Чистильщик 6 страница

Мистер Стэнли живет в моем кошмарном сне. Он женат, у него двое детей, один – в инвалидной коляске. Я знаю все это, потому что однажды проследил за ним до дома. Не как за потенциальной жертвой (хотя, как меня учили в школе, у всех есть потенциал), но просто из любопытства. Удивительно, как такой мужик с бесполезным ребенком и уродливой женой может быть таким жизнерадостным.

Прохожу в салон. Нахожу себе место рядом с несколькими бизнесменами. Среди них двое громко разговаривают о деньгах, слияниях, приобретениях. Я гадаю, на кого в этом автобусе они пытаются произвести впечатление. Наверное, друг на друга.

Мистер Стэнли останавливает автобус прямо напротив моей работы. Двери открываются. Я выхожу. Еще один жаркий летний день. Сегодня температура, наверное, поднимется градусов до тридцати двух‑тридцати трех. Я расстегиваю молнию на своем комбинезоне и закатываю рукава. Уже пара месяцев как на моих руках нет ни одной царапины.

Воздух дрожит. День неподвижен. Я жду, пока две машины проскочат на красный свет, и затем перехожу дорогу. Из полицейского участка как раз выпускают пьяниц, которые провели ночь в обезьяннике, и они морщат лица под ярким солнечным светом.

Воздух в участке прохладный. Салли ждет лифта. Она замечает меня до того, как я успеваю шмыгнуть к лестнице, так что мне приходится к ней подойти. Я нажимаю на кнопку и продолжаю ее нажимать снова и снова, так как именно это ожидается от человека, который понятия не имеет, как что работает в этом мире.

– Доброе утро, Джо, – говорит она медленно, четко выговаривая слова, как любая женщина, речь которой дается с трудом. Мне приходиться придумывать свою собственную манеру разговаривать, потому что, даун я или нет, все ожидают от меня идиотского произношения.

– Здравствуй утро, Салли, – говорю я и улыбаюсь как маленький ребенок, выставляя все зубы напоказ, будто чрезвычайно гордясь тем, что мне удалось связать три слова в предложение, хоть и в этом я напортачил.

– Замечательный день. Тебе нравится такая погода, Джо?

На мой взгляд, если честно, жарковато.

– Мне нравится теплое солнце. Мне нравится лето.

Я говорю, как идиот, чтобы Тормоз Салли могла понять.

– Не хочешь присоединиться ко мне за обедом? – спрашивает она. Я чуть не поперхнулся. Могу себе представить, как это будет здорово, когда проходящие мимо люди начнут смотреть на одного человека, делающего вид, что он даун, и на другого, делающего вид, что он нормален. Мы будем кидать хлеб уткам, смотреть на облака и гадать, какое из них похоже на пиратский корабль, а какое – на раздутый труп утопленника. Черт, Салли вообще догадывается, что она ненормальна? Вообще, такие люди понимают, что с ними что‑то не так?

Приезжает лифт. Я не знаю, должен ли я притвориться джентльменом и пропустить ее вперед, или притвориться дауном и отпихнуть ее? Я поступаю как джентльмен, так как, если бы я притворился дауном, мне пришлось бы орать от ужаса по пути наверх, а потом впасть в ступор, увидев, как изменился вид за дверями лифта.

– Третий этаж, Джо?

– Конечно.

Двери закрываются.

– Ну и…

– Ну и?

– Ну так как? Хочешь присоединиться ко мне за обедом?

– Мне нравится мой офис, Салли. Мне нравится сидеть в офисе и смотреть в окно.

– Я знаю, что тебе это нравится, Джо. Но гулять тоже полезно.

– Не всегда.

– Ну что ж, я тебе опять обед приготовила. Я его потом занесу.

– Спасибо.

– Тебе нравится ездить на автобусе домой?

– Чего? Да. Наверное.

– Я могу тебя иногда подвозить, если хочешь.

– Мне нравится автобус.

