Письма Святителя Григория Богослова 7 страница. (Советует ему переносить страдания свои любомудренно)

137. К нему же (189)

(Советует ему переносить страдания свои любомудренно)

Слышу, что ты не любомудренно ве­дешь себя в страдании, и не хвалю сего; ибо нужно писать правду, особенно к другу и че­ловеку, который отличается правотой. Об этом же, как сам себя уверяю, рассуждаю я весьма правильно, не хвалю ни крайней бесчувствен­ности, ни сильной чувствительности к стра­даниям; первое бесчеловечно, последнее не любомудренно. Но должно идти серединой и показывать, что ты любомудреннее очень не­терпеливых, и к человеческому ближе не в меру любомудрствующих. И если бы писал я к кому-нибудь другому, то, может быть, потребова­лось бы более длинное слово; в ином надлежа­ло бы изъявить свое сострадание, об ином дать совет, а за иное, может быть, сделать выговор, потому что соболезнование бывает достаточ­ным средством к утешению; а больное имеет нужду в услугах здорового. Но поскольку веду речь с человеком образованным, то достаточно будет сказать следующее. Займись сам собой и книгами, с которыми ты знаком, в которых много списано житий, много образов жизни, много услаждений и смягчающих средств; по­тому что Бог все это сопрягает одно с другим для того, как мне кажется, чтобы скорбь не ос­тавалась неизлеченной и веселие — невразумленным и чтобы мы, видя в этом непостоянст­во и отступление от порядка, обращали взор к Нему одному. Поэтому предлагаю это твое­му страданию, как правило и указатель. И ес­ли знаешь, что похвален кто-нибудь из глубо­ко падших под бременем печали или приобрел что-нибудь сетованием, то воспользуйся скор­бью и насладись слезами. Никто не позавидует тому, что оплакивается несчастье. А если зна­ешь, что таких порицают и осуждают, то, как говорит пословица: «Уврачует уязвивший», теперь же прекрасно будет сказать, уврачует уязвленный. А нам и по другим побуждениям, и по нашему закону, стыдно в подобных делах подражать многим, потому что слово Божие возводит нас выше настоящего и убеждает, ми­луя все это, как тени и загадки, ни скорбного, ни радостного не почитать действительностью, но жить в ином мире и туда устремлять взор, звать, как одно только скорбное — грех, так и одно приятное — добродетель, и близкое об­щение с нею. Вот прекрасное врачевание, ко­торым утоляй свои скорби, и тебе будет легче. Но думаю, что ты уже утолял, и будешь уто­лять, если бы и не написал я.

138. К нему же (190)

(Продолжение того же предмета)

От письма моего, чудный, вижу некоторую пользу, даже, может быть, и немалую, как сильный целитель подобных недугов. Мой выговор изгнал из тебя скорбь, и место этой немощи заняли стыд и охота сделать мне отпор весьма остроумный и мужественный. И мне кажется, что ты, как Ахиллесовы кони у Омира, когда кончились дни плача по Патрокле, подняв голову и стряхнув с себя пыль, снова вожделеешь равнин, оружий и случаев отличиться. Так письмо твое ко мне и блиста­тельно, и благородно, хотя несколько и колко, если понимаю тебя сколько-нибудь. Но толь­ко мужайся и любомудренно превозмогай страдания; я соглашусь, что не важное дело судить о плавающих с берега, а гораздо важнее само­му быть в борьбе, нежели поощрять другого на борьбу с бедствиями, разве кто скажет, что тебе и не было никакой необходимости ни вступать в борьбу, ни пускаться в море, осо­бенно если любомудрие, хотя и немного выше того, что было теперь с тобой. У меня же со многим и много раз, даже, думаю, целую жизнь идет брань, в которой, точно ли, но сов­сем неискусно и не без мужества и других по­ощряю, и сам подвизаюсь, и могут оценить это многие.

