Глава 52. Вяйнемёйнен

Он уплывает прочь в своей лодке.

В очереди стоять, однако, не пришлось. Чудеса продолжались, в билетном зале работала не одна касса, как обычно, а все шесть окошечек. В результате, я даже не успел изучить расписание поездов: медитация такого рода требует длительного сосредоточения, а моя очередь подошла минуты через три.

Расписание, впрочем, и не понадобилось: изящная женщина средних лет сообщила мне, что билеты на скорый московский поезд раскуплены на две недели вперед, на пассажирский имеются лишь верхние полки в плацкартном вагоне, поэтому она рекомендует мне ехать дополнительным поездом. Отправляется сегодня, в семь вечера; ехать, правда, придется две ночи, зато в купе, на нижней полке, возможно, в полном одиночестве. «Была бы зима, – говорит, – я бы вам этот поезд не советовала: на дополнительных топят всегда очень плохо. Но сейчас – другое дело. Поедете с комфортом, без толчеи.»

Ее интеллигентная речь произвела на меня почти тягостное впечатление: не может наша вокзальная кассирша обладать дикцией столичной телеведущей, ну вот не может, и все тут! За пыльным стеклом должна сидеть не симпатичная женщина, а красномордая тетка с ультрамариновыми потеками вокруг глаз и морковным ртом, и голос у нее должен быть фельдфебельский, и "г" фрикативное, и манеры грузчика из овощного магазина, и бытовая ненависть во взоре– Обман информационных ожиданий, вот как это называется!

От такого несоответствия я растерялся, размяк и позволил ей всучить мне билет на дополнительный поезд, не поинтересовавшись даже, по какому случаю его ввели, и в котором часу оный состав изволит прибыть в белокаменную столицу нашей непричесанной державы. Впрочем, не все ли равно? Ни тридцать пять часов в раскаленном, битком набитом плацкартном вагоне, ни двухнедельное ожидание меня не прельщали, а тут такая славная альтернатива!

Билет был куплен, я рассыпался в благодарностях и покинул здание вокзала. По всему выходило, что мне нужно собираться, да и пожрать не помешало бы, и еще позвонить, наверное, надо кому‑нибудь. Например, Торману. И, например, Наташке. Ей можно бы даже ключи от квартиры оставить: пусть живет, ей под одной крышей с мамой давно уже тесно, а под прочими крышами Ташка надолго не задерживается‑

Что касается «пожрать» – этот пункт программы я выполнил ревностно и с тщанием. Отправился в «Белый» и уничтожил там недельный запас кофе, сока и теплых слоеных булочек. – Ты хаваешь, как другие похмеляются, – уважительно заметил знакомый бармен Толик. – Можно подумать, что сдохнешь, если я тебе булку вовремя не донесу.

– А что, вполне может быть, что и сдохну, – авторитетно подтвердил я с полным ртом. – По идее, я должен быть сожрать все это еще вчера утром. Или, хотя бы, вечером. Но не сложилось.

Толик понимающе улыбается. Он был свидетелем старта и финиша давешнего загула с «фронсами»; никто не мешает ему теперь домыслить подробности, сообразуясь лишь с собственным вкусом, благо воображение у парня, кажется, весьма живое.

После беспорядочного, но обильного завтрака, я некоторое время гуляю по городу, честно стараясь осмыслить тот факт, что теперь мои ноги будут попирать какие‑то иные, далекие, неведомые пока булыжники. Факт осмыслению не поддается. И черт с ним.

Возвращаюсь домой: надо собирать вещи. В моем случае это, положим, не самый обременительный труд, но четверть часа потратить придется. Да и, потом, я ведь звонить собирался, встречи назначать, прощаться, отдавать ключи, и все в таком духе. До семи вечера еще прорва времени, но я‑то знаю, как ненадежна лукавая эта стихия; мне хорошо известно, что всякий час отличается от прочих, он может оказаться куда короче или, наоборот, длиннее, чем положено, и никогда заранее не знаешь, насколько вместительный час поступил в твое распоряжение.