Она пожимает плечами и решает не продолжать разговор.

– Я скоро зайду, занесу бутерброды.

– Спасибо, Салли. Это было бы здорово.

Это на самом деле было бы здорово. Может, Салли и дура, и, может, она на меня запала, но она всегда была ко мне добра. Она всегда дружелюбна. Никто, кроме нее, не предлагал мне еды, и никто никогда не предлагал подвезти меня домой (хотя, конечно, сама она вести машину не может; наверное, она имеет в виду, что ее мама нас подвезет или что‑то в этом роде), а уж я‑то делал вещи и похуже. Хотя она мне и не нравится, но она не нравится мне меньше, чем все остальные. Это делает ее почти моим другом, единственным в своем роде. Не считая моих рыбок.

Двери закрываются, и я улыбаюсь Салли, как друзья улыбаются друг другу, и это получается не вымученно, а естественно, и улыбаюсь своей нормальной улыбкой, и понимаю это слишком поздно, чтобы исправить ее на идиотский оскал большого мальчика. Двери закрываются, Салли исчезает, и пару секунд спустя она исчезает и из моих мыслей.

Я направляюсь прямиком в конференц‑зал.

– Привет, Джо.

– Доброе утро, детектив Шредер.

Я смотрю на него как на подозреваемого, пытаюсь представить, как он убивал Уолкер. Шредер – крупный мужчина, прямо сплетение мышц, обернутых кожей. Если меня когда‑нибудь поймают, я сделаю все возможное, чтобы поймал не он. Теперь я на всех буду смотреть как на подозреваемых – от фотографа до патологоанатома. Первое, что мне надо сделать, это составить список всех этих людей, а потом начать сокращать. Не людей, а список.

– Как идет рас… расве… рассле… – я замолкаю. Молчу достаточно долго, чтобы он подумал, что я отношусь к той половине процента населения мирового шара, у которого на один хромосом больше. – Как идет расследование, детектив Шредер? Уже нашли убийцу?

Он медленно качает головой, как будто пытается упорядочить в ней какие‑то мысли, но не слишком активно, чтобы не разбить какую‑то из них.

– Еще нет, Джо. Но мы продвигаемся к цели.

– А подозреваемые есть, детектив Шредер?

– Есть несколько. И еще, Джо, называй меня просто Карл.

Я не буду называть его Карлом. Он меня и раньше об этом просил. Да и незачем, я и так сократил «детектив инспектор» до детектива.

Он вглядывается в фотографии и морщится, как он это делает теперь каждое утро. Как будто ждет, что однажды придет сюда и увидит, что одна из жертв выбралась из своей фотографии и написала на стене ответы на его вопросы. На самом деле у него абсолютно ничего нет. И он это знает. И я это знаю. И все это знают. Особенно хорошо это знает пресса.

– А вы уверены, что они все были убиты одним и тем же человеком, детектив Шредер?

– А что, Джо? Ты у нас уже прямо Шерлок Холмс, да?

Я смотрю в пол.

– Гм… нет, детектив Шредер. Мне просто, ну… знаете… любопытно.

– Жизнь вообще штука любопытная, Джо. Да, все эти преступления родственны.

Я быстро вскидываю голову и смотрю на него, выпучив глаза, надеясь, что со стороны это выглядит как крайнее изумление.

– Они все сестры, детектив Шредер?

По‑моему, я заслужил премию Эмми[3]за этот спектакль, как минимум.

– Нет, не в этом смысле родственны, Джо, – он вздыхает, выдержав десятисекундную паузу. – Я имел в виду, что все они убиты одним человеком.

– А… А вы уверены?

– Ты ведь никому не проболтаешься, правда, Джо? У тебя ведь нет друзей в прессе?

Я качаю головой, пытаясь подражать Шредеру. Он думает, что у меня совсем нет друзей. Он не знает о Шалуне и Иегове.

– Вы, ребята, мои единственные друзья, детектив Шредер.

