Глава 11. На часах было 6.30, до восхода солнца, по утверждению утреннего выпуска «Афтенпостен», оставалось еще пятнадцать минут

На часах было 6.30, до восхода солнца, по утверждению утреннего выпуска «Афтенпостен», оставалось еще пятнадцать минут. Турд Шульц свернул газету и положил на стул рядом с собой. Посмотрел на пустой атриум перед входной дверью.

– Обычно он рано приходит на работу, – заверил его охранник из компании «Секуритас», сидевший за стойкой.

Турд Шульц выехал в Осло на раннем поезде. С вокзала он отправился на восток по Грёнланнслейрет, наблюдая, как просыпается город. Он прошел мимо мусоровоза. Рабочие обращались с мусорными баками так жестко, что было похоже, они хотят произвести впечатление крутых парней, а не эффективно делать свое дело. Пилоты F‑16. Пакистанский зеленщик вынес свой товар в ящиках на тротуар перед магазином, остановился, вытер руки о передник и приветственно улыбнулся ему. Пилот «геркулеса». Пройдя мимо церкви Грёнланна, Турд Шульц свернул налево. Перед ним вознесся ввысь огромный стеклянный фасад, спроектированный и построенный в семидесятые годы. Полицейское управление.

В 6.37 двери открылись. Охранник за стойкой кашлянул, и Турд поднял голову. Он увидел утвердительный кивок и поднялся. Человек, двигавшийся в его направлении, был ниже его ростом.

Он шел быстрыми пружинистыми шагами. Волосы у него были длиннее, чем, по мнению Турда, должны быть волосы начальника самого большого подразделения по борьбе с наркотиками в Норвегии. Когда он подошел ближе, Турд обратил внимание на белые и красные полосы на почти женственном загорелом лице. Он вспомнил одну стюардессу, у которой были проблемы с кожными пигментами. Белое поле шло по телу, загоревшему в солярии, от шеи, между грудями и вниз до выбритого лобка. Из‑за этого остальное тело казалось одетым в плотно прилегающий нейлоновый костюм.

– Микаэль Бельман?

– Да, чем могу помочь? – ответил мужчина, улыбаясь, но не сбавляя скорости.

– Разговор с глазу на глаз.

– Боюсь, мне надо готовиться к утреннему совещанию, но если вы позвоните…

– Я должен поговорить с вами немедленно, – произнес Турд, удивляясь настойчивости, прозвучавшей в его собственном голосе.

– Вот как? – Начальник Оргкрима уже вставил свой электронный ключ в замок, но остановился и посмотрел на Турда.

Турд Шульц подошел ближе. Понизив голос, хотя в атриуме по‑прежнему кроме них был только охранник, он сказал:

– Меня зовут Турд Шульц, я пилот крупнейшей авиакомпании Скандинавии, и у меня есть информация о контрабанде наркотиков в Норвегию через аэропорт Осло.

– Понимаю. Мы говорим о больших объемах?

– Восемь килограммов в неделю.

Турд почти физически ощутил, как другой мужчина ощупал его взглядом. Он знал, что сейчас мозг полицейского собирает и обрабатывает всю доступную информацию: язык тела, одежда, манера держаться, выражение лица, обручальное кольцо, которое он по какой‑то неясной причине продолжал носить на пальце, отсутствие в ухе серьги, обувь, словарный запас, скорость реакции.

– Может, выпишем вам пропуск, – сказал Бельман, кивнув в сторону охранника.

Турд Шульц осторожно покачал головой.

– Я бы предпочел, чтобы наш разговор носил сугубо конфиденциальный характер.

– По правилам все должны регистрироваться, но заверяю вас, что информация не выйдет за стены Полицейского управления.

Бельман подал знак охраннику.

В лифте по пути наверх Шульц поглаживал пальцем бедж со своим именем, который охранник из «Секуритас» распечатал и велел приклеить на лацкан пиджака.

– Что‑то не так? – спросил Бельман.

– Да нет, – ответил Турд, продолжая водить пальцем по беджу, как будто хотел стереть свое имя.