139. К Феодору епископу (225)

(Жалуется на Елладия, епископа Кесарийского, представляет причины, по которым отказался сам он от правления Назианзскою Церковью, и желал избрания в Назианз епископа (который уже избран), и просит не верить клеветам на Воспория, епископа Колонийского (383 г.))

И у нас отыскала себе нечто за­висть, которой никто не избегает без труда. Вот и мы, каппадокияне, так сказать, взбунто­вались, — зло, доселе неслыханное и невероят­ное. «Да не похвалится всяка плоть перед Бо­гом» (1 Кор. 1,29); но да знаем, что все мы люди, и не будем скоры в осуждении других. А для меня есть некоторая выгода и от несчастья (если надобно сказать некоторую странность); и подлинно, по пословице с тернии собираю розы Я, который прежде не встречался лично с твоим благоговением и не беседовал с тобой через письма, но только озарялся слухом о те­бе, теперь приведен в необходимость сноситься письменно; и великое благодарение Даровав­шему это! Писать о сем к другим епископам, не имея на то времени, не буду; а одновремен­но и болезнь делает меня ленивым. Но что пи­шу к тебе, через тебя пишу и к ним. Да пере­станет входить в исследование о моих делах господин мой боголюбивейший, епископ Элладий; ибо доискивается этого не духовными средствами, но околичностями, показывающи­ми сварливость, не по строгости церковных правил, но в удовлетворение гневу, что обна­руживают время и многое вместе со временем приведенное в действие без всякого к тому ос­нования. Ибо надобно так сказать и не огор­чить. Если бы имел я столько телесного здоро­вья, чтобы мог править Церковью в Назианзе, где первоначально провозглашен, а не в Сасимах, как некоторые неправильно уверяют тебя, то я не столько жалок и несведущ в Божест­венных постановлениях, чтобы стал или пре­зирать Церковь, или гоняться за удобствами жизни, имея в виду награды, какие уготованы, трудящимся для Бога и употребляющим в дело вверенный им талант. Ибо какая мне будет польза в великих трудах и в великих надеждах, если худо распоряжаюсь в важнейшем? Но поскольку и телом я болен, как всем это известно, и по причине, мной сказанной, не боюсь важных последствий от этого удаления, но вижу, что Церковь под моим правлением терпит вред в самом главном и по расстроенному мо­ему здоровью приходит почти в расстройство, о то и прежде просил, и теперь прошу боголюбивейших епископов, разумею отечественных, дать Церкви главу (как при помощи Божией и дали), достойную и моего желания и ваших молитв. И так да будет сие известно тебе, досточестнейший мой господин; а то же внуши и прочим епископам, чтобы они согласились, подали свои голоса и не обременяли моей ста­рости, веря клевете. Но присовокуплю к письму еще следующее о государе моем, епископе Воспории. Если ваше исследование находит его худым в вере (что выговорить непозволительно; не говорю уже о долговременности и о моем свидетельстве), то судите об этом сами. А если расследование живущих поблизости произво­дит худую о нем славу и новое есть обвинение, то не увлекайтесь клеветой, и прошу вас не да­вать ей силы более, нежели истине, чтобы не привести в уныние многих, решившихся хоро­шо поступать. Будь здоров, благодушен, преус­певай по Богу, к удовольствию моему и всей Церкви, как общее наше украшение!

140. К Феодору, епископу Тианскому (83)

(Просит о продолжении дружеских сношений и прекращений сношений духовных, а также о помещении близ Церкви детей Никовуловых)

Духовные отношения кончены; не буду больше беспокоить вас. Соединяйтесь, ограждайтесь, делайте совещания против меня. Пусть победят мои ненавистники; пусть в точности соблюдаются правила, получившие начало с меня, невежды в этом; не завидую вашей точности. Но отношения дружеские да не находят себе в этом препятствий. Дети почтеннейшего сына моего Никовула прибыли в город учиться скорописи; соблаговоли сверх прочего воззреть на них благосклонно и отечески (этого не запрещают правила); также позаботься, чтоб они жили ближе к Церкви. Мне желательно, что­бы нравы их усовершенствовались в доброде­тели, когда будут иметь случай непрестанно видеть твое совершенство.

