Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
Вновь вернемся к приведенному в разделе 3.1 суждению Ф. де Соссюра, согласно которому признание языка одним из объектов филологии предполагает, что в филологии и в лингвистике различаются и понимание я з ы к а и задачи его изучения.
Филология как совокупность гуманитарных наук и научных дисциплин р а с с м а т р и в а е т я з ы к как о б ъ е к т ф и л о л о г и и, т.е. изучает в языке то общее, что существенно для всех филологических наук. Это общее — функциональная природа языка, его устро-енность и механизмы действия, место в совокупности знаковых систем и его способность взаимодействовать с ними. Этими своими сторонами я з ы к обращен к другим объектам филологии — к тексту и Ь о т о Ь ц и е п з. (С м. в приводимых н и ж е материалах д л я чтения фрагменты книги Р. Якобсона.)
Каждая из филологических наук имеет свои задачи изучения языка.
Лингвистика изучает язык в его целостности, т.е. как один из объектов действительности, в отношениях к другим объектам
действительности. Для литературоведения язык значим как инструмент словесного творчества.
Тесныесвязи лингвистики и литературоведения поддерживаются в современной науке семиотикой (от греч. 5ёте\ойкё — уЧе. ние о знаках). Дело в том, что и язык, и созданные посредством языка тексты, и произведения художественной литературы 1 народного устно-поэтического творчества представляют собой знаковые системы.
Существует раздел семиотики, изучающий язык, который, с точки зрения семиотики, есть универсальная знаковая система, взаимодействующая с другими знаковыми системами.
Существует раздел семиотики, который изучает литературу (художественную литературу и фольклор), — это литературная семиотика.
Так к концу XX в. с к л а д ы в а ю т с я с е м и о т и к а я з ы к а и семиотика литературы. В семиотическом изучении языка и литературы оказалось принципиально общим признание того, что и язык, и литература «живут» в действии. Семиотика языка и семиотика литературы образуют направление, которое носит название гуманитарной (лат. НитапИаз — человеческая природа; образованность, духовная культура) семиотики.
Гуманитарная семиотика выделяется в противоположность логико-математической семиотике и служит одним из интегрирующих начал в современной филологии. Она позволяет увидеть не только знаки языка и литературы, но и текст как сложный знак (знаковую последовательность). Соответственно семиотическое изучение языка и литературы выводит их за пределы филологии — в широкий круг гуманитарных наук.
1 Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 3 9 - 4 0, 4 8.
2 Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М, 1 9 7 6. С. 541.
3 Томашевский Б.В. Стих и язык. М.-Л., 1959. С. 325.
4 Хомский Н. Язык и проблемы знания / / Вестник Моск. ун-та. Сер. 9:
Филология. 1995. № 4. С. 132.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
Почему естественный язык является объектом современной филологии?
Одинаково ли отношение языка к литературе и сетературе? Ответ аргументируйте. (Понятие литературы можно заимствовать из учебников по введению в литературоведение, из энциклопедических изданий.)
Приведите фактический материал из русского (родного), изучаемых вами иностранных языков в пользу понимания языка, предложенного Ф. де Соссюром.
Приведите фактический материал из русского (родного), изучаемых вами иностранных языков в пользу понимания языка, предложенного В. фон Гумбольдтом.
Докажите утверждение: «Сложность природы языка состоит в том, что он есть и деятельность и система знаков одновременно». Не обнаружены ли факты, которые противоречат этому суждению?
В чем состоит значимость Языка для языкознания? для литературоведения?
Тезис «Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли» (А.А. По-тебня) раскрывает проблему говорения / понимания применительно только к художественной коммуникации? или и к другим ее видам? Приведите фактический материал рго е1 соШга.
В чем заключается сущность функционального понимания языка? Почему оно плодотворно для филологии? Каковы т о ч к и с о п р и к о с н о в е н и я языка как системы и языка в действии!
Из своего коммуникативного опыта приведите примеры взаимодействия языка с другими знаковыми системами. Что в языке изучает лингвистика? литературоведение? Что такое семиотика? гуманитарная семиотика? Определите язык как объект современной филологии.
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ Р. Барт. Предисловие к «Словарю Ашетт»
Что может быть благоразумнее, чем словарь? Он информирует-дает сведения, даже учит, если взять на себя труд его читать, а не только: заглядывать в него для справок; без долгих речей, без пустой риторики он строго, демократично, каждому желающему выдает знание. И однако же эта крепко сбитая, даже в чем-то упрощенная вещь (если учесть, из какого сложнейшего сплетения фактов, понятий, материй состоит мир) молчаливо ставит перед нами (нет ничего менее болтливого, чем словарь) важнейшие, острейшие, быть может даже самые головокружительные проблемы, которые дано знать и обсуждать человеческому уму.
