Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Бен, — снова перебил я, — просто прекрати слюни пускать, как идиот, и все будет нормально. 9 страница



— Может, ты мне расскажешь, — прошу я, стараясь улыбнуться. — Я тут много думал об этом, ну, ты понимаешь. Что у тебя было спланировано, а что нет? Почему ты оставила мне какие-то знаки, почему вообще сбежала, все такое.

— Гм. Ну ладно. Но надо будет начать издалека, рассказать предысторию.

Марго встает, я иду за ней след в след — она легко и изящно обходит гнилые участки на полу. Мы возвращаемся в ее кабинет, она лезет в рюкзак и достает свой черный ежедневник. Садится на пол, скрестив ноги, и похлопывает ладонью рядом. Я сажусь. Марго постукивает по закрытому блокноту.

— Итак, все это началось очень давно. Классе в четвертом я начала в этом блокноте развивать сюжет. Типа детектива.

Я вдруг думаю, что можно вырвать блокнот у нее из рук и шантажировать им. Заставить вернуться в Орландо, найти работу и снять квартиру, и жить там до начала учебы, так мы хоть лето вместе проведем. Но я этого не делаю, а просто слушаю.

— Ну, хвалиться я не люблю, но это на редкость гениальное сочинение. Шучу. На самом деле это придурочные бредни десятилетней мечтательницы с уклоном в магию. В главной роли — девчонка по имени Марго Шпигельман, точно такая же десятилетка, как и я, только у нее любящие богатые родители, которые покупают ей все, что она захочет. Марго влюблена в пацана по имени Квентин, который отличается от тебя только тем, что он бесстрашный герой, готовый умереть за нее и все такое. Еще там есть Мирна Маунтвизель, точно такая же, как настоящая Мирна Маунтвизель, только волшебная. Например, по сюжету, кто ее погладит, десять минут не может врать. А еще она разговаривает. Естественно. Разве кто-нибудь в десять лет напишет про собаку, которая не умеет разговаривать?

Я смеюсь, хотя думаю о той десятилетней Марго, которая была влюблена в десятилетнего меня.

— Так вот, — продолжает она, — Квентин с Марго и Мирной Маунтвизель расследуют таинственную смерть Роберта Джойнера, который погиб так же, как и в реальности, за исключением того, что явно не сам застрелился, а кто-то ему помог. Ну и мы пытаемся разузнать, кто это был.

— И кто же?

Она ухмыляется:

— Ты что, хотел бы услышать?

— Ну, — отвечаю я, — я предпочел бы прочитать.

Марго раскрывает блокнот и показывает мне страничку. Понять ничего нельзя, и не потому что у нее плохой почерк, а потому что поверх горизонтальных строчек идут еще и вертикальные.

— Перекрестная штриховка, — говорит она. — Всем, кроме Марго, читать сложновато. Так что придется рассказывать, но ты сначала пообещай, что не разозлишься.

— Обещаю, — говорю я.

— Выясняется, что преступник — брат бывшей жены Роберта Джойнера, которая любила выпить. Он сошел с ума, потому что им завладел дух злобной домашней кошки, которая жила еще в Древнем Египте. Классный сюжет, я же сказала. Так вот, мы с тобой и Мирной Маунтвизель находим убийцу, он пытается пристрелить меня, но ты бросаешься под пулю и героически умираешь у меня на руках с простреленной грудью.

Я хохочу:

— Отлично. Начало было такое многообещающее: я, влюбленная в меня красавица, тайна и интрига, а потом меня замочили.

— Ну да. — Марго улыбается. — Но я просто вынуждена была тебя убить, потому что иначе нам под конец оставалось только заняться этим самым, а в десять лет я была не готова такое писать.

— Справедливо, — соглашаюсь я. — Но когда будешь редактировать, пусть уж между нами хоть что-нибудь произойдет.

— Ну, разве что после того как тебя застрелят. Может, я поцелую тебя перед смертью.

— Очень милосердно.

Я мог бы встать, подойти к ней и поцеловать ее. Мог бы. Но этим мог бы так много испортить.

— В общем, я закончила свой детектив в пятом классе. Через несколько лет я решила сбежать в Миссисипи. И стала записывать план побега поверх этого старого сочинения, а потом уехала — укатила на маминой тачке за тысячу миль, оставив в тарелке подсказку. Сама поездка мне и не понравилась даже — было невероятно одиноко. Но меня жутко радовал тот факт, что я сделала это. Поэтому я стала планировать еще — всякие приколы, как свести конкретных девчонок с конкретными пацанами, украсить дома туалетной бумагой, всякие новые секретные поездки и все такое. К началу первого курса я исписала полблокнота и тогда решила, что делаю еще одну крупную штуку и уезжаю.