Кабинет Бельмана оказался на удивление маленьким.

– Дело ведь не в размере, – сказал Бельман тоном, свидетельствующим о том, что Турд не первый, кто выказал такую реакцию. – Отсюда творились великие дела.

Он показал небольшую фотографию на стене.

– Ларс Аксельсен, начальник отдела, раньше называвшегося Отделом грабежей. Участвовал в разгроме Твейтской банды в девяностые.

Он подал Турду знак присаживаться. Достал блокнот, но отложил его, когда встретился взглядом с Турдом.

– Итак? – произнес он.

Турд сделал вдох. И рассказал. Он начал с развода. Должен был начать с этого. С объяснения, почему это произошло. Потом перешел к рассказу о том, когда и где. А затем о том, кто и как. И в самом конце он рассказал о сжигателе.

Во время всего рассказа Бельман сидел, наклонившись вперед, и внимательно слушал. И только когда Турд рассказал о сжигателе, с лица его сошло сосредоточенное профессиональное выражение. После первой волны удивления на белых пигментных пятнах стала проступать красная краска. Это было удивительное зрелище, как будто внутри полицейского зажгли огонь. Он потерял контакт с глазами Бельмана и со злобным выражением на лице уставился на стену позади Турда, возможно, на портрет Ларса Аксельсена.

Наконец Турд закончил. Бельман вздохнул и наклонил голову. Когда он снова ее поднял, Турд заметил, что во взгляде полицейского появилось что‑то новое. Что‑то жесткое и вызывающее.

– Прошу прощения, – произнес начальник отдела. – От себя лично, от моих коллег и от всего нашего учреждения приношу извинения за то, что нам так и не удалось избавиться от клопов.

Турд подумал, что, вероятно, Бельман сказал это самому себе, а не ему, пилоту, привозившему контрабандой восемь килограммов кокаина в неделю.

– Я понимаю, что вы боитесь, – сказал Бельман. – Хотел бы я иметь возможность заверить вас, что бояться нечего. Но мой богатый опыт говорит, что, когда раскрываешь подобный вид коррупции, это перестает быть делом одного человека.

– Я понимаю.

– Вы еще кому‑нибудь об этом рассказывали?

– Нет.

– Кто‑нибудь знает, что вы здесь и говорите со мной?

– Снова нет.

– Ни один человек?

Турд посмотрел на него. Криво улыбнулся, не озвучивая свои мысли: а кто бы это мог быть?

– Хорошо, – сказал Бельман. – Как вы, конечно, понимаете, вы пришли ко мне с большим, серьезным и крайне деликатным делом. Мне нужно необычайно осторожно провести внутреннее расследование, чтобы не проинформировать тех, кого не следует. Это означает, что с этим делом мне надо будет пойти к вышестоящему начальству. Строго говоря, после того, что вы рассказали, мне следовало бы арестовать вас, но ваше заключение в изолятор может раскрыть и вас, и нас. Поэтому, пока ситуация не прояснится, поезжайте домой и сидите там. Понятно? Никому не рассказывайте о нашем разговоре, не выходите на улицу, не открывайте двери незнакомым людям и не поднимайте трубку, если вам будут звонить с незнакомых номеров.

Турд задумчиво кивнул:

– Сколько времени это займет?

– Максимум три дня.

– Вас понял.

Бельман вроде бы хотел что‑то добавить, но остановился, помедлил немного и все‑таки решил продолжить.

– Есть вещи, с которыми мне так и не удалось смириться, – сказал он. – Что некоторые люди готовы сломать жизнь другим людям ради денег. То есть я могу кое‑как понять нищего афганского крестьянина. Но норвежец с зарплатой командира экипажа…

Турд Шульц встретился с ним взглядом. Он был готов к этому, он почти испытывал облегчение оттого, что эти слова были наконец произнесены.

– Тем не менее вас можно уважать за то, что вы добровольно пришли к нам и выложили карты на стол. Я знаю, что вы понимаете, чем рискуете. В дальнейшем вам будет непросто оставаться собой, Шульц.

