Глава шестая. Брат Леон готовился устроить очередное представление

Брат Леон готовился устроить очередное представление. Джерри знал говорящие об этом приметы – их знали все ребята. Большинство из них попали в Тринити недавно и ходили к Леону на уроки всего месяц или около того, но уже успели изучить его повадки. Сначала Леон велел им читать какую‑нибудь главу из учебника. Затем принимался расхаживать туда‑сюда, беспокойно вздыхая, курсируя между рядами, сжимая в руке указку, которой он пользовался или как дирижерской палочкой, или как мушкетерской шпагой. Он подталкивал ее кончиком книгу на парте, или поддевал чей‑нибудь галстук, или легонько проводил по чьей‑нибудь спине – словом, все время тыкал ею в разные места, точно собирая разбросанный по комнате мусор. Однажды указка на мгновение легла Джерри на макушку, потом отправилась дальше. Джерри невольно содрогнулся, будто только что избежал какой‑то страшной участи.

Теперь, чувствуя, как Леон без остановки рыщет по классу, Джерри уперся взглядом в страницу, хотя читать ему не хотелось. Еще два урока, а потом – физкультура. До сих пор тренер изнурял их гимнастикой, но сегодня обещал наконец допустить к мячу.

– Ну все, завязали.

Это тоже была манера брата Леона – почаще шокировать. Употреблять словечки вроде «завязали», «отстой», а время от времени не брезговать и откровенной руганью. И он действительно добивался своего. Возможно, эти слова так ошеломляли, потому что срывались с уст бледного и безобидного на вид человека. Конечно, очень скоро вы понимали, что он отнюдь не безобиден. Сейчас, когда эхо от его «завязали» еще не замерло, все взгляды устремились на Леона. Осталось десять минут – за это время он вполне успеет потешиться, разыграть один из своих спектаклей. Класс смотрел на него, скованный леденящим предвкушением.

Глаза учителя медленно скользнули по рядам, словно луч маяка, проверяющий знакомый берег на предмет скрытых неполадок. Джерри было одновременно и боязно и любопытно.

– Бейли, – сказал Леон.

– Да, брат Леон.

Рано или поздно Леон должен был выбрать Бейли – заморыша в очках, отличника, но робкого, замкнутого, с красными от постоянного чтения глазами.

– Сюда, – сказал Леон, поманив пальцем.

Бейли тихо вышел к доске. Джерри видел, как на виске у него бьется жилка.

– Как вам известно, джентльмены, – начал брат Леон, обращаясь прямиком к классу и полностью игнорируя Бейли, хотя тот стоял бок о бок с ним, – как вам известно, в школе необходимо соблюдать известного рода дисциплину. Между учителями и учениками должна существовать грань. Конечно, каждый из нас, учителей, рад был бы снова почувствовать себя одним из мальчишек. Но грань, о которой я говорю, переступать нельзя. Она невидима – и тем не менее. – Его влажные глаза блеснули. – В конце концов, ветра ведь тоже не видно, зато мы его чувствуем. Мы видим результат его работы, наблюдаем, как гнутся ветви, шелестят листья…

Говоря, он жестикулировал: рука его изобразила ветер, зажатая в ней указка двинулась по ветру и вдруг, без всякого предупреждения, больно ударила Бейли по щеке. Бейли отскочил в ужасе и изумлении.

– Извини, Бейли, – сказал Леон, однако в его голосе не слышалось никакого раскаяния. Была ли это случайность? Или очередная жестокая выходка Леона?

Теперь все взгляды были прикованы к испуганному Бейли. Брат Леон пристально поглядел на него, как на препарат под микроскопом – препарат, в котором скрываются возбудители какой‑то смертельной болезни. Следовало отдать Леону должное – он был превосходным актером. Он любил читать вслух короткие рассказы, озвучивая все роли, добавляя нужные шумовые эффекты. На уроках Леона никто не зевал и не засыпал. Здесь надо было постоянно оставаться начеку – вот как сейчас, когда все не отрываясь смотрели на Бейли, гадая, что Леон сделает дальше. Под упорным взглядом Леона Бейли перестал поглаживать щеку, хотя на ней, точно расползающаяся по телу зараза, уже проступил розовый рубец. Каким‑то загадочным образом ситуация вдруг радикально изменилась. Теперь все выглядело так, будто это Бейли был виноват с самого начала, Бейли совершил ошибку, очутился в ненужном месте в ненужное время и тем навлек на себя кару. Джерри поежился на стуле. Ему всегда становилось жутко, когда Леон умудрялся без единого слова изменить атмосферу в комнате.

– Бейли, – сказал Леон. Но он смотрел не на Бейли, а в класс, точно намекая на какую‑то всем им понятную шутку, о которой Бейли даже не догадывался. Точно Леона связывало с ними участие в каком‑то тайном заговоре.

– Да, брат Леон? – отозвался Бейли. Глаза его за стеклами очков казались противоестественно большими.

Пауза.

– Бейли, почему ты позволяешь себе жульничать?

Говорят, что водородная бомба не производит шума – она дает только ослепительную белую вспышку, умертвляющую целые города. А шум начинается после вспышки, после тишины. Именно такая тишина сверкнула в классе.

Бейли опешил. Его рот походил на открытую рану.

– Я полагаю, твое молчание – это признание вины, Бейли? – спросил брат Леон, повернувшись наконец к ошеломленному ученику.

Бейли отчаянно замотал головой. Джерри поймал себя на том, что тоже качает головой, вторя Бейли в этом безмолвном протесте.

– Ах, Бейли, – вздохнул Леон. В его голосе затрепетала грусть. – Что же нам с тобой делать? – снова повернувшись к классу, к своим друзьям‑приятелям – они вместе против обманщика.

