разговор с Джоди. Тодд не понимает, что с ней. Неужели она думала, что он будет содержать ее до конца жизни, обделяя себя и свою семью? Он же не совсем на произвол судьбы ее бросает. Он предложил ей оставить себе все, что есть в квартире. Она хоть представляет, сколько все это стоит?

Тодд думает позвонить ей еще раз, но вместо этого набирает Гарри.

– Ты какого хрена отправил Джоди письмо? Я собирался сначала предупредить ее сам.

Мы же это обсудили.

– Это, наверное, Дафни. Я с ней поговорю.

– Да, правильно, вали все на ассистентку, – возмущается Тодд. – В итоге Джоди теперь официально в гневе и решила там окопаться. Гарри, блин, тебе что, кажется, у меня без этого мало проблем?

– Тодд, у меня для тебя новости. Она бы расстроилась, как бы ни узнала об этом.

– Да как знать, Гарри!

– Только не теряй из виду основные цели, а. Главное – сделать это, а времени не так много.

Гарри, пожалуй, прав в том, что не важно, как именно Джоди об этом узнала, но ордер на выселение – неоправданно жестоко. И он теперь выглядит некрасиво. Бессердечным. Хладнокровным. Но теперь уже дело сделано, может, оно и к лучшему, поскольку Тодд действительно хочет, чтобы Джоди съехала. Наташа спрашивает об этом ежедневно, а также о том, что он будет делать, если она не уйдет добровольно. Меньше всего ему нужна какая- нибудь ужасная сцена. Например, Джоди запрется, судебный исполнитель выломает дверь, выставит ее из дома. Она его никогда не простит.

Возможно, ей просто нужно какое-то время, чтобы привыкнуть. Уж как минимум Джоди практична. Дать ей неделю-другую, и она снимет себе уютную квартирку, обустроится и будет там как дома. Не в центре, конечно, с учетом ее дохода. Придется переехать в пригород, в Скоки или Иванстон, по крайней мере, пока не нарастит практику и не начнет принимать клиентов с утра до вечера. Более серьезное отношение к работе пойдет ей на пользу, да и более серьезное отношение к самой себе. Может, она даже найдет себе настоящее место, начнет применять свое образование на деле. В деловом мире она бы преуспела и зарабатывала бы хорошо.

Что бы из всего этого ни вышло, Тодд надеется, что Джоди будет позволять ему навещать ее, может, даже, из этого что-то выйдет. Иногда, если дать себе волю, он по ней ужасно скучает, по ее готовке, по здравомыслию, по легкости и комфорту их совместной жизни. Может, ностальгия связана со временем года. Осень бывает очень красивой, но и мрачной – эти длинные тени, порывистый ветер, летящие листья, надвигающиеся морозы. Наташу критиковать он не хочет, но сейчас дома совсем не так, как раньше, и бардак – меньшая из проблем. Кажется, что хаос – ее стихия: то соседи приведут ребенка, то кто-то придет на ужин, телик орет, даже когда она занимается. А когда появится малыш, будет

только хуже.

Тодд включил в машине обогреватель, направив поток воздуха на лобовое стекло, чтобы не потело, по радио идет выпуск новостей. Голос у диктора богатый и вкрадчивый и успокаивает в противовес тексту – о случившихся за день бедах. Лишь немногим больше пяти, а темнеет уже стремительно. Если живешь в пригороде, короткий световой день дается труднее, это в городе собственный свет, яркий мираж всех цветов радуги. Из космоса он, наверное, похож на сияющий купол, силовое поле громадного города, где живет Тодд. Он всю свою жизнь ездит по этим улицам и знает каждый метр асфальта, каждый перекресток города. В молодости он любил воображать, что все это принадлежит ему, весь город – улицы, здания, электростанции, водоочистные сооружения, даже канализация – вся инфраструктура. И даже сейчас, когда он идет по улице или входит в «Блэки» или «Краун Плаза», Тодд чувствует себя хозяином.