Первая из них связана с бесконечностью слов в языке. Никто не знает, из скольких слов состоит французский язык. Язык меняется с каждой минутой, в каждом новом месте, по ходу произнесения бесчисленных новых речей; иногда такое новое слово (или даже не новое, а просто «перевранное» старое) разносится, распространяется, «приживается», его можно уловить и ввести в словарь (возможно, впрочем, что оно оттуда скоро исчезнет). Словарь непрерывно борется с временем и пространством (социальным, региональным, культурным), йо всякий раз терпит поражение; жизнь всегда шире и быстрее, она берет верх — не над языком, а над его кодификацией. Поэтому требуются все новые и новые словари. Поэтому также при создании каждого нового словаря вновь возникает идея «главного»: коль скоро все множество слов необъятно, зафиксируем какой-нибудь релевантный уровень (в зависимости от специальности словаря или читательской аудитории), который избавит нас от тревожной бесконечности и позволит создать словарь законченный в силу отборности своего словника; возможность работать с ним — великое облегчение; но не будем обманываться — он составляет лишь небольшую надводную часть айсберга. Во всяком случае, зная это, мы можем разглядеть в скромном предмете, который многие считают лишь простым справочным инструментом, главную загадку вселенной — ее бесконечность или, пользуясь не столь метафизическим словом, ее неуловимость.
Теперь второй источник головокружения. Мы собрали слова, дали м дефиниции — получается словарь. Мы собрали вещи (разумеется, обладающие именами), дали им описание — получается энциклопедия. Иногда, как в настоящем словаре, обе операции сочетаются вместе, получается словарь слов и вещей, энциклопедический словарь. Хотя взаимодополнительность обеих операций — нормативной (определить употребление слов) и дескриптивной (описать особенности вещей) — ощущалась у нас уже начиная с XVII века, подобных словарей-энциклопедий как будто немного. Это довольно парадоксальный факт: ведь на самом деле — и здесь открывается сложнейший философский СПОр _ каждое слово влечет за собой вещь или целое скопище вещей, но также и каждая вещь может существовать для людей лишь будучи покрыта, освящена, признана некоторым словом. Слова отсылают к вещам? Да, но одновременно также и к другим словам. Поэтому разделение слов и вещей как двух обособленных и иерархически соотнесенных уровней является историческим явлением, что показал М. Фуко. Это разделение означает, что мы встаем на позицию реализма, который признает вещь в себе, вне говорящего о ней субъекта, а из слова делает простой инструмент коммуникации; такому воззрению в средние века противилась номиналистская традиция, побежденная, как и з -вестно, духом новоевропейской культуры. Со времен победы реализма мы полагаем, что, с одной стороны, говорим, а с другой — изготовляем вещи; с одной стороны, что-то произносим, украшаем и идеализируем, а с другой — что-то строим, производим, продаем, присваиваем; по одну сторону — искусство (слова), по другую — наука (факты). Хотя словарь сам является историческим продуктом такого буржуазного рассудка, но если приглядеться, то он его расшатывает: ведь для того чтобы описать вещь, перейти от слова к вещи, требуются другие слова, и так до бесконечности. Загляните хотя бы в настоящий словарь: что такое «лицо»? Часть черепа. Но что такое «часть», «череп»? По какому пРаву вы останавливаетесь здесь, а не идете дальше? Где кончаются слова? Что находится за ними? Язык — не только привилегия человека, но и его тюрьма. Об этом и напоминает нам словарь.
Наконец, третье удивительное свойство этой скромной, как считаЮт' веЩи: словарь выходит за рамки своей инструментальности. Мы Полагаем, что он — необходимое орудие познания, и это правда; но он Также и машина, производящая грезы; порождая сам себя, от слова к
слову, он в конечном счете сливается с нашей способностью воображе. ния. На словарной странице — или на нескольких страницах, которы все время так хочется листать, — перед нашим сознанием или зрение (если есть иллюстрации) проходят сильнейшие проводники грезы: ма; терпки, люди, эпохи, орудия, всевозможные явления Природы и общ& ства. Драгоценный парадокс: словарь одновременно и позволяет н а л» ' осваиваться, привыкать, и заставляет блуждать среди незнакомого; ой и укрепляет знание, и дает толчок воображению. Каждое слово — с л о в -но корабль: поначалу оно кажется закрытым, плотно запертым в своей точно пригнанной арматуре; но очень легко оно само собой пускается в плавание, устремляется к другим словам, другим образам, другим: желаниям; так получается, что словарь наделен поэтической функцией. Малларме и Франсис Понж приписывали ему утонченную творческую силу. Поэтическое воображение всегда отличается четкостью, и т четкости словаря — источник той радости, с какой читают его поэты и] зачастую дети.