– Ты когда‑нибудь слышал о преступниках‑подражателях, Джо?

Я перестаю качать головой, чтобы не свернуть себе шею.

– А зачем кто‑то будет передразнивать преступника?

Шредер снова глубоко вздыхает, и я понимаю, что, возможно, слегка переигрываю.

– Все не совсем так, Джо. Подражатель – это тот, кто убивает, чтобы сымитировать серийного убийцу.

– А зачем они это делают?

– Потому что они могут это делать. Потому что им так хочется. Потому что они ненормальные.

– Гм. Тогда почему же эти люди на свободе, детектив Шредер? Почему их не посадят в тюрьму?

– Хороший вопрос, – говорит он, и я улыбаюсь его похвале. – И на него есть очень простой ответ. Потому что все в этом мире перекорежено. Бывает ведь так, что ты включаешь телевизор, а там в новостях репортаж про какого‑нибудь урода, который убил всю свою семью и соседей?

Я киваю. Убей соседа своего. Мне это знакомо.

– И родственники, и другие соседи – все будут говорить, что он был тихим малым. У него имелась коллекция журналов о пистолетах и кое‑какие проблемы. Тогда мы расследуем прошлое убийцы, чтобы знать, чего ждать в следующий раз, но уже поздно. Предотвращать нечего, так как все уже мертвы… Прости, Джо, – говорит он, вздыхая. – Что‑то я заболтался. Не стоит мне грузить тебя всем этим.

– Я не против.

– Просто мне хотелось бы иметь возможность делать больше, чем сейчас. Мы же видим этих ребят каждый день, но что мы можем сделать? Ничего. Потому что у них есть права. Как и у всех остальных. И пока они в конце концов не попытаются кого‑нибудь убить – а рано или поздно они пытаются это сделать – эти права делают их неприкасаемыми. Понимаешь о чем я, Джо?

– Более или менее, детектив Шредер.

Он указывает на стену.

– Сто к одному, что мы где‑то и когда‑то встречались и разговаривали с этим человеком. Мы знаем, что у него проблемы с наркотиками или с головой, но ничего с этим сделать не можем. И теперь он смотрит на нас, издевается, смеется над нами. Голову даю на отсечение, что мы уже пытались его посадить за решетку, но нам не разрешили. Я уверен, что этот парень уже побывал в этом здании.

С одной стороны, он прав, с другой – ошибается, но я не могу ему на это указать. И не могу поспорить с ним насчет его правоты. После этой проповеди я перестаю верить, что из Шредера выйдет настоящий подозреваемый.

– Я понимаю, детектив Шредер.

– Если бы ты понимал, то был бы одним из немногих, Джо. Хочешь узнать кое‑что занятное?

– Конечно.

– Серийные убийцы любят всегда быть на шаг впереди расследования, и знаешь, как они это делают?

Вообще‑то да, знаю. Они вертятся около полиции. Могут зайти в участок и сказать, что что‑то видели. Приходят и пытаются нащупать, насколько продвинулось расследование. Некоторые даже околачиваются в барах с полицейскими, слушая их болтовню, даже встревая в разговор. Или крутятся рядом с журналистами, пытаясь узнать, что те разнюхали.

– Нет. Как?

Он снова пожимает плечами.

– Извини, Джо. Хватит мне, наверное, лапшу тебе на уши вешать.

– А как же насчет преступника‑подражателя?

– Как‑нибудь в другой раз, – вздыхает он, и я оставляю его молча созерцающим стену мертвых.

Поднимаю руку и провожу пальцами по табличке с именем на двери моего офиса. По углам у нее просверлены четыре маленькие дырочки для болтов. Раньше тут было написано «Подсобное помещение», но однажды появилась Салли, и в руках у нее была маленькая табличка с моим именем. Войдя в помещение, я оставляю свои мысли, беру половую тряпку и ведро и иду мыть туалеты. Перед обедом я вхожу с пылесосом в офис главного детектива Стивенса и застаю его на выходе. Это тот самый, перед которым все отчитываются, хотя сам он не занимается какой‑либо конкретной работой, способствующей продвижению расследования.