А как он любит ездить на машине, слушая музыку и осматривая районы, наблюдая за уличной жизнью. В своей тачке ты все равно что и в собственном мире, и в большом одновременно. Еще Тодду нравится по пути что-нибудь жевать, обычно в бардачке у него лежат лакричные полоски или соленый арахис. Он вынужден признать, что не сильно отличается от отца, который любил зарыться в подвале с бутылкой и приемником. Сидишь на своем троне, как петух на жердочке (у старика это было разваливающееся кресло «Лей- Зи-Бой»), и чувствуешь себя пупом земли, как король, блин. Иногда, сидя в машине, Тодд даже ощущает себя так же, как его отец, начинает его понимать. Например, как он кивал сам себе, едва заметно и без повода. Тодд тоже так иногда делает – кивает воздушным потокам, приливам и отливам в потоке машин.

Она

Джоди сидит в офисе Барбары Фелпс, бакалавра искусств и права, адвоката, рекомендованного ее подругой Элен. Барбара – миниатюрная старушка, ей, наверное, уже хорошо за семьдесят, крашенные хной волосы, нарисованные карандашом брови, тоненькие запястья. Старомодный костюм мешком висит на ее тщедушном тельце, но спина идеально прямая. Элен сказала, что Барбара получила диплом, когда подобный уровень образования для женщин был еще редкостью, и всю свою профессиональную жизнь посвятила тому, чтобы обращать несчастных и зависимых жен в свободных бывших жен – этакий союз процветающих разведенных женщин.

Кабинет Барбары, расположенный на верхнем этаже офисного здания в Лупе, обставлен неприветливой мебелью немецкого дизайна «Баухауз» и увешан полотнами в стиле абстрактного экспрессионизма, своей ценой свидетельствующими о силе женщин, с которыми она работала. Она усадила Джоди на стул «Василий» и задала какие-то базовые вопросы. Теперь, обмахиваясь принесенным ей ордером на выселение, Барбара спокойно объясняет, что глупо было отказываться от замужества с Тоддом, когда он предлагал, потому что в данный момент у Джоди прав на эту квартиру не больше, чем у уличной кошки.

– Без свидетельства о браке вы не имеете прав ни на какое его имущество. Так что, дорогая моя, вы всецело зависите от его милости. Ни один судья не решит дело в вашу пользу. С гражданским браком в нашем штате не считаются.

Джоди кажется, что Барбара не очень ее поняла.

– Я живу с ним как жена уже двадцать лет, – возражает она. – Мы все создавали вместе.

Он не может заставить меня съехать. Если я откажусь, что он сделает?

Барбара качает головой.

– Юридически права проживать там у вас нет. Если вы предпочтете игнорировать слово закона, в итоге вам же будет хуже. Вероятнее всего, окажетесь на улице с тем комплектом одежды, в котором вас застанут. И соседи все увидят. Я бы этого не рекомендовала.

– Но ведь это я обустроила ему дом, – говорит Джоди. – Я готовила, убирала, заботилась о нем. Он не может меня вышвырнуть только потому, что теперь это стало неудобно.

– Может. И, судя по всему, он это сделает.

Джоди пытается как-то все для себя уяснить. Но это и кажется бессмысленным, и не соответствует ее представлениям о справедливости. Но что хочет сказать Барбара, ей понятно.

– Ладно, – соглашается она, – это его квартира.

– Да, – говорит Барбара, – это его квартира.

– Но он должен меня содержать, – продолжает Джоди.

– Почему? – спрашивает Барбара.

– Потому что он всегда это делал. Мы об этом договаривались.

– Напротив. По закону штата Иллинойс никакое содержание вам не полагается. Но если посмотреть в целом, ваше положение не так уж и ужасно. На словах он разрешил вам взять вещи, которые захотите. Если он говорил это искренне, то вы избежите глупого дележа имущества и не потеряете совсем уж все. Следовательно, вы сохраняете и достоинство, и имущество.

Джоди обдумывает услышанное по пути домой: ей так не кажется. Как же ей удастся

сохранить достоинство, если она позволит ему вышвырнуть ее, с вещами или нет – неважно? Все они против нее: Тодд, Гарри, даже эта Барбара Фелпс, а ведь она должна быть на ее стороне. Может, их поведение и законно, но совершенно негуманно.