141. К нему же (82)

(Ходатайствует за родственницу свою деву Амазонию)

Представляю твоему благоговению кровь мою, а твою питомицу, драгоценное Бо­гу стяжание, досточестнейшую дочь нашу, деву Амазонию. Уважив ее веру, оказав ей помощь в телесной болезни, и по этой причине во всем простирая к ней руку свою, и прилагая о ней попечение, сделаешь ты дело благородное и до­стойное твоего благоговения, а прибавлю, и на­шей дружбы.

142. К нему же (84)

(Обещает быть у него, но только не на Соборе)

Зовешь к себе, и я спешу; но спешу один, и на сближение с тобой одним. А Соборам и собеседованиям кланяюсь издали с тех пор, как испытал много (скажу скромнее) дур­ного. Что же еще остается? Справедливому же­ланию помоги молитвами, чтобы сподобиться мне того, о чем забочусь.

143. К нему же (85)

(Просит об Евгении, чтобы она не потерпела ущерба в имении, оставленном с бабкою)

Ты хочешь, а поэтому и я желаю, чтобы оказана была справедливость тво­им благоговением дочери нашей Евгении. Но не надобно, как мне кажется, допускать, чтобы лишилась она чего-нибудь из оставленного баб­кой внучке, которую та воспитывала со всем радением и которую оставила с немногим, вместо того многого, что обещала и что тогда надеялась оставить.

144. К нему же (84)

(Просит удовлетворения по суду тем, кого представляет при письме)

Что считал я справедливым, то и написал. Если же иное что, а не это у тебя на мысли, я уверен, что мысль твоя правильна, и готов принять ее. Иначе оскорбил бы я са­мое благочестие и поступил против него без­законно. Но хотя приходящих ко мне пред­ставляю тебе, как правдивому судье; однако же не согласен, чтобы ты рассудил о них так, как в обыкновении поступать у многих людей, крайне жалких и невежественных.

145. К нему же (87)

(Посылает в дар книгу: Добротолюбие Оригеново, общий свой труд с Василием Великим)

Праздник для меня — твое письмо. А еще лучше, что усердием предваряешь время праздника, доставляя мне предпразднество. Таков дар твоего благоговения; а я воздаю тебе важнейшим из всего, что у меня есть — молитвами. Но чтобы у тебя было нечто на память о нас, посылаю тебе мою и святого Василия книжку Оригенова Добротолюбия, заключающую в себе выбор полезного для любословов. Удостой принять это и пред­ставь мне доказательство пользы, спомоществуемый прилежанием и духом.

146. К Григорию Нисскому (42)

(Уведомляет, что епископом в Назианз избран Евлалий, у которого на руках желал бы умереть, и объясняет, что избрание его не противно Церковным уставам)

«Увы мне, яко пришельствие мое продолжится!» (Пс.119, 5) А главное из бедствий у нас — война и мятеж! Не соблюли мы мира, какой наследовали от святых отцов. Поэтому, зная, что сам ты восстановишь сей мир силой Духа, Который правит тобой и твоими делами, прошу, чтоб не клеветал на меня и государей епископов, будто без моей воли провозглашен у нас другой епископ. Ибо и я не в таком у них презрении, и они не так ко мне неприязнен­ны. Напротив того, много умоляя ради своей мертвости и одновременно страшась принять на себя бремя управления Церковью, остававшеюся без надзора, испросил я у них эту милость, не противоречащую правилам и для меня успокоительную — дать Церкви пас­тыря; и вашими молитвами дан пастырь достойный вашего богочестия, которого и отдаю в твои руки: это достоуважаемый Евлалий, боголюбивый епископ, на руках которого же­лал бы я умереть. А если кто думает, что при жизни епис­копа не нужно рукополагать другого, то пусть знает, что этим не одолеет меня. Ибо всем из­вестно, что я поставлен был епископом не Назианза, но Сасимов; хотя ненадолго, из уваже­ния к отцу и к просившим меня, и принял на себя правление Назианзской Церковью как че­ловек посторонний.

