Глава одиннадцатая. Началось с того, что Брайан Келли взялся за свой стул, и тот рухнул.

Такое можно было бы увидеть разве что во время атомного взрыва.

Началось с того, что Брайан Келли взялся за свой стул, и тот рухнул.

Потом все стало происходить одновременно.

Пробираясь между рядами парт, Альберт Леблан задел одну из них – она истерически задрожала и развалилась. Сотрясение, вызванное ее падением, повергло на пол соседнюю парту вместе с двумя стульями.

Джон Лоу как раз хотел сесть и в этот момент услышал грохот рухнувшей мебели. Он обернулся и при этом слегка оперся на свою собственную парту. Та распалась прямо перед его изумленным взором. Отскочив назад, он ударился о стул. С его стулом ничего не случилось. Но стоявшая позади парта Генри Кутюра отчаянно задрожала и грянулась оземь.

Тарарам был оглушительный.

– Боже мой! – воскликнул брат Юджин, войдя в комнату и увидев, что в ней творится. Парты и стулья разваливались, словно их подрывали волшебными динамитными зарядами, которые срабатывали беззвучно.

Брат Юджин бросился к своему столу, к этой безопасной гавани, где учитель всегда мог найти защиту. Под его рукой стол шатнулся, накренился, как пьяный, и – о чудо! – остался стоять в этом странном положении. Однако его стул упал.

В комнате началась буйная, веселая суматоха. Поняв, что происходит, ребята принялись метаться по классу номер девятнадцать, толкая все парты и стулья подряд, с восторгом глядя, как они рушатся, и опрокидывая те упрямые предметы мебели, которые отказывались падать без дополнительной помощи.

– Клево! – завопил кто‑то.

– Стражи! – выкрикнул кто‑то еще, воздавая должное тем, кому оно причиталось.

Разрушение класса номер девятнадцать заняло ровно тридцать семь секунд. Арчи засек время, стоя на пороге. Когда он смотрел, как комната обращается в руины, в груди у него вскипал восторг – это был сладостный миг торжества, компенсирующий всю остальную дрянь, его паршивые оценки, черный ящик. Наблюдая за разыгравшейся свистопляской, он понимал, что это один из его главных триумфов, одно из тех рискованных заданий, которые сторицей окупают вложенные в них труды и становятся легендами. Он представлял себе будущих учеников Тринити, с восхищением обсуждающих тот день, когда взорвался класс номер девятнадцать. При виде разнесенной вдребезги комнаты он едва сдержал ликующий возглас – это дело моих рук! – и увидел дрожащий подбородок брата Юджина и его искаженное ужасом лицо.

Внезапно гигантская доска за спиной учителя сорвалась со своих креплений и величественно скользнула вниз, как финальный занавес после эффектной заключительной сцены.

– Ты!

Арчи услышал этот яростный голос в то же мгновение, когда чьи‑то руки развернули его за плечи на сто восемьдесят градусов. Перед ним стоял брат Леон. Сейчас он не был бледен. На щеках у него блестели багровые пятна, словно его загримировали перед каким‑то гротескным спектаклем. Например, из тех, что показывают на Хэллоуин, поскольку ничего забавного в его облике сейчас не наблюдалось.

– Ты! – снова повторил Леон зловещим шепотом, обдав Арчи тухлым запахом своего полупереваренного завтрака – яичницы с несвежим беконом. – Это твоя работа! – добавил он, впившись ногтями в плечо Арчи и указывая другой рукой на хаос, царящий в классе номер девятнадцать.

У двух дверей в помещение уже столпились любопытные ученики из других классов, привлеченные шумом и воплями. Некоторые благоговейно взирали на учиненный в комнате разгром. Остальные с интересом поглядывали на брата Леона и Арчи. Но куда бы они ни смотрели, везде было здорово: школьная рутина нарушена, мертвящий дневной распорядок дал сбой.

– Разве я не говорил тебе, что все должно идти гладко? Без происшествий? Без идиотских выходок?

Когда Леон злился, хуже всего была его манера шептать – это жуткое шипение, как будто с мучительным трудом вырывающееся у него изо рта, делало слова учителя еще более пугающими, чем если бы он кричал изо всех сил. Рука его сжимала плечо Арчи все сильнее, так что тот уже морщился от боли.

– Я ничего не делал. Я ничего не обещал, – машинально сказал Арчи. Всегда все отрицай, никогда не проси прощения, никогда ни в чем не сознавайся.

Леон прижал Арчи к стене. Тем временем коридор уже наполнился ребятами, которые стекались к классу номер девятнадцать поглазеть на разрушения. Они обменивались оживленными восклицаниями и жестикулировали, изумленно качали головами – легенда уже зарождалась.

– Я за все отвечаю, тебе что, неясно? Сейчас вся школа под моим руководством. Продажа конфет вот‑вот начнется, а ты такое устраиваешь! – Леон отпустил его без предупреждения, и Арчи застыл, точно подвешенный на невидимых веревочках. Потом он повернулся и увидел, что народ вокруг пялится на него и Леона. Пялятся на них! Смотрят, как этот жалкий недомерок унижает самого Арчи Костелло! Кульминация его торжества испорчена этим придурком и его убогими шоколадными конфетами!

Арчи смотрел, как Леон гневно шагает прочь, расталкивая наводнивших коридор учеников, и исчезает в бурливом людском море. Он потер плечо, осторожно нащупывая то место, где ногти Леона впились глубоко в кожу. Потом нырнул в толпу, раздвинув ребят, которые сбились в кучу на пороге класса. И стал в дверях, упиваясь чудесным зрелищем останков класса номер девятнадцать – своим шедевром. Он видел брата Юджина – тот до сих пор стоял посреди обломков, и по его лицу бежали настоящие слезы.

Прелестно, прелестно.

А брат Леон – да пошел он в жопу.