Вернувшись домой, она снимает пальто и обувь и ложится на диван. Спать днем не в ее привычке, но сейчас Джоди чувствует себя как камень, брошенный в грязную воду и идущий ко дну. Когда она снова открывает глаза, небо за окном уже бесцветно, а комната погружена в полутьму. Она встает, снимает юбочный костюм от Валентино и кормит собаку ужином. Глядя, как пес ест, Джоди думает, что хорошо бы ей хотя бы половину его аппетита. Она неуверенно останавливается перед холодильником и изучает его содержимое. В итоге достает из морозилки водку, плескает немного жидкости в стакан с широким дном, добавляет каплю тоника. Одна Джоди пьет редко, но сегодня случай особый, такое требуется в некотором смысле отпраздновать. Она всегда была из тех, у кого все под контролем, все хорошо, а сегодня ее низвергли, и оказалось, что для этого хватило лишь небольшого толчка; настолько непрочным было ее положение. Два десятка лет Джоди верила, что ее жизнь обеспечена, а оказывается, она все это время висела на волоске. Можно сказать, что, съехавшись с Тоддом, она жила иллюзиями – иначе не назовешь. Жила, исходя из ложных предпосылок, может, выдавала желаемое за действительное. Женщины, какой она себя видела, никогда и не существовало.

Выпив, Джоди наливает еще, только на этот раз без тоника. Тридцать дней. Все, что ей дали. За тридцать дней она должна самоудалиться из настоящего времени, как заноза из живой плоти. Вот до чего дошло. Ее низвели до статуса инородного тела в ее же личной жизни.

У Джоди есть знакомые, которые прошли через нечто подобное, но абсолютно никого из них нельзя считать образцом для подражания. Эти женщины, в числе которых и ее подруга Элен, не демонстрировали никакой мудрости или достоинства, им не удалось вернуть утраченные годы или восстановить репутацию. Впрочем, для многих из них все это закончилось лучше, чем для нее самой. Почти все хотя бы остались жить в своем доме.

Последователи Адлера возрадовались бы – настолько у нее все оказалось запущено. Они же обожают выискивать ошибки в образе жизни клиента, дефекты в логике и нелепости в установках. У нее были такие привилегии и возможности, а Джоди пустила все под откос. А все из-за уверенности, что судьба будет к ней милостива, что нет необходимости себя подстраховывать, думать о будущем. Было в этом некое высокомерие, теперь-то Джоди поняла. Если бы Джерард Хартман заметил это в те времена, когда она ходила к нему на терапию, он бы немедленно наставил ее на путь истинный. Да, вероятнее всего, Джерард бы избавил Джоди от всех ее недостатков, если бы только она ему это позволила, если бы не бросила ходить. Он, Джерард, был в этом хорош, он что-то предчувствовал, почему и не отступался – несмотря на то, что на поверхности у нее проблем не было, и в его услугах (по ее мнению) Джоди не нуждалась.

Хотя и не сказать, чтобы их встречи были пустой тратой времени. Когда они дошли до ее отношений с Райеном, Джоди поняла, что этот клубок надо распутать. И ковыряться в этом было не так уж и болезненно. Джерард работал профессионально – он обладал и знаниями, и опытом, и необычайно глубоко смотрел. К тому же, диалог он вел крайне мягко и деликатно.

Джерард: А припадки Райена? Ты упоминала кошмары и членовредительство. В чем именно там была проблема?

Джоди: Иногда он по ночам просыпался с криком. Вопил, колошматил руками и ногами, подолгу не успокаивался. Иногда кусал сам себя до крови. В руку или ладонь.

Джерард: К врачу в связи с этим обращались?

Джоди: Наверняка. Надо думать.

Джерард: А ты знаешь, был ли поставлен какой-нибудь диагноз, назначено лечение?

Джоди: Психических отклонений не диагностировалось, если вы об этом. Просто у него был такой этап развития. Потом кончился.

Джерард: Как родители справлялись с таким поведением Райена?

Джоди: Я с этим справлялась. Это была моя обязанность.

Джерард: Как так вышло?

Джоди: Потому что от родительского воздействия было только хуже. Отец вел себя слишком строго, а мама, ну, просто стояла и беспомощно заламывала руки.