147. К Нектарию (227)

(Просит не верить клеветам на епископа Воспория)

Когда каждый хвалит в тебе что-нибудь, и все, как на торжище, распространяют о тебе добрую славу, я присовокупляю нечто от себя, да и не менее всякого другого, потому что и ты удостаиваешь меня чести и как воз­любленный сын утешаешь старость отца. По­этому и теперь осмелился я принести тебе просьбу свою о досточтимом епископе Воспории. Стыдно иметь нужду в моем письме та­кому мужу, за которым упрочивают уважение и жизнь его и лета. Но не менее стыдно мол­чать и не сказать о нем слова тому, кто имеет голос, чтит веру и более всех знает этого му­жа. Недоумение касательно соседей, конечно, и сам ты разрешишь, по благодати обитаю­щего в тебе Духа, и на основании правил цер­ковных. Но да не потерпит твое благоговение, чтобы его выставляли на позор в общенарод­ных судах; ибо хотя и там судьи будут христиане, как и действительно по благости Божией, христиане, однако же что общего между мечом и духом? Если и это допустим, то как и в каком отношении справедливо слово о вере смешивать с другими недоумениями? Ныне у нас стал неправославен боголюбивейший епископ Воспорий! Ныне у нас не имеет веса и седина человека, который столь многих отвлек от заблуждения, представил такое доказатель­ство своего православия, у всех нас был учи­телем! Нет, умоляю тебя, не давай места по­добной клевете. Но если возможно примирить разделенное, то присовокупи и это к своей славе. А если сие невозможно, то, по крайней мере, не допусти, чтобы таким поруганием оскорблены были все мы, с кем он жил и со­старился, мы, как тебе известно, строгие про­поведники Божества, и в опасностях, и без опасностей не дозволившие, чтобы отнято бы­ло что-нибудь у Единого и неприступного Бо­жества. Прошу тебя, помолись обо мне, ко­торый весьма изнемог от болезни. Как я, так и все мои, приветствуем находящееся при те­бе братство. Да дарует нам Бог, чтобы ты, общая опора Церкви, был здоров, благодушен и прославлен в Господе!

148. К нему же (226)

(Просит исходатайствовать у Комита Доместика снисхождение какому-то Георгию)

Прекрасно многие гадают о твоем уме, лучше же сказать, не гадают, но верят мне, который хвалится сим, верят потому, что удостаиваешь меня немалого уважения и по­чтения. Один из таковых и досточестнейший сын мой Георгий, который, понеся многие по­тери и достаточно похлопотав о своих делах, усматривает для себя одну пристань спасе­ния — обратиться через меня к тебе и найти какое-нибудь снисхождение у досточестнейшего Комита Доместика. Поэтому окажи ми­лость, если хочешь, ему и его нужде, а если угодно и мне, которому, насколько знаю, ре­шился ты делать все угодное, как подтверж­даешь и самыми делами.