С этими словами начальник отдела поднялся и протянул ему руку. И Турд подумал то же самое, что думал, когда увидел его внизу: рост Микаэля Бельмана прекрасно подходит для того, чтобы пилотировать истребители.

В то самое время, когда Турд Шульц вышел из дверей Полицейского управления, Харри Холе позвонил в дверь Ракели. Она открыла. На ней был халат, глаза еще не открылись. Она зевнула.

– Я лучше выгляжу в середине дня, – произнесла Ракель.

– Хорошо, что один из нас прекрасно выглядит в середине дня, – сказал Харри и вошел.

– Удачи, – пожелала она, когда он приблизился к столу в гостиной, на который были навалены горы бумаг. – Здесь все. Доклады следователей. Фотографии. Вырезки из газет. Свидетельские показания. Он очень основательный. А мне пора на работу.

После того как дверь за ней захлопнулась, Харри сварил первую чашку кофе и приступил к изучению документов.

Проведя три часа за чтением, он вынужден был прерваться, чтобы побороть нарастающее уныние. Харри взял чашку и подошел к окну в кухне. Напомнил самому себе, что он здесь для того, чтобы найти повод усомниться в вине, а не доказательства невиновности. Сомнения были. И все же. Документы трудно было истолковать двояко. И весь его опыт долгих лет работы следователем по раскрытию убийств работал против него: на удивление часто вещи оказывались именно такими, какими казались.

После следующих трех часов чтения вывод оставался прежним. Ничто в этих материалах не оставляло шанса дать им другое объяснение. Это не значит, что другого объяснения не было, но его не было в этих материалах.

Харри ушел до возвращения Ракели, уверив себя, что во всем виновата смена часовых поясов и ему необходимо поспать. Но он знал, что причина в другом. Он был не в состоянии признаться ей, что все прочитанное не смогло укрепить его сомнений, которые были правдой, путем и жизнью и единственной возможностью спасения.

Поэтому он оделся и ушел. Он проделал пешком весь путь от Хольменколлена, мимо района Рис, через Согн, Уллевол и Болтелёкка к ресторану «Шрёдер». Решил было зайти, но передумал. Вместо этого двинулся дальше на восток, через реку, в Тёйен.

И когда он открывал двери «Маяка», дневной свет начал немного меркнуть. Все было так, как он помнил. Светлые стены, преобладающий в интерьере кофейный цвет, большие окна, чтобы в помещение попадало как можно больше света. И среди всего этого света за столами с кофе и бутербродами сидел дневной контингент. Кто‑то из клиентов положил голову на стол, как будто только что пробежал пятьдесят километров, другие вели прерывистые разговоры на наркоманском языке, третьих по виду запросто можно было бы встретить за чашечкой кофе во вполне приличном буржуазном кафе «Юнайтед бейкериз», перед которым обычно выстраивается армада детских колясок.

Некоторым посетителям выдали поношенную одежду, они либо держали в руках мешки с ней, либо уже облачились в нее. Иные выглядели как страховые агенты или учительницы из маленького городка. Харри проложил себе путь к прилавку, и пухленькая улыбающаяся девушка в свитере Армии спасения предложила ему бесплатный кофе и бутерброд с коричневым сыром.

– Спасибо, не сегодня. Мартина на работе?

– Сегодня она работает в уличной поликлинике.

Девушка показала на потолок, имея в виду медицинский кабинет Армии спасения на втором этаже.

– Но она должна была закончить…

– Харри!

Он обернулся.

Мартина Экхофф была такой же маленькой, как раньше. На улыбчивом кошачьем лице все тот же непропорционально большой рот и носик, кажущийся крошечным выступом. А зрачки как будто стекли к краю радужной оболочки и сформировали замочные скважины, – однажды она объяснила, что это врожденное и называется колобомой радужки. Маленькая женщина вытянулась на носках и обняла его. А когда закончила обнимать, не захотела выпустить из рук обе его ладони и так и застыла, глядя на него снизу вверх. Он увидел, как по ее лицу промелькнула тень, когда взгляд ее упал на шрам у него на лице.