Собрать рюкзак и поставить на видное место сумку с фотоаппаратурой (забыть орудия производства дома – поступок вполне в моем духе, но сегодня я твердо решил не превращать свою жизнь в комедию положений) оказалось делом нескольких минут. С телефонными звонками обстояло гораздо хуже. Никуда я, честно говоря, не дозвонился, хотя бог свидетель, я старался как мог. Торман, оказывается, укатил на рыбалку. По крайней мере, так сказала очередная обитательница его многокомнатного сердца. Известие это повергло меня в недоумение: до сих пор Сашка рыбной ловлей не увлекался, благо какой‑то дополнительный предлог для крупномасштабного пьянства ему никогда не требовался, достаточно было обычного волеизъявления. Ну– ладно. На рыбалку, так на рыбалку, с кем не бывает! Придется позвонить ему уже из Москвы и услышать, что сбежать, сломя голову, без прощального банкета и прочих церемоний, могла только тварь негодная, вроде меня. Ну, что ж теперь делать, пусть ругается, переживу как‑нибудь‑

А Наташки не было дома уже три дня. Поскольку мое обаяние на ее матушку никогда толком не действовало, выяснить подробности мне не удалось. Обзвонив две дюжины общих знакомых, я так и не напал на след взбалмошной нашей подружки. Ничего удивительного: Ташка обладает удивительной способностью крутиться под ногами в самые неподходящие моменты и пропадать именно тогда, когда мне требуется срочно ее увидеть.

Увлекшись следственно‑розыскным мероприятием, я так никому и не сообщил о своем отъезде. Обстоятельство небывалое, если учесть мою болтливость. По идее, я бы должен прохожих на улице останавливать, дабы сообщить им эту потрясающую новость: дескать, я, любимый, уезжаю, можете начинать рвать на себе волосы. Однако вот ведь, ни разу не обмолвился.

Утомленный телефонной болтовней и сломленный неудачами, я сам не заметил, как задремал на ковре, в обнимку с телефонным аппаратом. Проснулся от пронзительного лязга: звонкоголосая оранжевая сволочь орала прямо мне в ухо – и все это лишь для того, чтобы жизнерадостный мужской голос с не поддающимся идентификации, но режущим слух акцентом потребовал к аппарату некую «Свэту», следов которой в окрестностях моей кармы не обнаруживалось. Ошиблись номером. Блин.

Но взглянув на часы, я был готов расцеловать неизвестного благодетеля и его ненаглядную «Свэту». Как же вовремя он ошибся номером! До отхода моего возлюбленного поезда оставалось всего‑то часа полтора. Каким образом я умудрился проспать полдня – уму непостижимо! Впрочем, я не мог не признать, что это было наилучшим способом провести время до отъезда. А то ведь маялся бы ожиданием, болтался бы по городу, разыскивая неуловимую Наташку, поил бы пивом всех встречных, и сам бы с ними набульбенился «на посошок», или того хуже, решил бы сообщить о грядущем отъезде родственникам – не потому, что я полагаю, будто это действительно необходимо, а просто так, от нечего делать. Дал бы им возможность закатить истерику и хоть как‑то заполнить томительную паузу, так некстати образовавшуюся в моем расписании.

Теперь же все это было без надобности. Я умылся, рассовал по карманам куртки деньги и документы, взял рюкзак, забросил на плечо сумку, запер комнату и отправился на вокзал. Пешком: ноша меня не тяготила, а прогулка по вечернему городу казалась неплохим способом с ним попрощаться. В кафе на углу я выпил двойной эспрессо и осушил бутылку боржоми. В ближайшем киоске купил пачку жевательной резинки, несколько бутылок минеральной воды и упаковку голландского баночного пива; в комиссионке на улице Маркса – несколько пачек запредельно дорогих импортных сигарет, всегда бывших предметом тайного моего вожделения.

Засим мои сборы в дорогу можно было считать окончательно завершенными. Я неторопливо зашагал к Вокзальной площади. По дороге мне не встретилось ни единой знакомой морды, но я уже устал удивляться по столько пустяковым поводам.

В здание вокзала я вошел за четверть часа до отправки поезда. Не слишком рано, не слишком поздно – в самый раз. Голова была пустой, а тело – легким, как сухой лист. Я уезжал. Возможно (и сладко, и боязно было ощущать на пересохших от волнения губах это слово) – навсегда.