149. К Амфилохию (164)

(Благодарит за путешествие к Парнасу и за обнаружение клеветы на епископа; также просит ехать далее, засвидетельствовать это епископам и разобрать с ними остающиеся в сем деле недоумения)

«Исполнит Господь вся прошения твоя» (Пс.19,6), и да не презришь моление отца. Довольно успокоил ты старость нашу тем, что выехал даже к Парнасу, когда был приглашен, и что обличил клевету, возведенную на досточестнейшего и боголюбивейшего епископа. Порочные люди любят возлагать вину свою на тех, кто их обличает. Правда, что всякое обвинение опро­вергали лета и жизнь этого мужа, опровергал и я, который часто слышал и пересказывал о делах его другим, а равно опровергали и те, которые отведены им от заблуждений и при­соединены к общему Телу Церкви, однако же нынешнее лукавое время, по причине клеветни­ков и людей злонравных, требовало более точ­ного доказательства, и ты представил это до­казательство нам, или лучше сказать, людям легкомысленным, которых нетрудно обмануть подобной клеветой. Если же соблаговолишь принять на себя труд дальнейшего пути лично засвидетельствовать это и с прочими еписко­пами разберешь то, в чем недоумение, то сде­лаешь духовное дело, достойное твоего совер­шенства. Я и все, кто со мной, приветствуем твое братство.

150. К нему же (240)

(Просит молитв его о себе)

Едва освободился я от трудов, ка­кими обременяла меня болезнь, как притекаю к тебе, снабдителю исцеления. Ибо язык ие­рея, любомудрствующий о Господе, поднима­ет больных. Поэтому соверши наилучшее священно­действие и разреши великие мои грехи, прика­саясь к жертвам Воскресения. Ибо я, бодрст­вую ли, или сплю, пекусь о твоих делах, и ты стал для меня добрым смычком и стройной ли­рой, поселившись в душе моей, после того как посылая ко мне тысячи писем, усовершенство­вался ты в познании души моей. Но, богочестивейший, не поленись помолиться и ходатай­ствовать за меня, когда словом привлекаешь Слово, когда бескровным сечением рассекаешь Владычное Тело и Кровь, вместо меча упо­требляя глас.

151. К Постумиану (71)

(Как человека сильного при Дворе, просит его об умирении Церкви во время предполагаемого Собора Епископов)

Высок ты ученостью, и притом ка­кой угодно, и в каком кто хочет роде наук. Об одном из этого знаю только по слуху, по­тому что не знаком мне римский язык, и не си­лен я в италийских учениях; а другое изведал на опыте, поэтому могу довести и до сведения других, если только вправе сколько-нибудь су­дить о подобных вещах, а есть немало людей, которые говорят, что вправе. До немалых по­честей возвысился ты или, если надобно упо­требить более правильное выражение, немалые подъял на себя почести. Достиг крайнего пре­дела власти, получив это не как дар счастья, что желали бы сказать многие, но как награду за добродетель, чтобы и она сделалась досточестнее, и царь приобрел похвалу таким суждением о тебе. Еще и этого мало; присовокуплю нечто из своего. Наставленный прежде в благочестии, потом принял ты его. Ибо мне памятны твои слова, и слух мой доселе еще оглашается удивлением. Если присовокупишь к сему память о друзьях (знаю же, что присо­вокупишь, и догадываюсь об этом по предше­ствовавшему), то еще больше будем дивиться тебе. Это последний предел человеческого благополучия или блаженства. Что далее Гадеса, то непроходимо для людей, в чем верим любомудрствующему Пиндару. Но поскольку достиг ты великого, то и обязываешься к великому. Милостивый Бог сперва сделал тебя нашим, а потом поставил начальником над нами; и не­сообразно было бы от такого мужа не потре­бовать наибольшего; поэтому прими от меня следующий совет: поскольку теперь опять Со­бор епископов, не знаю, для чего и как соби­раемых, то ничего не почитал столько прилич­ным твоему начальствованию, как это одно, чтобы под твоим начальством и твоими труда­ми примирены были Церкви, хотя бы для это­го нужно было с особенной строгостью нака­зать мятежных. А если кажусь странным, что, удалившись от дел, не покидаю забот, не ди­вись этому. Хотя уступил я престол и высоту сана желающим, однако же не уступил с этим и благочестия, но думаю, что теперь-то и по­кажусь для тебя достойным доверия, даже бо­лее прежнего, как служащий не собственному своему, но общему благу.