Джерард: Родители просили тебя о помощи или это была твоя инициатива?

Джоди: Думаю, поначалу моя, а потом они уже стали на меня полагаться.

Джерард: И как ты при этом себя чувствовала?

Джоди: Прекрасно. Райен успокаивался. Мама тоже. Папа отставал от него. Вс устаканивалось.

Джерард: А как тебе было от того, что они на тебя полагались, что это твоя обязанность?

Джоди: Наверное, надо признаться, что хорошо. Я была всего лишь ребенком, а мне предоставили такую власть и ответственность. Думаю, это давало мне ощущение силы. Это точно повлияло на мое восприятие себя, и, в конечном итоге, на выбор профессии. Тот факт, что именно со мной Райену становилось лучше.

Джерард: Ты сказала об ответственности. Каково тебе было нести ответственность за благополучие брата? Ты же, как ты сама отметила, сама была ребенком.

Джоди: Я любила Райена. Помогать ему для меня было естественно. Я даже не задумывалась.

Джерард: Перешло ли это чувство ответственности за него во взрослую жизнь?

Джоди: В смысле чувствую ли я ответственность за Райена, который уже повзрослел? За Райена, у которого нет личной жизни, нет любимой работы, который не разговаривает почти ни с кем из родственников? Который, по сути, плевать хотел на все адлеровские ценности? Чувствую ли я ответственность за этого Райена?

Джерард: Да.

Джоди: Я не ожидала такого вопроса. Ну, наверное, да. Естественно, я думаю, что несу за него ответственность. На каком-то уровне, наверное, да.

Джерард: Как ты считаешь, почему это так?

Джоди: А вы бы думали иначе? Да и вообще кто-то другой? В подобных обстоятельствах?

Джерард: Как бы ты описала эти обстоятельства?

Джоди: Ладно, может, я подразумеваю не совсем ответственность. Скажем так, я за него беспокоюсь. Я хотела бы ему помочь, но я не могу. Он мне не позволит.

Джерард: Как ты думаешь, в чем причина твоего беспокойства?

Джоди: Я хочу, чтобы Райен был счастлив. Жил полноценно. Чтобы в старости он мог оглянуться на свою жизнь и увидеть, что правильно ею распорядился, не упустил данные ему возможности, чтобы у него была какая-то цель, чтобы он ей следовал, чего-то добивался.

Джерард: Давай вернемся к твоей цели, какова цель твоего волнения за брата?

Джоди: В каком смысле?

Джерард: Что будет, если ты перестанешь за него переживать?

Джоди: Вы видите в этом проблему?

Джерард: Как по-твоему, зачем вообще волноваться?

Джоди: Разве у волнения есть цель?

Джерард: Как ты считаешь, лучше ли Райену от того, что ты за него переживаешь?

Джоди: Ладно. Есть. Я поняла. Разумеется, ему от этого не лучше; но мне лучше. Пока я за него хотя бы волнуюсь, мне кажется, что я как-то стараюсь, как будто бы не бросила его.

Джерард: Это бы ты почувствовала, если бы перестала переживать за него? Что ты его бросила?

Джоди: Наверное. Да.

Джерард: А еще что?

Джоди: Думаю, мне казалось бы, что я порвала с ним отношения. Больше не чувствовала бы взаимосвязи. Если задуматься, я с ним и редко вижусь, и не могу сама связаться. Что же между нами останется, если я не буду волноваться?

Джерард: Значит, когда ты беспокоишься за Райена, ты чувствуешь с ним связь. А если ты перестанешь и связь прервется, и что тогда?

Джоди: Я буду переживать из-за того, что она порвана. Наверное, это смешно звучит.

Джерард: Не смешно. Но, я думаю, есть лучшие способы продолжать чувствовать связь с Райеном, чем волноваться.

Джоди: Например?

Джерард: Я бы предпочел, чтобы ты сама об этом подумала. Пусть это будет твоим домашним заданием.