Стивенс прилетел к нам из Веллингтона и считается одним из лучших детективов в стране, хотя почему – понятия не имею. Все, что он делает, это сидит в своем офисе и командует людьми, требуя от них каких‑то результатов. Иногда он ходит туда‑сюда, хватая то стопку документов, то какую‑нибудь папку, и пытается выглядеть так, как будто у него есть важное дело или место, куда надо срочно попасть. Мне он не нравится, но я ничего не могу поделать. Расследование убийства главного детектива привлекло бы слишком много внимания к участку и, возможно, ко мне лично.

Стивенсу за пятьдесят, у него редеющие темные волосы, и принадлежит он к тому типу полицейских, к которому за помощью обращаться не хочется. Рост у него под два метра, и сложен он крепко, но у него те самые черные глаза, которыми любой автор наградил бы серийного убийцу. Длинное лицо, по которому сверху вниз, по всей длине, проходят морщины, напоминающие легкие ножевые шрамы. Темная кожа покрыта рубчиками после прыщей. Голос у него низкий, и, когда он говорит, у него появляется некое подобие карибского акцента; скорее всего, это из‑за сигар, которые он курит постоянно. Он один из тех бесполезных ублюдков, что носят спортивные куртки с вшитыми заплатами на локтях.

Интересно, не его ли это шариковая ручка, оставленная на месте преступления? Я смотрю в его черные глаза, пытаясь разглядеть то зло, которое должно в них затаиться, если верить книжкам, но ничего не вижу.

Он говорит, чтобы я хорошо поработал, говорит, что вернется после обеда. Значит, времени у меня предостаточно. В офисе остаюсь только я да Господин Пылесос. Вожу им по ковру, как будто от этого что‑то поменяется, и разглядываю помещение в поисках чего‑нибудь, что могло бы мне помочь. Как и в конференц‑зале, в офисе Стивенса есть окна, выходящие на третий этаж, а значит, люди могут видеть все, что происходит внутри, если жалюзи открыты, как сейчас. Десять минут я трачу на один‑единственный кусок ковра, но чище он не становится. Роняю тряпку за письменный стол, наклоняюсь и пользуюсь моментом, чтобы заглянуть в ящики. Беру папку, лежащую сверху, и открываю ее.

Это список всех, кто работает над расследованием. Прячу его в комбинезон. Потом начинаю кашлять. Точно, дауну Джо нужно попить. Направляюсь к баллону с водой. На обратном пути прохожу мимо комнаты с ксероксом. В ней никого нет, так что я захожу и делаю копию списка. Возвращаюсь в офис. Кладу бумагу обратно в папку. Заканчиваю пылесосить как раз вовремя, чтобы успеть пообедать.

Солнце светит прямо в окна моего офиса, поэтому я сажусь перед окном и притворяюсь, что загораю. Мне придется здорово постараться, чтобы другие в это поверили. Салли стучит в дверь, потом заходит и протягивает мне небольшой бутербродик. Взамен получает мое короткое спасибо. Она снова спрашивает меня, не хочу ли я присоединиться к ней, и я делаю ошибку, ответив, что, может быть, в следующий раз. Уходя, она просто сияет. Смотрю в окно в надежде, что увижу ее там, но реки отсюда не видно, так что вижу я только незнакомых людей.

Жую бутерброд и рассматриваю список. Довольно длинный, учитывая, что в нем более девяноста имен, точнее, девяносто четыре. Не знаю точно, чего я ожидал – возможно, человек шесть или семь, – но цифра девяносто четыре говорит о том, что в этом расследовании полно людей, которые вообще не в курсе дела. Пара десятков полицейских составляли официальные отчеты, но на месте преступления работают только детективы. И только детективы видят труп.