К этим философским и поэтическим функциям следует прибавить ту ярчайшую роль, которую играет словарь в рамках исторически определенного общества, где мы живем. Во Франции словарь в разных своих формах был участником крупнейших идейных битв. Родившись в XVI веке, т.е. на заре нового времени, он динамично, зачастую пристрастно следовал тем завоеваниям, которых добивался дух объективности, а стало быть и терпимости; посредующая инстанция общедоступного з н а н и я, он п р и н и м а л участие в о б р а з о в а н и и демократической познавательной практики. Ныне, однако, встает новый вопрос. Распространение знаний зависит теперь не только от книг (а значит, и с л о -варей), но также (главным образом?) от так называемых массмедиа; а поскольку оно носит характер массовый, подвижный и неустойчивый (ибо осуществляется посредством речи, а не письма), то знание приобретает некую ложную естественность; мы не столько говорим, сколько слушаем, незаметно пропитываемся услышанным, переходим от одной приблизительной идеи к другой, ничего не подвергая проверке; ело-] ва становятся бессознательными мифами, поступая на службу к той мягкой (поскольку анонимной) власти, какой обладают ныне пресса, радио, телевидение; нам говорят все больше и больше, мы же говорим все хуже и хуже. Словарь призывает нас к порядку. Он говорит нам, что настоящее общение, честный обмен мнениями возможны лишь
строгом использовании тонких нюансов языка. Иногда я слышу,
П^ ркоего автора упрекают в том, что он пишет на «специальном жар-
какне* с.о „„
мне хочется ответить таким людям словами Валери: «Вы что, из
гоне л» Ю; Деи> Для кого не существует словарь?» Словарь напоминает нам, чТо язык не дан нам раз навсегда от рождения; что никто сам по себе является образцом ясности; что доброкачественное общение не может быть плодом словесной вялости; одним словом, что каждый из нас должен бороться с языком, что эта борьба длится непрестанно, что для нее нужно оружие (такое, как словарь), — настолько обширен, могуч и хитер наш язык. То, что словари упорно живут и обновляются, что их создают и изготовляют с величайшей заботой, — все это говорит о том, что они заключают в себе какой-то обет перед обществом: раз уж конфликты между людьми неизбежны (как нас в том уверяют), то пусть хотя бы они никогда не вспыхивают из-за словесных недоразумений. Слова, увы, не бывают ни правдивы, ни ложны, ибо язык не властен доказывать собственную истинность; но они могут быть верными, как ноты, — и вот к такой музыке языковых отношений и призывает нас хороший словарь.
Цит. по: Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры.
М., 2003. С. 500-503.
М.М. Бахтин. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук
П. ВЫСКАЗЫВАНИЕ КАК ЕДИНИЦА РЕЧЕВОГО ОБЩЕНИЯ.
ОТЛИЧИЕ ЭТОЙ ЕДИНИЦЫ ОТ ЕДИНИЦ ЯЗЫКА
(СЛОВА И ПРЕДЛОЖЕНИЯ)
< • • > Терминологическая неопределенность и путаница в таком м е -тодологически центральном у з л о в о м пункте л и н г в и с т и ч е с к о г о мышления являются результатом игнорирования реальной единицы речевого общения — высказывания. Ведь речь может существовать в действительности только в форме конкретных высказываний отдельных ГОВО РЯЩИХ людей, субъектов (этой) речи. Речь всегда отлита в форму вымазывания, принадлежащего определенному речевому субъекту, и вне т°й формы существовать не может. Как ни различны высказывания
по своему объему, по своему содержанию, по своему композиционному построению, они обладают как единицы речевого общения общими структурными особенностями, и прежде всего совершенно четкими границами. На этих границах, имеющих особо существенный и принципиальный характер, необходимо подробно остановиться.
Границы каждого конкретного высказывания как единицы речевого общения определяются сменой речевых субъектов, то есть сменой говорящих. Ведь речевое общение — это «обмен мыслями» во всех о б -ластях человеческой деятельности и быта. Всякое высказывание — от короткой (однословной) реплики бытового диалога и до большого р о -мана или научного трактата — имеет, так сказать, абсолютное начало и абсолютный конец: до его начала — высказывания других, после его окончания — ответные высказывания других (или хотя бы молчаливое активно-ответное понимание другого, или, наконец, ответное действие, основанное на таком понимании). Говорящий кончает свое высказывание, чтобы передать слово другому или дать место его активно-ответному пониманию. Высказывание — это не условная единица, а единица реальная, четко отграниченная сменой речевых субъектов, кончающаяся передачей слова другому, как бы молчаливым «сПхш ощущаемым слушателями [как знак], что говорящий кончил. <...>
Переходим ко второй особенности его, неразрывно связанной с первой. Эта вторая особенность — специфическая завершенность в ы -сказывания.