152. К Сатурнину (72)

(Подобного с прежним содержания)

Очень хорошо знаю, что требуешь от меня свойственного дружбе, иначе не смел бы и писать. Ибо мирским уделишь власть, а мне, удостоенному приближаться к Богу как доб­рому соработнику, — дерзновение. Поэтому и приветствую тебя, и по желанию твоему изложу свое дела. У меня, при Божией помощи, все идет хорошо, кроме одного, что беспокоюсь о Церк­вах, которые в таком смятении. И если чем мо­жешь помочь им, не поленись и словом, и делом восстановить общее согласие; потому что опять Собор епископов, и есть опасность, чтобы и ны­не еще нам не остаться в стыде если и этот Со­бор будет иметь почти такой же конец, как и прежний. Ибо дело свое предоставил я изве­дать и судить всеведущему Богу, хотя охотно уступил зависти, дав место желающим и отка­завшись не от чего-либо, как многим кажется, полезного, а, напротив, крайне опасного и, как бы после ужасной и жестокой бури, встретив спокойную и безопасную пристань.

153. К нему же (132)

(Поручает его покровительству одного ученого – Евдоксия)

Хотя высота начальственной влас­ти неприступна, однако же дружба человеко­любива; по ней-то и я осмелился представить тебе сию просьбу. Ко всему, что сделал для ме­ня доброго, присовокупи и это. Ученейшего сы­на нашего, Евдоксия, человека, и по жизни, и по уму достойного твоей доблести, как и в ином чем не лиши своего приятного внимания, так и удостой покровительства, если в чем окажет­ся ему нужным твоя правота. А я воздам за это молитвами, чем одним и могу вознаграждать благодетелей.

154. Виктору (133)

(Из уединения, где поправляет свое здоровье, просит стараться об умирении Церкви на открывшемся Соборе)

Если теперь пишу, это не значит, что я дерзок; а если не писал раньше, это значит, что ленив. Лучше же сказать, даже не значит и этого, потому что не с кем было послать мне письмо, хотя (как сам полагаешь) и желал сего. Я провожу время среди поля, вдали от жилых мест и там поправляю телесное свое здоровье. Но теперь, когда есть случай, и приветствую тебя, и прошу жаловать меня, отсут­ствующего, той же честью, какой жаловал, когда был я с тобой, и не поленился утешать письмами меня, сильно огорченного разлукой. А поскольку опять Собор и опять борьба, при­том среди врагов, которые внимательно на­блюдают за всем, касающимся нас, то подай руку общему собранию, будучи и сам не по­следним членом Церкви, и не допусти, чтобы все были истреблены пожаром, который ныне распространился в Церкви; но сколько можешь найти огнетушительных снарядов, употреби их в дело, побуди к тому же и других, чтобы и твои дела шли успешно, тогда общее дело пойдет лучше.

155. К нему же (134)

(Представляет к нему Иперехия)

Подлинно ты победитель, чудный мой, и победитель во всем доблестный; ибо пока можно было, побеждал врагов оружием, а теперь побеждаешь всех добротой. Потому и осмелился я представить тебе это приветствие, а с приветствием и честнейшего сына Иперехия, которого, как знаю, почтишь за нрав, когда узнаешь этого человека, почтишь и ради меня, как положивший все делать в угод­ность мне. Вели же понадеяться ему на тебя в память нашей дружбы, которую, я уверен, ты очень уважаешь.