Он

Тодд едет в спортзал – вдруг звонит Наташа. Она хочет, чтобы он вернулся к семи, и просит принести вина к ужину. Вот вам и Наташа. Джоди никогда не давала ему таких срочных поручений. Не в том дело, что Тодд не хочет покупать вино; но ему не нравится, как она об этом говорит, словно рассчитывает на повиновение, как будто она может им командовать. А где же все это «ты мне – я тебе», хотелось бы ему знать. Ведь она не убирает в квартире, не готовит. Но как только он входит в дом, сразу велит ему сделать что-нибудь по кухне.

Он сворачивает с Мичиган-авеню на Адамс и едет обратно, до винного магазина в Принтерс-роу. Там полно народу, в кассу очередь. На тренировку он уже опоздал, так что Тодд принимает решение выпить пива. Как давно он не сидел в баре с кружечкой! Поначалу он не был против, что Наташа так за ним следит. С учетом того, что она молода и помешана на сексе, это скорее внушало уверенность. Но так же не может продолжаться вечно. К тому же, теперь все по-другому. Наташа беременна и сама никуда не ходит.

В общем, черт с ним, Тодд решил заскочить ненадолго в бар. И как раз вовремя вернется к ужину. Она, конечно, унюхает и поругается, но все равно будет не хуже, чем когда он вернулся в три утра после визита к Джоди. Наташа не поверила, что он все это время провел с Гарри, хотя Тодд воображал, что придумал вполне правдоподобную версию.

– Мы сидели в баре до закрытия, а потом пошли в клуглосуточную столовую есть яичницу.

– Ты был у Джоди, – сказала она, как ясновидящая.

В итоге Наташа вынудила Тодда признаться. Но он сказал, что пересекся с Джоди ненадолго, да и то до, а не после встречи с Гарри. Зато это объясняло, что он привез одежду. Не придется ее прятать. А еще он добавил, что ничего не скрывал бы, если бы она так, блин, за ним не следила.

Приехав в «Дрейк» и усевшись за барную стойку, Тодд чувствует себя так, будто вернулся домой. Ему нравится интерьер из полированного дерева и кожи, электрические сумерки, ряды сверкающих бутылок и стаканов, гул голосов и толкотня, первый длинный глоток пенистого бочкового пива, поставленного перед ним его другом-барменом. Тодд переключает внимание на происходящее вокруг него общение, на атмосферу свободы и возможностей, складывающуюся, когда люди, закончив работу, берутся за первый стакан, на ионы и феромоны, приливы и отливы разговоров и смеха, растущие надежды.

Сидя в баре после столь длительного отсутствия, он поддается нежному чувству привязанности и почтения к этому гостеприимному святилищу с таким странным убранством и ритуалами, шейкерами, ситечками, бокалами различных форм, маринованным лучком и серпантином из лимонной кожуры, узнаваемыми бирдекелями, и в то же время разными для разных напитков, бубнящими прихожанами и светскими жрецами, исполняющими за барной стойкой древнейшие ритуалы. Тодд вспоминает церковь, куда ходил в детстве с матерью, растившей его в духе римского католичества, или, по крайней мере, пытавшейся. Он так и не понял идею со стариком в небесах, но с самого начала его поразил блеск и таинственность церкви: торжество процессий, яркие рясы, дымящие кадила, пение. Ему очень нравилась возможность что-нибудь освятить, полностью преобразив его природу: вино, воду, да и людей тоже. Иногда Тодд мечтательно думал о табернакле [11],

причудливом украшенном резьбой домике, где хранились таинственные святыни. Ему нравилось ощущение мистерии и экстаза, и теперь он точно так же чувствует себя и в баре

«Дрейка». Ведь тут его ждет спасение. Во всех нас реализуется наша собственная истина. И на самом деле в жизни у нас нет ничего, кроме первобытной силы, которая движет нами изо дня в день – естественная, без прикрас, вездесущая, врожденная энергия. Она как святой дух в каждом из нас.

В молодые годы Тодд сильно ощущал в себе постоянное присутствие этой энергии – в детстве, когда научился отделять себя от родителей, когда вырвался на свободу и открыл для себя большой мир с его пьянящим возбуждением, и потом, когда почувствовал почву под ногами в бизнесе, ощутив свою силу и безупречность, и когда познакомился с Джоди, а через нее познал и суть духовного единства. Тодд – любовник, влюбленный в мир, и когда он в форме, мир воздает ему. Вот как он хочет проживать каждую минуту своей жизни. Хочет, чтобы все стало понятно. Хочет смотреть обнаженной тайне в лицо, быть активным участником в жизни, всецело погрузиться в нее – а не просто наблюдать, сдерживаться, раскаиваться.