Я начинаю паниковать: этжо может занять целую вечность. Я боюсь, что все это окажется пустой тратой времени. Но не все же люди в этом списке работали на каждом месте преступления, верно? Может, половина, а может, и того меньше. Весь фокус в том, чтобы вычислить, кто из этих девяносто четырех людей заходил в дом Даниэлы Уолкер.

Даниэла была найдена в пятницу поздно вечером. Следовательно, множеству людей из этого списка должны были позвонить. Детективы так поздно не работают. Они развлекались, ужиная в каких‑нибудь ресторанах со своими женами или подружками, пока им не позвонили с сообщением, что ужин окончен. Только один из них уже обо всем знал, потому что в это время он нагуливал аппетит, душа Даниэлу и швыряя ее ручкой в стену.

Обед еще не закончился, но я слишком возбужден, чтобы продолжать есть. Иду в комнату, где хранятся архивы, и тщательно провожу там генеральную уборку. Особенно много времени у меня уходит на чистку аппарата по копированию записей телефонных звонков, который я буквально отполировал.

В ночь убийства Даниэлы Уолкер было сделано двадцать телефонных звонков, из них на пятнадцать ответили. Вот те люди, которые показались в ту ночь на месте преступления. Пятнадцать человек, плюс несколько полицейских, которые приехали к месту убийства и доложили о нем.

Первый звонок от мужа в полицейский участок тоже здесь. Начинаю читать, но не нахожу ничего интересного.

На место преступления отправили ближайшую полицейскую машину, чтобы держать там все под контролем до прибытия «тяжелой кавалерии». Два копа. Их имена в моем списке. Обвожу их. И обвожу те пятнадцать, которые были вызваны в ту ночь – включая патологоанатома, фотографа и главного детектива Стивенса с черными, как смоль, глазами.

Это значит, что я вычеркнул около восьмидесяти человек из списка подозреваемых. Страх, что это пустая трата времени, постепенно улетучивается. В списке осталось семнадцать человек. Сомневаюсь, что первые два полицейских, прибывшие на место преступления, могли его совершить. Во‑первых, они находились вместе в те шесть часов, что предшествовали убийству. Во‑вторых, какова вероятность того, что именно тот полицейский, который ее убил, оказался тем, кто прибыл первым на место преступления? Весьма низкая, вот какая. Вычеркиваю их имена из списка.

Пятнадцать человек.

Думаю о патологоанатоме. Он нашел определенные различия между этим телом и остальными. Так как работает он один, он легко мог подстроить все таким образом, чтобы улики, найденные на теле, такие, как кусочки ткани и другие остатки, были идентичны уликам остальных убийств, но он этого не сделал. Кто бы стал проверять его работу? Никто. Если бы он ее убил, то результаты оказались бы такие же, как у других жертв. Но это не так.

Так что убийца не он.

Четырнадцать человек.

Что может быть проще?

Я смотрю на часы. Почти четыре часа. Я провел здесь все послеобеденное время, в основном занимаясь уборкой. Меня скоро стошнит от запаха мебельной полироли, и я начинаю беспокоиться о том, как выглядят мои легкие, после того, как я надышался парой баллонов как минимум. Направляюсь обратно к себе в офис, по пути налив кофе и заскочив в конференц‑зал, чтобы сменить пленку.

Вернувшись в офис, я снова начинаю изучать список и замечаю нечто очевидное, что упустил, будучи в комнате архивов. Из оставшихся четырнадцати, четверо – женщины. Вычеркиваю их из списка. Мог бы сделать то же самое со всеми остальными девяносто четырьмя именами, но в этом нет смысла. Десять человек. Выписываю их имена на чистый лист и всматриваюсь в них, пока не наступает половина пятого. Прощаюсь со всеми, кто встречается мне по дороге к выходу из здания. Салли среди них нет. На пути к автобусной остановке я вспоминаю то предчувствие, которое посетило меня этим утром о том, что с моей матерью что‑то случилось, и ругаю себя за глупость. Если бы что‑то случилось, прискорбная весть до меня уже дошла бы.