Завершенность высказывания — это как бы внутренняя сторона смены речевых субъектов: эта смена потому и может состояться, что говорящий сказал (или написал) все, что он в данный момент или при данных условиях хотел сказать. Слушая или читая, мы явственно ощущаем конец высказывания, как бы слышим заключительное «аЧх!» говорящего. Эта завершенность — специфическая и определяется особыми критериями. Первый и важнейший критерий завершенности высказывания — это возможность ответить на него, точнее и шире — занять в отношении его ответную позицию (например, выполнить приказание). Этому критерию отвечает и короткий бытовой вопрос, например «Который час?» (на него можно ответить), и бытовая просьба, которую можно выполнить или не выполнить, и научное выступление, с которым можно согласиться или не согласиться (полностью или частично), и художественный роман, который можно оценить в его
Какая-то завершенность необходима, чтобы на высказывание и «о было реагировать. Для этого мало, чтобы высказывание было
нятно в языковом отношении. Совершенно понятное и законченное
аЛожение, если это предложение, а не высказывание, состоящее из дного предложения, не может вызвать ответной реакции: это понятно,
это еще не все. Это «все» — признак целостности высказывания — е поддается ни грамматическому, ни отвлеченно-смысловому определению.
Эта завершенная целостность высказывания, обеспечивающая возможность ответа (или ответного понимания), определяется тремя моментами (или факторами), неразрывно связанными в органическом целом высказывания: 1) предметно-смысловой исчерпанностью; 2) речевым замыслом или речевой волей говорящего; 3) типическими композиционно-жанровыми формами завершения.
Первый момент — предметно-смысловая исчерпанность темы высказывания — глубоко различен в разных сферах речевого общения. Эта исчерпанность может быть почти предельно полной в некоторых сферах быта (вопросы чисто фактического характера и такие [же] фактические ответы на них, просьбы, приказания и т.п.), некоторых деловых сферах, в области военных и производственных команд и приказов, то есть в тех сферах, где речевые жанры носят максимально стандартный характер и где творческий момент почти вовсе отсутствует. В творческих сферах (особенно, конечно, в научной), напротив, возможна лишь очень относительная предметно-смысловая исчерпанность; здесь можно говорить только о некотором минимуме завершения, позволяющем занять ответную позицию. Объективно предмет неисчерпаем, но, становясь темой высказывания (например, научной работы), он получает относительную завершенность в определенных условиях, при данном положении вопроса, на данном материале, при Данных, поставленных автором целях, то есть уже в пределах определенного авторского замысла. Таким образом, мы неизбежно оказываемся перед вторым моментом, который с первым неразрывно связан. В каждом высказывании — от однословной бытовой реплики до ольщих, сложных произведений науки или литературы — мы охватываем, понимаем, ощущаем речевой замысел или речевую волю говорящего, определяющую целое высказывания, его объем и его границы.
Ь1 представляем себе, что хочет сказать говорящий, и этим речевым
замыслом, этой речевой волей (как мы ее понимаем) мы и измерЯе завершенность высказывания. Этот замысел определяет как самый в бор предмета (в определенных условиях речевого общения, в необ димой связи с предшествующими высказываниями), так и границы его предметно-смысловую исчерпанность. Он определяет, конечно выбор той жанровой формы, в которой будет строиться высказывание (это уже третий момент, к которому мы обратимся дальше). Этот з а -мысел — субъективный момент высказывания — сочетается в неразрывное единство с объективной предметно-смысловой стороной его ограничивая эту последнюю, связывая ее с конкретной (единичной) ситуацией речевого общения, со всеми индивидуальными обстоятельствами его, с персональными участниками его, с предшествующими их выступлениями — высказываниями. Поэтому непосредственные участники общения, ориентирующиеся в ситуации и в предшествующих высказываниях, легко и быстро охватывают речевой замысел, речевую волю говорящего и с самого начала речи ощущают развертывающееся целое высказывания.
Переходим к третьему и самому важному для нас моменту — к устойчивым жанровым формам высказывания. Речевая воля говорящего осуществляется прежде всего в выборе определенного речево жанра. Этот выбор определяется спецификой данной сферы речево общения, предметно-смысловыми (тематическими) соображениями конкретной ситуацией речевого общения, персональным составом его участников и т.п. И дальше речевой замысел говорящего со всей е«индивидуальностью и субъективностью применяется и приспособлЯ' ется к избранному жанру, складывается и развивается в определенно жанровой форме. Такие жанры существуют прежде всего во всех мно гообразнейших сферах устного бытового общения, в том числе и само, го фамильярного и самого интимного.