156. К Мардарию Военачальнику (135)

(Просит стараться об умирении Церкви на Соборе епископов)

Ты мне и родич, и свои, и все, чем только можно наименовать в подобном значении; потому что нас сопрягали благоче­стие и слава добродетели, какую узнали мы в тебе, ясно показавшем, что быть эллином и быть варваром — иметь различия в теле, а не в душе, и расстояние — в месте, а не в нравах и произволении. Если бы многие из нашего ро­да стали подражать твоей правоте, то, очень знаю, у нас все было бы хорошо — и общест­венное, и частное. Прошу же тебя, как прекра­щаешь битву с внешними врагами своей рукой и своим благоразумием, так прекрати и нашу битву; и сколько станет у тебя сил, потрудись сделать, чтобы у собравшихся ныне епископов миром кончилось дело; потому что, как сам зна­ешь, весьма стыдно собираться многократно и не находить предела бедствиям, но к прежним смятениям прилагать непрестанно новые смя­тения.

157. К нему же (136)

(Представляет на милостивое его внимание воина Феодора)

Давно желал я приветствовать твою досточестность и благодарение Богу, подавше­му повод! Рассуждая, чем вознаградить вручив­шего тебе это письмо, признал я всего лучшим передать его в твою власть. Отчасти и ради меня удостой его благосклонного внимания, потому что он вместе мои и твой; как живущий со мной — мой, и как воин — твой, разумею Феодора, который приходит теперь к тебе от меня. Пусть и он узнает, какой честью всегда пользовался я от тебя и еще пользуюсь.

158. К Фотию (118)

(Отвечает на письмо, в котором Фотий хвалил Никовула за успехи)

Спрашиваешь, почему не пишу? А мне думается, что и сам ты не больше переслал писем (если только болезнь не выводит меня из ума и не делает, что забываю даже и оказан­ное мне добро), хотя ты, который владеешь ис­кусством и говорить, и писать, если не другим чем, то, по крайней мере, как умершему, обя­зан мне надгробным словом Итак, вот мое об­личение, потому что кто обвиняет дружески, тому не нужно в этом заходить далее пределов дружбы. А что ты пишешь о дражайшем сы­не Никовуле, это весьма важно, удивительно и достаточно для того, чтобы увлечь добро­душие отца, готовое верить всему, что для него желательно. Но я тогда приму это за правду, когда молодой человек, представив мне опы­ты, окажется достойным или твоих обещаний, или наших надежд.

159. К Елладию (234)

(Просит доставить Никовулу старшему упокоение от дел)

И другим приятно приветствовать твое благоговение, но еще приятнее это мне в настоящем моем положении. Поскольку почти с каждым днем теряю надежду, то сие и де­лает меня более к тебе привязанным как по­лучающего последнее приобретение. Но как сознаю это приобретение, то обязан я вознаграждением достоуважаемому сыну Никовулу, от которого мое приобретение; и как посту­пают бедные, когда, видя перед собой богатых, желают от них получить благодеяние, так по­ступаю и я, уплачивая ему долг через тебя. А имеет он нужду в покое от дел, как человек, постоянно к тому привыкший; поэтому собла­говоли доставить ему случай к такому успо­коению.

160. К Олимпию (178)

(Извещает о себе, что, спеша на свидание с ним, задержан болезнью в одной обители, и просит о Никовуле)

Моя радость миновала, как сон. Когда донесен я был до обители, чтобы полу­чить там некоторое облегчение от купаль­ни, потом, питая надежду свидеться с тобой, имел уже это благо как бы в руках и провел в обители несколько дней, внезапно постигла меня болезнь, которая частью уже беспоко­ит меня, а частью угрожает мне. Если нужно найти какое-то сравнение для моего недуга, то я терплю то же, что и полипы, которых на­сильственно отрывают от камней и которые часто бывают при этом в опасности в том, что или часть своих ячеек уступят камням, или прихватят с ними нечто от камней. Таково-то мое положение. Но о чем было мне нужно просить твою правоту лично, о том осмелился просить и заочно. Нашел я, что сын Никовул очень обеспокоен и заботой о продолжении пути, и постоянным пребыванием в обители, как человек немощный, не привыкший к этому и скучающий от одиночества. Соблаговоли употребить его на всякое другое дело, на ка­кое тебе угодно; потому что он готов во всем служить твоей власти; но избавь, если можно, от этой заботы, если не по чему другому, то из уважения, что ходит он за мной, больным. Как просил я тебя о многом и за многих и получал просимое, так имею нужду в твоем снисхожде­нии и ко мне самому.