Сажусь в автобус, еду домой. Растягиваюсь на кровати, уставившись в потолок. Я сузил список подозреваемых до десяти человек. Полиция сузила свой список до десяти телефонных справочников минимум. Смотрю на часы. Я не могу лежать на кровати вечно. Потолок не настолько интересная штука. Встаю и беру портфель. У меня впереди масса работы.

Хорошее настроение не покидало ее весь день. С того момента как двери лифта закрылись, заслонив улыбку Джо, она практически ни о чем больше не думала. Ей всегда казалось, что его широченная улыбка была такой естественной и чистой потому, что она была такой же, как у Мартина. Но сегодняшняя улыбка показалась другой. Чистая? По‑моему, да. У Джо чистая душа, но что‑то в ней есть такое, что она никак не может определить. В те секунды, когда закрывались двери лифта, Джо казался скорее мужчиной, чем мальчишкой, утонченным, а не нескладным. Что‑то подсказывало ей, что Джо таит в себе загадку, что он не настолько прост, как ей казалось до сих пор.

Что же он скрывает?

Наверное, она нравится Джо и их дружба идет в нужном ей направлении. Конечно, это могло быть просто случайностью. Джо мог просто смотреть в пространство, как он это часто делает, когда Салли рядом.

И все‑таки нельзя не признать, что эта улыбка не только сделала его похожим на взрослого человека, но и сделала его более… более… привлекательным?

Ответ, к сожалению, положительный – Джо, несомненно, привлекателен.

Весь день Салли возится с деталью сломанного кондиционера. Она потратила на это последние несколько недель. Этот кондиционер ломается раз в год, может, раз в два года, а правительство не собирается увеличить финансирование полиции, не говоря о том, чтобы сделать их рабочую обстановку комфортабельнее. Так что ей, со своей стороны, приходится делать все возможное – принимать временные меры до тех пор, пока в один прекрасный день этих мер будет недостаточно.

Когда Салли думает о Джо, она улыбается. Она уверена, что Джо не знает, что он не единственный уборщик, работающий здесь. Каждый вечер, после шести, пару часов после его ухода, сюда приходит целая бригада уборщиков и делает свою работу. Они пылесосят, моют, протирают пыль, дезинфицируют туалеты, наполняют дозатор новыми бумажными полотенцами, моют посуду в кофейных комнатах, меняют грязные полотенца на чистые и выносят мусор. Джо не знает, что они делают это каждый день. Джо работает здесь днем, чтобы содержать все в порядке и, как она подозревает, чтобы радовать окружающих. Таким нестандартным людям, как Джо, очень трудно найти работу, и в мире, где каждый должен заботиться о себе сам, государству иногда приходится вмешиваться, чтобы создать для них рабочие места. Салли знает, что никто не сообщил Джо, что он не единственный уборщик в этом здании, так как это может подорвать его ощущение собственной значимости. Милый, милый Джо.

Уходя с работы, она его не встречает. Лишь несколько человек уходит в четыре тридцать, и, из‑за болезни отца, Салли тоже работает до этого времени. Она направляется в торговый центр «Кашел Молл» и останавливается напротив стеклянных витрин, иногда заходя внутрь, рыскает, ищет, пытаясь отыскать такой подарок для отца, который бы действительно его порадовал. Еще ей нужна открытка. Что‑нибудь забавное. Что‑нибудь такое, что хотя бы на мгновение отвлечет его от мыслей о немощности своего тела и от мыслей о ее брате, которого больше не существует. Что можно купить отцу, который теряет абсолютно все?

Ответ – DVD‑проигрыватель. С помощью продавца она находит самый простой проигрыватель, укладывающийся в ее смету, и к нему докупает четыре классических фильма о Диком Западе, которые, она уверена, должны отцу понравиться. Во всех играет Клинт Иствуд. Что может быть лучше?