Мы говорим только определенными речевыми жанрами, т.е. все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого. Мы обладаем б о -гатым репертуаром устных (и письменных) речевых жанров. Практически мы уверенно и умело пользуемся ими, но теоретически мы можем и вовсе не знать об их существовании. Подобно мольеровскому Журдену, который, говоря прозой, не подозревал об этом, мы говорим разнообразными жанрами, не подозревая об их существовании. Даже в
Й свободной и непринужденной беседе мы отливаем нашу речь по СЭ еделенным жанровым формам, иногда штампованным и шаблон-иногда более гибким, пластичным и творческим (творческими нЫМоаМИ располагает и бытовое общение). Эти речевые жанры даны гючти так же, как нам дан родной язык, которым мы свободно вла-нам
и и [без] теоретического изучения грамматики. Родной язык — его счоварный состав и грамматический строй — мы узнаем не из словарей ' грамматик, а из конкретных высказываний, которые мы слышим и которые мы сами воспроизводим в живом речевом общении с окружающими нас людьми. Формы языка мы усваиваем только в формах высказываний и вместе с этими формами. Формы языка и типические формы высказываний, т.е. речевые жанры, приходят в наш опыт и в наше сознание вместе и в тесной связи друг с другом. Научиться говорить — значит научиться строить высказывания (потому что говорим мы высказываниями, а не отдельными предложениями и, уж конечно, не отдельными словами). Речевые жанры организуют нашу речь почти так же, как ее организуют грамматические формы (синтаксические). Мы научаемся отливать нашу речь в жанровые формы, и, слыша чужую речь, мы уже с первых слов угадываем ее жанр, предугадываем определенный объем (то есть приблизительную длину речевого целого), определенное к о м п о з и ц и о н н о е построение, п р е д в и д и м конец, т.е. с самого начала мы обладаем ощущением речевого целого, которое затем только дифференцируется в процессе речи. Если бы речевых жанров не существовало и мы не владели ими, если бы нам приходилось их создавать впервые в процессе речи, свободно и впервые строить каждое высказывание, речевое общение было бы почти невозможно. <...> Наряду с подобными стандартными жанрами существовали и существуют, конечно, и более свободные и творческие жанры устного речевого общения: жанры салонных бесед на бытовые, общественные, эстетические и иные темы, жанры застольных бесед, бесед интимно-Дружеских, интимно-семейных и т.д. (номенклатуры устных речевых * а н р о в пока не существует, и даже пока не я с е н и п р и н ц и п такой номенклатуры). Большинство этих жанров поддается свободно-творческому переоформлению (подобно художественным жанрам, а некоторые, может быть, и в большей степени), но творчески свободное использоваНие не есть создание жанра заново — жанрами нужно хорошо владеть, Чтобы свободно пользоваться ими. <...>
Предложение, как и слово, обладает законченностью значения ^ законченностью грамматической формы, но эта законченность значения носит абстрактный характер и именно поэтому и является т а -кой четкой; это законченность элемента, но не завершенность целого Предложение как единица языка, подобно слову, не имеет автора. Онв| ничье, как и слово, и, только функционируя как целое высказывание, оно становится выражением позиции индивидуально говорящего л конкретной ситуации речевого общения. Это подводит нас к новой, третьей особенности высказывания: к отношению высказывания к самому говорящему (автору высказывания) и к другим участникам речевого общения. <...>
Итак, обращенность, адресованность высказывания есть его конститутивная особенность, без которой нет и не может быть высказывания. Различные типические формы такой обращенности и различные типические концепции адресатов — конститутивные, определяющие особенности различных речевых жанров.
В отличие от высказываний (и речевых жанров) значащие единицы языка — слово и предложение — по самой своей природе лишены обращенности, адресованное™: они и ничьи и ни к кому не обращены. Более того, сами по себе они лишены всякого отношения к чужому высказыванию, к чужому слову. Если отдельное слово или предложение обращено, адресовано, то перед нами законченное высказывание, состоящее из одного слова или одного предложения, и обращенность принадлежит не им как единицам языка, а высказыванию. Окруженное контекстом предложение приобщается обращенности только через целое высказывание как его составная часть (элемент)1.
Язык как система обладает громадным запасом чисто языковых средств для выражения формальной обращенности: лексическими средствами, морфологическими (соответствующие падежи, местоимения, личные формы глаголов), синтаксическими (различные шаблоны и модификации предложений). Но действительную обращенность они приобретают только в целом конкретного высказывания. И выражение этой действительной обращенности никогда не исчерпывается, конечно, этими специальными языковыми (грамматическими) средствами.
1 Отметим, что вопросительные и побудительные типы предложений, как правило, фигурируют как законченные высказывания (в соответствующих ре' чевых жанрах).
у[% может и вовсе не быть, а высказывание при этом может очень остро
«ять влияние адресата и его предвосхищаемой ответной реакции.
отраж<*1 ^
Отбор всех языковых средств производится говорящим под большим или меньшим влиянием адресата и его предвосхищаемого ответа.
Когда анализируется отдельное предложение, выделенное из контекста, то следы обращенности и влияния предвосхищаемого ответа, диалогические отклики на предшествующие чужие высказывания, ослабленные следы смены речевых субъектов, избороздившие высказывание изнутри, утрачиваются, стираются, потому что все это чуждо природе предложения как единицы языка. Все эти явления связаны с целым высказывания, и там, где это целое выпадает из зрительного поля анализирующего, они перестают для него существовать. В этом — одна из причин той узости традиционной стилистики, на которую мы указывали. Стилистический анализ, охватывающий все стороны стиля, возможен только как анализ целого высказывания и только в той цепи речевого общения, неотрывным звеном которой это высказыва-н и е является. <...>
Цит. по: Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. С. 263, 269—272, 273—274,
278—279, 297—298.