А некоторые видят все иначе. Например, Джоди. Но нельзя же жить по чужим правилам. К тому же, она все равно им восхищается. Его успехом, умением сдерживать обещания, осуществлять свои мечты. Тодду это приятно. Ее восхищение не раз удерживало его на плаву, много лет придавало бодрости, а это, в свою очередь, обеспечило некоторую дисциплину, которая в определенном смысле держит его в рамках, не давая сбиться с курса. Он мог бы пройти этот путь и сам, но благодаря Джоди все шло просто как по маслу. Не каждого мужчину так любили. Даже любовь матери была не такой – она горчила из-за ее чувства вины, была подпорчена ее верностью отцу Тодда.

Большую часть его жизни Джоди была рядом. Прожитые дни, сказанные слова, испытанные эмоции, совместная история, доля смысла. Их общее прошлое – как припрятанное сокровище, зашитое в мешочек и уложенное в выемку на груди. Не ее вина, что она не смогла спасти Тодда от него самого. Чего он сейчас боится, так это того, что та черная дыра снова разверзнется. Иногда он ее прямо чувствует. Земля обетованная в последние дни кажется такой зыбкой. Надо все же пользоваться возможностью, цепляться за нее. В сумеречном свете бара после обеда или в дождливый вечер, когда улица похожа на реку отраженных огней. В полных желания глазах женщины в ее изумительной наготе. Любовь все же неделима. Если кого-то одного любишь больше, это не значит, что другого любишь меньше. Вера – это не умственное построение, а что-то, что носишь внутри себя.

Он снимает пиджак и вешает на спинку стула. Наташа начнет беспокоиться, наверное, через полчаса, а сам ужин лишь еще через час. Со второй кружкой Тодд заказывает бургер и съедает его за три-четыре укуса, но с пивом не спешит. Он не пьянчуга, как отец. И не такой бессердечный сукин сын, даже когда выпивает больше, чем следовало. Посидеть с пивком – довольно небольшая награда за рабочий день, вполне заслуженная. Он хорошо зарабатывает. Ведет бизнес. В этом Тодд тоже не такой, как отец. Тот был вообще нечто, никто к нему даже на похороны не пришел. Хоть мать несколько лет спокойно пожила после его кончины. Вспомнив о Наташе, Тодд похлопывает по карману с телефоном. Если она позвонит, он постарается ее порадовать. В последнее время стало много ссор, а шуток и нежностей – меньше. По сути, ей недостает уверенности в себе, вот в чем ее проблема. Ей бы поучиться у

Джоди, та никогда не пыталась его контролировать и не ссорилась.

Когда она звонит, Тодд доедает уже второй бургер, и прежде чем принять вызов, он

запивает его хорошим глотком пива.

– Ты как будто в баре, – начинает она.

– Зашел выпить по пути домой.

– В спортзал не пошел?

– Времени было мало.

– И ты сидишь в баре с тех пор как ушел с работы?

– Ты же знаешь, как я тебя люблю.

– Дело-то не в этом, – отвечает Наташа.

– А я думаю, в этом. Ты красавица, я тебя люблю, остальное не важно.

– Если бы ты меня любил, ты был бы здесь. У нас гости на ужин. Ты что, забыл? – она уже буквально визжит.

– Постарайся успокоиться, – говорит Тодд, – я просто зашел выпить.

– С кем-то?

– Нет, один.

– Про вино, наверное, забыл.

– Нет.

– Ты купил вино?

– Да, купил.

– Тогда сейчас же поезжай домой.

– Хорошо. Если ты хочешь, чтобы я приехал домой, я еду.

– Я подожду на телефоне, пока ты расплатишься. Или ты уже расплатился?

– Нет. Но сейчас расплачусь, если хочешь.

– Я хочу, чтобы ты расплатился. Я подожду.

– Все, плачу. Прямо сейчас.

Тодд подзывает бармена, достает бумажник.