Она относит свои покупки в машину и возвращается только для того, чтобы отдать Генри еще один пакетик с бутербродами. Интересно, копит ли такой человек, как Генри, деньги? Как это, наверное, тяжело, не иметь возможности купить себе пиджак и пойти на собеседование. И он не может прийти на собеседование одетым так, как обычно.

– Бог тебя любит, – напоминает он ей, открывая пакет. – Помни это, Салли, и все будет хорошо.

Когда она подходит к машине, ей уже хочется плакать. И даже воспоминание об улыбке Джо не может снова ее развеселить.

Я вынимаю из портфеля свежую кассету из конференц‑зала и, расхаживая по комнате, слушаю разговоры, не предназначенные для чужих ушей, звучащие из маленького громкоговорителя в диктофоне. И не просто слышу их, но действительно вслушиваюсь в каждое слово. Я прослушал все предыдущие пленки за последние несколько месяцев, но тогда меня лишь интересовало, нет ли у них каких‑нибудь зацепок. Теперь меня интересует кое‑что другое, к чему стоило бы прислушаться.

Детектив Тейлор настаивает на том, что они ищут не одного человека, а двоих.

Той же теории придерживается детектив МакКой, подозревающий, что убийцы работают сообща.

Детектив Хуттон продолжает считать, что это один человек.

Другие теории. Смешанные теории. Путаные теории.

Путаное расследование – расследование бесцельное. Никто ни с чем не согласен. Никаких результатов. Ловить так убийц – довольно трудно. Это мне на руку.

Готовлю что‑то вроде ужина. Ничего особенного. Макароны быстрого приготовления в микроволновке и чашечка кофе. Потом переодеваюсь в джинсы и футболку. Выгляжу я довольно неплохо, даже больше, чем просто неплохо. Надеваю черную куртку. Еще лучше.

Я уже на выходе, когда звонит телефон. Первая мысль – это мама, а потом я вспоминаю то ужасное предчувствие, которое у меня было этим утром, поэтому следующая мысль – это звонок не от мамы, а кто‑то звонит, чтобы сообщить мне о маме. Перед глазами мелькают картины: я организую похороны и жарю сосиски на поминках. Сажусь, пытаясь приготовить себя к шоку, который поставит под вопрос и мое дальнейшее расследование, и всю мою дальнейшую жизнь. Когда я кладу руку на телефонную трубку, сердце у меня выпрыгивает. Пожалуйста, Господи, не дай этому произойти. Не дай случиться чему‑нибудь плохому с моей матерью.

Я беру трубку и делаю все возможное, чтобы говорить спокойно.

– Ало?

– Джо? Это ты?

– Мам, господи, как я рад от тебя слышать, – выпаливаю я на одном дыхании.

– Это твоя мать. Я весь день пытаюсь до тебя дозвониться.

Сморю на автоответчик. Лампочка не мигает.

– Ты мне не оставила никаких сообщений.

– Ты знаешь, что я не люблю говорить с автоматом.

Довод, конечно, ложный. Мама готова говорить с кем угодно и с чем угодно, если ей предоставляется такая возможность.

– Ты придешь меня навестить сегодня вечером, Джо?

– Сегодня среда.

– Я знаю, какой сегодня день недели, Джо. Тебе необязательно говорить мне, какой сегодня день. Я просто подумала, что ты можешь захотеть зайти и проведать свою маму.

– Я не могу. У меня планы.

– Девушка?

– Нет.

– А, поняла. Ну, ты знаешь, нет ничего плохого в том…

– Я не голубой, мам.

– Разве? А я думала, может…

– Чего ты хочешь, мам?

– Я просто думала, что, может, ты меня захочешь навестить, после того как я всю ночь плохо себя чувствовала.

– Плохо себя чувствовала?

– Более того, Джо. Я всю ночь не спала, потому что провела ее на унитазе. У меня были жуткие колики. Со мной еще никогда ничего такого не случалось. Из меня буквально вода струилась.