Э. Бенвенист. Общая лингвистика
Глава XXIII
О СУБЪЕКТИВНОСТИ В ЯЗЫКЕ
Если язык, как принято говорить, является орудием общения, то чему он обязан этим свойством? Вопрос может удивить, как удивляют Все те случаи, когда как будто бы ставится под сомнение очевидное. <...>
На самом же деле сопоставление языка с орудием — а для того, чтобы такое сопоставление было хотя бы понятным, язык приходится сравнивать с орудием материальным — должно вызывать большое недоверие, как всякое упрощенное представление о языке. Говорить об ° Р У Д и и — значит противопоставлять человека природе. Кирки, стрелы, к°леса нет в природе. Их изготовили люди. Язык же — в природе че-
= -—.1
воображать некую первоначальную эпоху, когда вполне сформировав, шийся человек открывает себе подобного, такого же вполне сформв. ровавшегося человека, и между ними постепенно начинает иырабат^ ваться язык. Это чистая фантазия. Невозможно вообразить человек»! без языка и изобретающего себе язык. Невозможно представить себе изолированного человека, ухитряющегося осознать существование другого человека. В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, язык, таким образом, необходимо,, принадлежит самому определению человека.
Все свойства языка: нематериальная природа, символический способ функционирования, членораздельный характер, наличие со* держания — достаточны уже для того, чтобы сравнение с орудием, отделяющее от человека его атрибут — язык, оказалось сомнительным. Безусловно, в повседневной практике возвратно-поступательное двия жение речи вызывает мысль об обмене, и потому та «вещь», которой» как нам кажется, мы обмениваемся, представляется нам выполняющей орудийную или посредническую функцию, которую мы склонны гипостазировать в «объект». Но — подчеркнем еще раз — эта роль принадлежит речи.
Как только мы отнесем эту функцию к речи, мы можем поставит! вопрос о том, что именно предрасполагает речь выполнять ее. Для того чтобы речь обеспечивала «коммуникацию», она должна получить полномочия на выполнение этой функции у языка, так как речь представляет собой не что иное, как актуализацию языка. Действительно, мы должны искать основание этого свойства в языке. Оно заключено, как нам кажется, в одной особенности языка, которая мало заметна за скрывающей ее «очевидностью» и которую мы пока можем охарактеризовать только в общем виде.
Именно в языке и благодаря языку человек конституируется кая субъект, ибо только язык придает реальность, свою реальность, которая есть свойство быть, — понятию «Е§о» — «мое я».
«Субъективность», о которой здесь идет речь, есть способность г о -ворящего представлять себя в качестве «субъекта». Она определяется не чувством самого себя, имеющимся у каждого человека (это чувство в той мере, в какой можно его констатировать, является всего лишь отражением), а как психическое единство, трансцендентное по отно-
цИК>к совокупности полученного опыта, объединяемого этим един-твоМ, и обеспечивающее постоянство сознания. Мы утверждаем, что
«субъективность», рассматривать ли ее с точки зрения феномено-чогпи или психологии, как угодно, есть не что иное, как проявление человеке фундаментального свойства языка. Тот есть «е§о», кто говорит «е§о». Мы находим здесь самое основание «субъективности», оПределяемой языковым статусом «лица».
Осознание себя возможно только в противопоставлении. Я могу употребить я только при обращении к кому-то, кто в моем обращении предстанет как ты. Подобное диалогическое условие и определяет лицо, ибо оно предполагает такой обратимый процесс, когда я становлюсь ты в речи кого-то, кто в свою очередь обозначает себя как я. В этом обнаруживается принцип, следствия из которого необходимо развивать во всех направлениях. Язык возможен только потому, что каждый говорящий представляет себя в качестве субъекта, указывающего на самого себя как на я в своей речи. В силу этого я конституирует другое лицо, которое будучи абсолютно внешним по отношению к моему «я», становится моим эхо, которому я говорю-ты и которое мне говорит ты. Полярность лиц — вот в чем состоит в языке основное условие, по отношению к которому сам процесс коммуникации, служивший нам отправной точкой, есть всего лишь прагматическое следствие. Полярность эта к тому же весьма своеобразна, она представляет собой особый тип противопоставления, не имеющий аналога нигде вне языка. Она не означает ни равенства, ни симметрии: «е§о» занимает всегда трансцендентное положение по отношению к «ты», однако ни один из терминов немыслим без другого; они находятся в отношении взаимодополнительности, но по оппозиции «внутренний - внешний», и одновременно в отношении взаимообратимости. Бесполезно искать параллель этим отношениям: ее не существует. Положение человека в языке неповторимо.