– Как ты… как ты похудел.

Харри засмеялся.

– Спасибо. Но это не я похудел, это…

– Знаю, – вскрикнула Мартина. – Это я потолстела. Но все растолстели, Харри. Все, кроме тебя. К тому же у меня есть веская причина.

Она похлопала себя по животу, на котором вздулся черный свитер из овечьей шерсти.

– Ммм. Это Рикард с тобой сделал?

Она громко рассмеялась и активно закивала. Лицо ее раскраснелось, от него тянуло теплом, как от плазменного экрана.

Они прошли к единственному свободному столу. Харри уселся и принялся разглядывать черный шар живота, который пытался пристроиться на стуле. На фоне разбитых жизней, апатии и безнадежности он выглядел крайне абсурдно.

– Густо, – сказал он. – Ты знаешь про это дело?

Мартина глубоко вздохнула.

– Конечно. Здесь все знают. Он был частью этого общества. Он не очень часто сюда заходил, но мы видели его время от времени. Все девчонки, что здесь работают, были влюблены в него. Он был таким красавчиком!

– А как насчет Олега, который, как говорят, убил его?

– Он тоже иногда здесь бывал. Вместе с одной девушкой. – Она наморщила лоб. – Говорят? А что, в этом есть сомнения?

– Именно это я и пытаюсь выяснить. С девушкой, говоришь?

– Милая, но бледная, невзрачная. Ингунн? Ириам? – Она повернулась к прилавку и прокричала: – Эй! Как зовут сестру Густо?

И прокричала сама, прежде чем другие успели ответить:

– Ирена!

– Рыжеволосая и веснушчатая? – спросил Харри.

– Она была такой бледной, что, если бы не эти волосы, ее просто не было бы видно. Я серьезно, в конце сквозь нее уже проходили солнечные лучи.

– В конце?

– Да, мы только что об этом говорили. Она уже давно здесь не бывала. Я спрашивала у нескольких здешних посетителей, не уехала ли она из города, но, судя по всему, никто не знает, куда она подевалась.

– Ты помнишь, что происходило перед убийством?

– Да ничего особенного, кроме того самого вечера. Я услышала полицейские сирены и поняла, что наверняка что‑то приключилась с кем‑то из нашей паствы. А потом один твой коллега схватил телефон и выбежал на улицу.

– Я думал, по неписаным правилам тайные агенты не работают в этом кафе.

– Сомневаюсь, что он работал, Харри. Он сидел вон там, у окна, в одиночестве, и делал вид, что читает газету «Классекампен». Может, это прозвучит немного самоуверенно, но я думаю, что он пришел сюда, чтобы посмотреть на меня. – Мартина кокетливо положила руку на грудь.

– Ну, значит, ты привлекаешь одиноких полицейских.

Она рассмеялась:

– Это я тебя подцепила, не забыл?

– Девушка вроде тебя, воспитанная в христианских традициях?

– На самом деле мне было немного неприятно, когда он пялился на меня, но он перестал приходить, когда беременность стала заметной. Как бы то ни было, в тот вечер он хлопнул дверью, и я увидела, что он побежал на улицу Хаусманна. Место преступления находится всего в нескольких сотнях метров отсюда. После этого начали ходить слухи, что Густо убили. И что Олега арестовали.

– А что ты знаешь о Густо, кроме того, что он пользовался успехом у женщин и рос в приемной семье?

– Его называли Вор. Он торговал «скрипкой».

– На кого он работал?

– Они с Олегом работали на мотоклуб из Алнабру, «Лос Лобос». Но потом, наверное, перешли к Дубаю. Все, кому было предложено, переходили. У них был чистейший героин, а когда появилась «скрипка», она была только у толкачей Дубая. Так оно и есть до сих пор.

– Что тебе известно о Дубае? Кто он?

Она покачала головой:

– Я даже не знаю, кто это или что это.

– Его дилеры очень заметны на улицах, а те, кто стоит за ними, абсолютно невидимы. Неужели о них действительно никто ничего не знает?