Я быстро бегаю глазами по комнате, ища, за что бы ухватиться, чтобы не упасть в обморок. К счастью, я сижу. К счастью, я был морально готов к шоку.

– У меня был такой ужасный понос, Джо, что я целый час бегала в туалет и обратно, пачкая свою ночную сорочку, пока наконец не решила провести там всю ночь. Я взяла с собой простыню, чтобы не замерзнуть, и еще прихватила паззл, чтобы не было скучно. Кстати, я закончила второй угол. Красиво выглядит. Тебе надо бы зайти и посмотреть.

– Хорошая идея, – слышу я свой голос.

– Мне даже тужиться не приходилось, Джо. Из меня все выпадало само.

– Угу. Угу, – мои слова доносятся до меня так, будто я стою в километре от самого себя.

– Мне было так плохо.

– Мне жаль, мам, я попытаюсь зайти как‑нибудь и помочь, ладно?

– Ладно, Джо, но…

– Мне действительно пора, мам. Такси ждет. Я тебя люблю.

– Ну ладно, Джо, я тоже тебя…

– Пока, мам.

Вешаю трубку.

Иду раковине. Залпом набираю в рот стакан воды. Полощу горло. Наливаю второй стакан. Сложно выкинуть из головы картину: мать сидящая на унитазе с паззлом в тысячу деталек на доске, пристроенной на табуретке, стоящей рядом. Коттедж… синие небо… цветы… деревья. Я иду к дивану и сажусь рядом с рыбками. Кормлю их, а еще через мгновение звонит телефон. Что ей еще нужно? Рассказать, сколько рулонов туалетной бумаги она использовала? Этот звонок я оставляю автоответчику.

Звонит та женщина из ветеринарной клиники. Говорит, что ее зовут Дженнифер и что кот пошел на поправку. Еще говорит, что поиски хозяина результатов пока не дали, и просит ей перезвонить, добавив, что работает до двух ночи.

Я прощаюсь с рыбками и только собираюсь выходить, как вдруг вспоминаю, что я ничего не сделал насчет Кэнди – не сделал анонимного звонка, как собирался. Теперь я лучше подожду, пока не сузиться список подозреваемых. Убийцу Даниэлы будет проще искать, когда в списке останется всего несколько имен.

Так как никаких зацепок у полиции на меня нет, то и у меня нет никаких временных ограничений в моем собственном расследовании. Я могу над ним работать днями, неделями. Но внутри меня уже разгорается огонек азарта. И сейчас он руководит мной, говоря, чтобы я сфокусировался над задачей и разбирался с расследованием дальше. Я хочу доказать себе, что могу это сделать, и сделать хорошо. Я хочу доказать себе, что я лучше полиции, и не только тем, что успешно скрываюсь от нее, но и тем, что способен провести собственное расследование. Какой человек не стремится к самосовершенствованию? Какой человек не пытается испытать собственные силы?

Другая часть моего «я», та, что более склонна к развлечениям, предлагает мне усложнить полиции расследование. Может, подкинуть им еще одну жертву? Когда расследуется одно убийство, полиция может собрать свидетельские показания с двухсот или трехсот человек, иногда даже с тысячи. Они сопоставляют эти показания, пытаясь воссоздать полную картину того дня, который провел этот человек. Подбрось еще один труп, и количество показаний удваивается, как и связанный с ними объем работы. Они тратят меньше времени на тех, кто связан с прошлым убийством, и почти совсем его не тратят на тех, кто связан с позапрошлым. Вскоре они перестают концентрироваться на уликах и просто занимаются тем, что ждут следующего убийства, надеясь, что именно оно позволит им сдвинуться с мертвой точки. Им начинает катастрофически не хватать времени и рабочих рук. Усталый детектив – небрежный детектив. Убей двух человек подряд, и все предыдущие показания будут брошены в стопку под стол в конференц‑зале, в большую коробку.