– Я не жульничаю, брат Леон, – кое‑как, буквально со скрипом, выдавил из себя Бейли.

– Но давай обратимся к фактам, Бейли. Твои оценки – все «отлично», не ниже. За каждую контрольную, каждую самостоятельную, каждое домашнее задание. На такие результаты способен только гений. Скажи, Бейли, ты считаешь себя гением? – Леон, очевидно, забавлялся. – Пожалуй, внешне ты на него похож: эти очки, острый подбородок, взъерошенные волосы…

Леон наклонился к классу, вздернув свой собственный подбородок, ожидая одобрительного смеха – вся его поза говорила о том, что ребята должны отреагировать на его шутку. И это произошло. Они засмеялись. Черт, что здесь творится? – спрашивал себя Джерри, смеясь вместе с остальными. Но ведь Бейли действительно смахивал на гения или, по меньшей мере, на карикатурного сумасшедшего ученого из старых фильмов!

– Бейли, – сказал Леон, снова полностью переключив внимание на свою жертву, когда смех стал утихать.

– Да, – обреченно откликнулся тот.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Брат Леон с нарочитой неторопливостью подошел к окну и стал там, внезапно поглощенный видом улицы и бурой, уже слегка пожухлой сентябрьской листвы. Бейли стоял один перед всем классом, точно в ожидании расстрела. Джерри почувствовал, как у него теплеют щеки, как они начинают пульсировать, наливаясь жаром.

– Ну, Бейли? – донеслось от окна. Леон по‑прежнему с интересом наблюдал за чем‑то там, снаружи.

– Я не жульничаю, брат Леон, – сказал Бейли вдруг окрепшим голосом, точно решившись на последний отпор.

– Тогда как ты объяснишь все свои пятерки?

– Не знаю.

Брат Леон резко обернулся к нему.

– Выходит, ты совершенен, Бейли? Все эти «отлично» – они подразумевают совершенство. Может быть, в этом ответ, Бейли?

В первый раз Бейли сам посмотрел на остальных учеников – с немой мольбой, как раненое, заблудившееся, брошенное существо.

– А ведь совершенен только Бог, Бейли.

У Джерри заболела шея. В груди жгло. Он понял, что незаметно для себя задержал дыхание, и осторожно глотнул воздух, стараясь не шевельнуть ни одним мускулом. Ему хотелось стать невидимым. Хотелось очутиться где‑нибудь за пределами класса. Например, на футбольном поле – озираться, ища, кому бы отдать пас.

– Уж не сравниваешь ли ты себя с Богом, Бейли?

Прекрати, Леон, прекрати, беззвучно взмолился Джерри.

– Если Бог совершенен и ты совершенен, Бейли, то что отсюда, по‑твоему, следует заключить?

Бейли оторопело молчал, широко раскрыв глаза. В классе стояла мертвая тишина. Джерри слышал, как зудят электрические настенные часы. Раньше он никогда не замечал этого звука.

– Но есть и другой вариант, Бейли, – что ты не совершенен. Именно так, разумеется, и обстоит дело. – Голос Леона смягчился. – Я знаю, что ты не пойдешь на откровенное кощунство.

– Да, брат Леон, – с облегчением сказал Бейли. – Конечно.

– Что заставляет нас сделать лишь один вывод, – сказал Леон громко и торжествующе, точно совершил важное открытие. – Ты жульничаешь!

В этот момент Джерри ненавидел брата Леона. Он ощущал вкус этой ненависти у себя в животе – она была кислой, едкой, жгучей.

– Ты жулик, Бейли. И лгун. – Слова как удары хлыста.

Ах ты гад, подумал Джерри. Сволочь!

И вдруг в задних рядах кто‑то буркнул:

– Хватит! Оставьте парня в покое!

Леон волчком крутнулся на месте.

– Кто это сказал?

Его влажные глаза блестели.

Прозвенел звонок – конец урока. Ребята зашаркали ногами, задвигали стульями, готовясь уйти, покинуть это страшное место.

– Сидеть, – сказал брат Леон. Тихо – но все слышали. – Никто не уходит.

Ученики снова опустились на стулья.

Брат Леон посмотрел на них с жалостью, качая головой.

На губах его появилась угрюмая, скорбная улыбка.

– Дураки вы, дураки, – сказал он. – Идиоты несчастные. Знаете, кто здесь лучший? Самый смелый из всех? – Он положил руку на плечо Бейли. – Грегори Бейли – вот кто. Он отверг обвинение в жульничестве. Устоял перед моими нападками. Он не сдался! Но вы, господа хорошие, – вы сидели здесь и веселились. А те, кто не веселился, ничего не сделали, даже не попытались меня остановить. На несколько минут вы превратили этот класс в подобие фашистской Германии. Ну да, да, кто‑то под конец выразил свой протест. Хватит, оставьте парня в покое! – Интонация была скопирована с идеальной точностью. – Слабый протест, слишком робкий и запоздалый. – Из коридора донеслось шарканье: это подошли ученики на следующий урок. Леон не обратил на шум никакого внимания. Он повернулся к Бейли и дотронулся указкой до его макушки, словно посвящая его в рыцари. – Ты держался прекрасно, Бейли. Я горжусь тобой. Ты прошел самое трудное испытание: ты остался верен себе. – Подбородок Бейли ходил ходуном. – Конечно, ты не жульничаешь, Бейли. И ты не трус, – мягким, отеческим тоном. И жест, обращенный к классу, – Леон был большим мастером по части жестов. – А вот твои товарищи – трусы. Сегодня они тебя подставили. Это они усомнились в тебе – не я.

Леон отошел к своему столу.

– Свободны, – сказал он голосом, полным презрения ко всем ученикам.