Глава 85. Есь

У Еся семь мыслей, соответствующих семи кругам верхнего мира и семи мыслям и душам каждого человека.

Порой мне кажется, что у нас мало, очень мало времени. В этом ощущении нет апокалиптического привкуса, оно порождено скорее повседневной спешкой и суетой, чем мрачными предчувствиями.

Мы слишком поздно засыпаем, а потому чуть ли не всякое утро начинается с панического взгляда на плоский циферблат часов, смятенной беготни по периметру комнаты, шаманских завываний над электроплиткой, где томится наша порция утреннего кофе и хаотических поисков предметов гардероба.

Мы любим встречаться в самом начале вечера, и рабочий день (мой, по крайней мере) протекает в лучших традициях «Формулы‑1»: развиваю максимальную скорость, не торможу на виражах, ем на бегу и даже в уборной просматриваю счета, дабы не транжирить попусту драгоценное время. И все это ради того, чтобы прийти к финишу на семнадцать минут сорок восемь секунд раньше, чем было запланировано. Впрочем, оно того стоит.

На закате же нас бьет озноб: мы понимаем, что до утра осталось совсем немного, и стараемся втиснуть в этот единственный (всегда – единственный) вечер как можно больше улиц, интерьеров, слов, жестов, поцелуев прикосновений и прочих прекрасных подробностей.

Поэтому я и не могу избавиться от ощущения, что у нас очень мало времени. Все – на бегу, на лету, вприпрыжку. Пульс мой даже во сне бьется со скоростью сто сорок ударов в минуту, а температура тела поднялась на полтора градуса, теперь моя норма – тридцать восемь и один; ноздри вечно раздуты, как у пошедшего на третий круг иноходца, а полы плаща разлетаются даже когда я стою на месте. Я физически ощущаю течение времени, кажется, я и сам теку вместе с ним, и когда время закончится (ведь то, чего осталось мало, не может не закончиться), вместе с ним закончусь и я.

У нас почти не осталось времени, но мы тратим немалую его часть на разговоры. И, вероятно, правильно делаем.

Есть всего три подобающие темы для собеседников, у которых очень мало времени: смерть, сон и текст.

Смерть – наше общее будущее, от которого, пожалуй, никому не отвертеться.

Сон – самый общедоступный опыт небытия, но мало кому достает мужества признать эти путешествия на изнанку мира не менее важной частью жизни, чем бодрствование. (В самом деле, не странно ли, что всем, без исключения, необходимо ежедневно отлучаться из обитаемой реальности в какое‑то иное пространство, но при этом каждый спешит пренебрежительно заверить остальных, что отлучки эти не имеют никакого значения, а сновидения бессмысленны и брать их в расчет – глупость, если не безумие?)

Текст – наша общая плоть; порой мне кажется, что ткань человечьего бытия соткана из той же материи, что и книги: из слов. (В начале было Слово, не так ли? – и еще вопрос, воспоследовало ли за ним Дело, или было решено, что сойдет и так...)

И есть три вещи, о которых не следует говорить ни при каких обстоятельствах, даже тем, кто уверен, будто времени впереди хоть отбавляй: любовь, свобода и чужая глупость.

О любви следует молчать, поскольку скудный набор слов, предназначенных для ее описания, изношен до дыр задолго до гибели динозавров, и теперь эти вербальные лохмотья способны лишь испортить впечатление, если не вовсе его загубить.

О свободе говорить и вовсе бессмысленно: никто толком не знает, что это такое, но всякий рад представиться крупным специалистом по данному вопросу. Среди любителей порассуждать на эту тему я не встречал ни единой души, имеющей хотя бы смутное представление о предмете разговора. Кто знает – молчит, пряча жуткое свое сокровище на самом дне глазных колодцев.

Что же до чужой глупости – предмет сей изучен нами даже слишком хорошо. Толковать о нем чрезвычайно приятно, но опасно, ибо слишком велик соблазн поверить, что сам ты, и впрямь, не таков, как прочие; нашептать себе, будто благополучно удаляешься на индивидуальной спасательной шлюпке от давшего течь «корабля дураков», на борту которого помещаемся мы все, без исключения.

И есть еще одна тема, касаться которой то строго запрещено, то совершенно необходимо. Мы почти не смеем говорить о чудесном. Но иногда... о, иногда оно само заявляет о себе, не брезгуя никакими средствами оповещения. В том числе, и нашими устами.