– Конечно знают. Но ничего не скажут.

Кто‑то окликнул Мартину по имени.

– Посиди, – сказала она, начав процесс подъема со стула. – Я скоро вернусь.

– Не беспокойся, мне надо идти дальше, – сказал Харри.

– Куда?

На секунду между ними воцарилась тишина, прежде чем оба поняли, что у него не было разумного ответа на этот вопрос.

Турд Шульц сидел за столом у окна в кухне. Солнце стояло низко, однако дневного света еще хватало для того, чтобы разглядеть всех прохожих. Но он не смотрел на дорогу. Он взял кусок хлеба с сервелатом.

Над крышей летали самолеты. Взлетали и приземлялись. Взлетали и приземлялись.

Турд Шульц прислушивался к гудению разных двигателей. Это было похоже на линию времени: старые двигатели звучали правильно, они издавали то самое теплое гудение, которое вызывает хорошие воспоминания, наполненные смыслом, похожим на звуковую дорожку того времени, когда что‑то значили такие вещи, как работа, пунктуальность, семья, ласки женщины, признание коллеги. Новое поколение двигателей выталкивало больше воздуха, но работало лихорадочно, самолеты пытались лететь быстрее, а топлива потреблять меньше, быть более эффективными, оставляя меньше времени на незначительное. Даже на значительные незначительности. Турд снова посмотрел на большие часы, стоявшие на кухонном шкафчике. Они тикали быстро и лихорадочно, как напуганное маленькое сердце. Семь. Осталось ждать двенадцать часов. Скоро стемнеет. Он услышал «Боинг‑747». Классический вариант. Лучший. Гул нарастал и нарастал, пока не превратился в рев, от которого задрожали оконные стекла, а стакан ударился о полупустую бутылку, стоящую на столе. Турд Шульц закрыл глаза. Это был оптимистичный звук из будущего, огромная власть, вполне обоснованное высокомерие. Звук непобедимости мужчины, находящегося в лучшем возрасте.

Когда звук растаял и в доме внезапно снова стало тихо, он обратил внимание на то, что тишина изменилась. Как будто плотность воздуха стала другой.

Как будто он был не один.

Он развернулся к гостиной. Через двери ему был виден тренажер и край стола. Он посмотрел на паркет, на тени, падавшие из не попадающей в его поле зрения части комнаты. Затаил дыхание и прислушался. Ничего. Только тиканье часов на кухонном шкафчике. И Турд откусил еще один кусок бутерброда, сделал глоток из стакана и откинулся на стуле. На подлете был большой самолет. Он слышал его приближение сзади. Самолет заглушил звук все еще бегущего времени. И Турд подумал, что, наверное, самолет пролетает между его домом и солнцем, потому что на него и на стол упала тень.

Харри прошел по улицам Уртегата и Платус‑гате к Грёнланнслейрет. Он двигался к Полицейскому управлению словно на автопилоте. Остановился в Бутс‑парке. Посмотрел на здание изолятора, на мощные серые каменные стены.

«Куда?» – спросила Мартина.

Сомневался ли он на самом деле в том, кто убил Густо Ханссена?

Из Осло в Бангкок каждый вечер около полуночи вылетает рейс авиакомпании «САС». Оттуда в Гонконг пять рейсов в день. Он мог бы прямо сейчас пойти в «Леон». Ему потребовалось бы ровно пять минут на то, чтобы упаковать чемодан и выписаться из гостиницы. Экспресс в Гардермуэн. Купить билет на стойке «САС». Обед и газеты в расслабленном безличном транзитном настроении в аэропорту.

Харри развернулся. Увидел, что красный плакат с рекламой концерта, висевший вчера на этом месте в парке, исчез.

Он пошел дальше, по улице Осло‑гате, мимо Минне‑парка, и у самого кладбища Гамлебюена внезапно услышал голос из тени у решетки:

– Пожертвуйте пару сотен!

Харри приостановился, и попрошайка вышел ему навстречу. На нем было длинное рваное пальто, а от света прожектора большие уши отбрасывали на лицо тени.