Таким образом, рушатся старые антиномии «я» и «другой», индивид и общество. Налицо двойственная сущность, которучо неправомерно и ошибочно сводить к одному изначальному термину, считать ли этим единственным термином «я», долженствующее будто бы утвердиться сначала в своем собственном сознании, чтобы затем открытьСя сознанию «ближнего»; или же считать таким единственным изначальным термином общество, которое как целое как бы существует до
индивида, из которого индивид выделяется лишь по мере осознани самого себя. Именно в реальности диалектического единства, объед няющего оба термина и определяющего их во взаимном отношении кроется языковое основание субъективности. <...>
Цит. по: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 7974
С. 292, 293-294.
В. фон Гумбольдт. Об изучении языков, или План систематической энциклопедии
Однако мысль о том, чтобы собрать, насколько возможно, всю массу языкового материала во всей его полноте, произвести внутри его сравнение по всем мыслимым законам аналогии, чтобы, понимая язык как следствие, создавать и совершенствовать его в соответствии с поведением человека, либо, понимая его как причину, делать выводы о внутреннем мире людей, и все это с философским рассмотрением общей человеческой природы и с историческим рассмотрением судеб различных народов, — вот эта мысль, я полагаю, до сих пор остается без внимания, а ведь она заслуживает самого серьезного отношения, поскольку добавляет к уже существующим не только новую науку, но и новый тип научных исследований.
Уже давно сложилось такое мнение, что различия между языками суть досадное препятствие на пути культуры, а изучение языков - неизбежное зло всякого образования. Никому не приходит в голову, что-язык - это не просто средство для понимания народа, который на нем' говорит, или писателя, который на нем пишет. Отсюда — неправильная склонность оценивать важность языка в зависимости от совершенства его литературы, полное пренебрежение к языкам, литературы вовсе не имеющим, и превратная методика обучения языку, при которой усилия направляются на то, чтобы понимать произведения писателей.
Язык, и не только язык вообще, но каждый язык в отдельности, даже самый бедный и грубый, сам по себе и для себя есть предмет, заслуживающий самого пристального осмысления. Язык — это не просто, как
нято говорить, отпечаток идей народа, так как множество его зна-не позволяет обнаружить никаких существующих отдельно от него ей' язык — это объединенная духовная энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных звуках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков понятная всем говорящим и возбуждающая них примерно одинаковую энергию. Человек весь не укладывается в аницы своего языка; он больше того, что можно выразить в словах; но ему приходится заключать в слова свой неуловимый дух, чтобы скрепить его чем-то, и использовать слова как опору для достижения того, что выходит за их рамки. Разные языки — это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее; и если вещь эта не является предметом внешнего мира, каждый [говорящий] по-своему ее создает, находя в ней ровно столько своего, сколько нужно для того, чтобы охватить и принять в себя чужую мысль. Языки — это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение; при том, что мир и воображение, постоянно создающее картину за картиной по законам подобия, остаются в целом неизменными, языки сами собой развиваются, усложняются, расширяются. Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в н е м; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа, поэтому в нем не следует бояться ни изощренности, ни избытка фантазии, которые кое-кто считает нежелательными. То, что они дают нам сразу, есть полная, чистая и простая человеческая природа, если же мы проникаем в глубины их тайн, в нашу сухую рассудочность врывается свежая струя неувядающей фантазии других народов, заключающих каждое впечатление, которое юный мир дарит их еще не притупившимся чувствам, в оболочку живого и подвижного образа.
Изучение языков мира — это также всемирная история мыслей и чувств человечества. Она должна описывать людей всех стран и всех степеней культурного развития; в нее должно входить все, что касается человека.
Цит. по: Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985.
С. 346-349.
Р. Якобсон. Язык в отношении к другим системам коммуникации1
Эдуард Сепир указывал на тот очевидный факт, что «язык является коммуникативным процессом в чистом виде в каждом известном нам обществе». Наука о языке исследует строение речевых сообщений и лежащий в основе их код. Структурные характеристики языка ин-. терпретируются в свете задач, которые они выполняют в различных процессах коммуникации, и, следовательно, лингвистику можно к р а т -ко определить как изучение коммуникации, осуществляемой с помощью речевых сообщений. Мы анализируем эти сообщения с учетом всех относящихся к ним факторов, таких, как неотъемлемые свойства сообщения самого по себе, его адресанта и адресата, либо действительного, либо лишь предполагаемого адресантом в качестве реципиента. Мы изучаем характер контакта между этими двумя участниками речевого акта; мы стремимся выявить код, общий для адресанта и адресата; мы пытаемся найти характерные общие черты, а также различия между операциями кодирования, осуществляемыми адресантом, и* способностью декодирования, присущей адресату. Наконец, мы пытаемся определить место, занимаемое данным сообщением в контексте окружающих сообщений, которые либо принадлежат к тому же самому акту коммуникации, либо связывают воспоминаемое прошлое с предполагаемым будущим, и мы задаемся основополагающим вопросом об отношении данного сообщения к универсуму дискурса.