161. К нему же (179)

(Просит о Никовуле, который замешан в деле возмутившихся рабов)

О чем говорил я, как бы пророчески, то и вышло. А именно, находя тебя готовым все для меня сделать и без сытости пользу­ясь твоею снисходительностью, боялся я, чтобы не истощить твоего человеколюбия чужими делами. Ибо вот собственное мое дело, если только касающееся моих близких есть уже мое. И я не с такой же смелостью, как прежде, веду речь; во-первых, потому что дело мое, а просить за себя, если и выгоднее, то унизительнее; во-вторых, подозреваю в тебе пресыщение, которое уничтожает приятности противится всему прекрасному. Хотя это действительно так, и догадка моя справедлива; о однако же в уповании на Бога, перед Которым стою, и на твою щедрость делать добро осмеливаюсь на это прошение. Положим, что хуже всех Никовул, виновный в том одном пре­ступлении, что ради меня возбуждает к себе зависть и ведет себя свободнее, чем надле­жало; положим, что препирающийся теперь с нами самый правдивый человек; потому что стыжусь перед твоим правдолюбием обвинять того, кого недавно сам защищал; но не знаю, покажется ли тебе справедливым за грехи од­них подвергать наказанию других, и за грехи чужие и непроизвольные наказывать тех, кото­рые и рабов к тому не побуждали и настоль­ко вознегодовали на них, что выдали их об­винителю с большей готовностью, чем сам он желал? Нужно ли же идти в рабство Никовулу, или детям его, как угодно это врагам его? Нужно ли ему умножить собой число имею­щих дело в суде именно теперь, когда огорча­ют его свои домашние дела? Нет, чудный муж, да не приходит этого на мысль твоему чистому уму! Напротив, в быстром полете мысли, про­никнув в злобу, от которой это исходит, и ува­жив меня, усердного на похвалы тебе, покажи себя человеколюбивым судиею к возмущенным, произнеся ныне суд не только над людьми, но над добродетелью и над пороком, о чем более, нежели о частных лицах, должны заботиться подобные тебе в добродетели и деятельные на­чальники. От меня же тебе будет за это возда­но не только молитвами, которых ты, как знаю, не презираешь, подобно многим, но и тем, что правление твое сделается славным для всех, кто меня знает.

162. К Астерию (47)

(О том же Никовулу, называя его опорою своей старости, просит сего чиновника Олимпиева)

Кто справедливее Бога? Но и Он, Творец и Владыка всего, и не стыдится, что за сие почтут несправедливым. Поэтому что же удивительного, если и я, имея попечение обо всех, кто у меня на руках и под моею опе­кой, более других люблю сына Никовула, ко­торого почитаю своим попечителем в старости и болезни и употребляю вместо опоры и жез­ла своей немощи? Отдаю его тебе в руки, а через тебя в ру­ки градоначальника, признавая для себя весьма тягостным, что другие освобождены через тебя от самых великих бед, и теперь первые сдела­лись жестокими обвинителями, а этого не мо­гу освободить от насилия и для себя самого не домогусь той чести, какой домогался для по­сторонних; но терплю то же, что бывает с гла­зами, которые, видя все иное, не видят самих себя, или с источниками, находящимися в глу­бине, которые, не орошая мест, к ним близких, напаивают места отдаленные. Положим, что ужасно, и даже более, нежели ужасно то, на что отважились рабы, так что ничего, может быть, не откроется, или откроется немногое, если не будет применена к ним строгость при допросе. Но какое отношение имеет это к гос­подам, которые нимало не участвовали в де­ле? И какое основание за чужие преступления подвергаться наказанию и теперь заботиться о деле общественном, когда огорчает свое соб­ственное?