– Надеюсь, ты просишь в долг? – спросил Харри, вынимая бумажник.

– Собираю пожертвования, – сказал Като, протягивая руку. – Их ты никогда не получишь обратно. Я оставил свой бумажник в «Леоне».

От старика не пахло ни спиртом, ни пивом, только табаком и еще чем‑то из детства, когда они играли в прятки у дедушки и Харри спрятался в платяном шкафу в спальне и вдохнул сладкий запах гнили, идущий от вещей, провисевших там годы, наверное с самой постройки дома.

Харри нашел только купюру в пятьсот крон и протянул ее Като.

– На.

Като уставился на деньги. Погладил купюру.

– Я тут всякое слышал, – сказал он. – Говорят, что ты из полиции.

– Да?

– И что ты супер. Как называется твой яд?

– «Джим Бим».

– А, «Джим». Знакомец моего «Джонни». И что ты знаешь этого мальчишку, Олега.

– А ты его знаешь?

– Тюрьма хуже смерти, Харри. Смерть проста, она освобождает душу. А тюрьма пожирает ее до тех пор, пока в тебе не исчезнут последние крохи человеческого. Пока ты не станешь призраком.

– Кто рассказал тебе об Олеге?

– Прихожанам моим несть числа, и паства моя велика, Харри. Я просто слушаю. Говорят, ты охотишься на этого человека, Дубая.

Харри посмотрел на часы. Обычно в это время года на рейсах было много свободных мест. Из Бангкока можно отправиться в Шанхай. Цзянь Ин написала в эсэмэске, что эту неделю она будет одна и они могут вместе поехать в поместье.

– Я надеюсь, что ты не найдешь его, Харри.

– Я не говорил, что собираюсь…

– Кто находит его, умирает.

– Като, сегодня вечером я…

– Ты слышал о «жуке»?

– Нет, но…

– Шесть ножек, вонзающихся в твое лицо.

– Мне надо идти, Като.

– Я сам это видел. – Като опустил подбородок на пасторский воротничок. – Под мостом Эльвсборгсбрун у порта в Гётеборге. Полицейский, выследивший героиновую лигу. Они разбили ему лицо кирпичом с гвоздями.

До Харри дошло, о чем он говорит. О «жуке».

Метод изначально был русским и использовался для наказания стукачей. Одно ухо стукача прибивали к полу прямо под потолочной балкой. Потом в обычный кирпич на половину длины вбивали шесть больших гвоздей, привязывали кирпич к веревке, которую обматывали вокруг балки, и давали конец веревки в зубы стукачу. Смысл – и символизм – наказания заключался в том, что, пока стукач держал рот на замке, он был жив. Харри видел результат наказания «жуком», произведенного Тайпейской триадой. Несчастного нашли на задней улице в Тяньшуе. Они использовали гвозди с широкими шляпками, которые, вонзаясь в лицо, проделывают небольшие отверстия. Когда врачи «скорой» приехали и стали вынимать кирпич из лица убитого, лицо последовало за кирпичом.

Като засунул купюру в пятьсот крон в карман брюк и положил руку на плечо Харри.

– Я понимаю, что ты хочешь защитить своего сына. Но подумай, а вдруг это он убил того парня? У того парня тоже есть отец, Харри. Когда родитель бьется за своего ребенка, это называют самопожертвованием, но на самом деле он хочет защитить самого себя, то есть своего клона. Здесь нет никакого морального мужества, в этом случае действует простой генный эгоизм. Когда я был маленьким и отец читал нам Библию, я думал, что Авраам был трусом, потому что послушался Бога, который попросил его принести в жертву собственного сына. Когда я стал взрослым, я понял, что по‑настоящему бескорыстный отец готов пожертвовать собственным ребенком, если это послужит более высокой цели, чем родственные отношения. Потому что такие цели существуют.

Харри бросил сигарету на тротуар.

– Ты ошибаешься. Олег не мой сын.

– Не твой? Почему же ты тогда здесь?