Рассматривая роли участников речевого акта, мы должны разграничивать несколько существенных аспектов в их взаимодействии, а именно: основную форму их отношений, чередование процессов кодирования и декодирования во время коммуникации и кардинальные различия между этими аспектами при диалогической речи и монологе. Вопросом, подлежащим изучению, является увеличение «радиуса коммуникации», под которым понимается совокупность реплик и от- 1 ветов на них между людьми определенного множества, и расширение аудитории монологической речи, которая может быть адресована тем, «кого она касается». В то же время исследователям в областях психо- |
1 Котап'акоЬзоп. Ьап^иа^ет г е 1 а Ы о п Г-ОосЬегсоттишсаПоп 8у5Г.ет5. — «1 л п @ и а @ § 1 п с 1 1 а хоаеСа е п е 1 1 а Сесгпса». МПапо, 1970, р. 3—16.
ИИ, неврологии и прежде всего лингвистики становится все более чевидным тот факт, что язык является средством не только интерпер-ональной, но и интраперсональной коммуникации. Это последняя область, которую раньше недооценивали или попросту игнорировали, сейчас, в значительной степени под влиянием блестящих исследований Л.С Выготского и А.Н. Соколова, стала актуальной и заострила важные вопросы изучения внутреннего существования речи и разных аспектов внутренней речи, которая формирует, программирует и завершает наше высказывание и в общем виде управляет внутренней и внешней стороной нашего речевого поведения, равно как и нашей молчаливой реакции на какие-либо сообщения. Среди многих проблем, которым Чарльз Сэндерс Пирс со свойственной ему прозорливостью уделял больше внимания, чем его современники, была проблема субстанции и значимости молчаливых внутренних диалогов человека с самим собой, «как если бы это был кто-то другой». Речевое взаимодействие, перекидывающее мосты через пространственные барьеры между собеседниками, захватывает и временные аспекты языковой коммуникации, связывая воедино прошлое, настоящее и будущее одного человека.
Хотя среди всех сообщений, используемых при человеческой коммуникации, речевые сообщения играют доминирующую роль, мы все равно должны принимать во внимание и остальные виды сообщений, употребляемые в человеческом обществе, и исследовать их структурные и функциональные особенности, не забывая, однако, что для всего человечества первичным средством коммуникации является язык и что такая иерархия коммуникативных средств необходимо отражается на всех остальных, вторичных типах сообщений, передаваемых человеком, и вызывает того или иного рода зависимость этих сообщений от языка, и в частности от владения языком и от его использования для сопровождения или объяснения любых других сообщений. Каждое с о -общение состоит из знаков; соответственно наука о знаках называется семиотикой, занимается общими принципами, лежащими в основе структуры всех знаков, с учетом их использования в составе сообщении и характера этих сообщений, а также особенностей различных знаковых систем и сообщений, использующих эти разные типы знаков. Семиотика, которую предвидели философы XVII—XVIII вв. и основы к°торой были заложены в конце 1860-х гг. Чарльзом Сэндерсом Пир-
сом и на рубеже XIX—XX вв. - Фердинандом де Соссюром (послед, ний называл эту науку н е с к о л ь к о иначе — 5 ё п п о 1 о §1е), сейчас в р а з н ь ^ странах переживает процесс стремительного и бурного развития.
Семиотика как исследование коммуникации посредством все* типов сообщений составляет концентрический круг, ближайший» лингвистике как исследованию коммуникации с помощью речевых с о -общений; следующий, более широкий концентрический круг образует общая наука о коммуникации, которая включает социальную антропологию, социологию и экономику. Можно снова и снова цитировать все еще актуальное напоминание Сепира о том, что «каждая культурная система и каждый единичный акт общественного поведения явно или скрыто подразумевает коммуникацию». Следует помнить, что, какой бы уровень коммуникации мы не рассматривали, он, как и любой д р у -гой уровень, предполагает обмен сообщениями того или иного рода и тем самым не может мыслиться в отрыве от семиотического уровня, который в свою очередь отводит главенствующую роль языку. Вопрос о семиотических и в особенности языковых составляющих, п р и -сутствующих в каждой системе человеческой коммуникации, должен служить важным направляющим фактором в будущих исследованиях всех типов социальной коммуникации. Опыт, накопленный лингвистической наукой, уже стал учитываться и творчески использоваться в современных антропологических и экономических исследованиях — воистину творчески, поскольку тщательно разработанную и п р о -дуктивную лингвистическую модель нельзя механически переносить на другую область; эта модель эффективная лишь тогда, когда она не вступает в противоречие с автономными свойствами соответствующей предметной области. < >
Цит. по: Якобсон Р. Избранные работы. М., 1985. С. 319—321.
Событие жизни текста,
то есть его подлинная сущность,
всегда развивается на р у б е ж е двух с о з н а н и й,
двух субъектов. ММ. Бахтин
Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 4230 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!