– Я полицейский.

Като засмеялся:

– Шестая заповедь, Харри. Не врать.

– Разве это не восьмая? – Харри наступил на дымящийся окурок. – И насколько я помню, заповедь гласит, что ты не должен говорить неправду о своем ближнем, что означает, что ты можешь немного приврать о самом себе. Но ты, наверное, не успел завершить теологическое образование?

Като пожал плечами:

– У нас с Иисусом нет никаких формальных профессий. Мы – люди слова. Но как и все шаманы, гадалки и шарлатаны, мы иногда можем подарить ложные надежды и подлинное утешение.

– Ты ведь даже не христианин.

– Позволь сказать, что вера никогда не приносила мне ничего хорошего, только сомнения. Это и стало моим заветом.

– Сомнение.

– Именно. – Като сверкнул в темноте желтыми зубами. – Я вопрошаю: разве сейчас мы можем быть уверены в том, что Бога нет, и в том, что у него нет лица?

Харри тихо засмеялся.

– Мы не такие уж разные, Харри. Я ношу пасторский воротничок, а ты – фальшивую звезду шерифа. Насколько непоколебима твоя вера в твое евангелие? Чтобы дать защиту нуждающимся и увидеть, как заблудшим воздастся в конце концов за грехи их? Разве ты тоже не сомневаешься?

Харри вытряхнул из пачки новую сигарету:

– К сожалению, в этом деле сомнений не осталось. Я уезжаю домой.

– В таком случае счастливого пути. Я должен успеть на свою церковную службу.

Раздался гудок автомобиля, и Харри машинально повернулся. Передние фары ослепили его и исчезли за поворотом. Тормозные фонари полицейской машины, снизившей скорость при въезде в гараж, в темноте были похожи на горячие угли. А когда Харри повернулся обратно к Като, того уже не было. Казалось, что старый пастор растворился во мраке, Харри слышал только звук шагов человека, идущего по направлению к кладбищу.

Как он и рассчитывал, сбор багажа и выписка из «Леона» заняли ровно пять минут.

– Гостям, которые платят наличными, мы делаем небольшую скидку, – сказал парень за стойкой.

Не все было новым.

Харри заглянул в бумажник. Гонконгские доллары, юани, американские доллары, евро. Зазвонил мобильный телефон. Харри ответил, веером раскладывая купюры перед парнем:

– Говорите.

– Это я. Что ты делаешь?

Черт. Он не собирался звонить ей до тех пор, пока не доберется до аэропорта. Хотел сделать все как можно проще и жестче. Порвать все одним движением.

– Выписываюсь из гостиницы. Я перезвоню через две, хорошо?

– Я просто хотела сказать, что Олег связался со своим адвокатом. Э‑э… в общем, с Хансом Кристианом.

– Норвежские кроны, – сказал парень.

– Олег говорит, что хочет встретиться с тобой, Харри.

– Черт!

– Что, прости? Харри, ты здесь?

– Вы принимаете карты «Виза»?

– Для вас будет дешевле дойти до банкомата и снять наличные.

– Встретиться со мной?

– Он так сказал. И как можно скорее.

– Это невозможно, Ракель.

– Почему?

– Потому что…

– Банкомат всего в ста метрах отсюда по улице Толлбугата.

– Потому что?

– Просто прими карту, ладно?

– Харри?

– Во‑первых, это невозможно, Ракель. Ему запрещено принимать посетителей, и я не смогу еще раз обойти этот запрет.

– А во‑вторых?

– Во‑вторых, я не вижу в этом смысла, Ракель. Я прочитал все документы. Я…

– Что ты?

– Я думаю, это он застрелил Густо Ханссена, Ракель.

– Мы не принимаем «Визу». У вас есть другие карты? «МастерКард», «Американ экспресс»?

– Нет! Ракель?

– В таком случае пусть будут доллары или евро. Обменный курс не очень выгодный, но все равно лучше, чем оплата картой.

– Ракель? Ракель? Черт!

– Что‑то случилось, Холе?

– Она положила трубку. Этого достаточно?