Марго собирается продолжать, но я вынужден ее перебить:

— Слушай, а дело в месте или все же в людях? Ну, если бы люди были другие?

— А как можно отделить одно от другого? Люди — это место — это люди. Да в любом случае, по-моему, дружить там больше не с кем. Я думала, что все либо напуганные, как ты, либо просто внимания не обращают, как Лэйси. А…

— Я не такой уж и напуганный, как ты думаешь, — возражаю я. И это правда. Я понял это только после того, как сказал, но тем не менее.

— Погоди, я сейчас дойду от этого, — говорит Марго, чуть не плача. — Так вот, когда я училась на первом курсе, Газ отвез меня в Оспри… В этот заброшенный торговый центр. И потом я стала регулярно ездить туда одна, просто тусоваться и планы свои писать. И к последнему курсу у меня уже все мысли были только об этом окончательном бегстве. Не знаю, может, из-за того что я эту свою старую писанину перечитала, но я решила включить в свои планы тебя. Я решила, что мы будем все это делать вместе — ну, в «Морской Мир» влезем, например, — хотела, чтобы ты перестал быть таким пай-мальчиком. Я рассчитывала на то, что эта ночь тебя раскрепостит. А потом я исчезну, а ты запомнишь меня навсегда. План получался страниц на семьдесят, и я уже была готова к его реализации, все в нем сходилось очень хорошо. И тут я узнаю про Джейса и принимаю решение сматываться. Немедленно. Диплом мне не нужен. Какой в нем смысл? Но сначала надо подогнать план под изменившиеся обстоятельства. И поэтому я весь день сижу с блокнотом, редактирую, включаю в свой прикол Бекку, Джейса, Лэйси и остальных, кого я ошибочно считала друзьями, чтобы показать им, как я их всех ненавижу, прежде чем бросить навсегда. Но мне все равно хотелось, чтобы рядом был ты. Меня еще прельщала мысль сделать тебя хоть немного похожим на крутого героя моей детской сказки.

— А потом ты меня удивил, — продолжает Марго. — Я все эти годы считала тебя бумажным мальчиком: ты казался мне двухмерным, и как персонаж, и как человек — в жизни ты был, конечно, другой, но все же плоский. Но в ту ночь ты вдруг оказался настоящим. И все это получилось так необычно и прикольно, что я, вернувшись утром к себе в комнату, начала по тебе скучать. Мне хотелось зайти к тебе, побыть с тобой, поговорить, но я уже решила, что уеду, поэтому надо было ехать. В последнюю секунду мне в голову пришла мысль завещать тебе Оспри. Показалось, что, если ты туда попадешь, то сможешь изжить в себе внутреннего трусишку. Думать пришлось очень быстро. Я налепила постер с Вуди на жалюзи, обвела песню на пластинке, подчеркнула две строчки в «Песни о себе» не тем маркером, каким пользовалась, когда читала ее для себя. А когда ты ушел в школу, я забралась к тебе через окно и засунула в дверь записку. Потом сама поехала в Оспри — отчасти потому что еще не была готова уехать, отчасти потому что там надо было прибрать, прежде чем туда попадешь ты. Пойми, я не хотела, чтобы ты переживал. Поэтому я закрасила надпись — я не знала, что ее все же удастся прочитать. Вырвала страницы из календаря, которыми пользовалась, сняла карту — она там висела с тех самых пор, как я нашла на ней Ээгло. А потом я поняла, что устала и мне пока некуда ехать, и легла спать. В итоге я там две ночи провела, с духом собиралась, наверное. А еще, может, надеялась, что ты быстрее найдешь. Но потом я все же поехала. Добиралась сюда двое суток. И с тех пор тут живу.

Мне кажется, что она закончила, а у меня оставался еще вопрос.

— А почему именно сюда?

— Бумажный город для бумажной девчонки, — говорит Марго. — Я впервые узнала об Ээгло из книги «интересных фактов», которую прочла лет в десять-одиннадцать. И постоянно о нем вспоминала. По правде говоря, когда я ходила в «СанТраст», включая нашу совместную вылазку, я размышляла не о том, что все из бумаги. Я смотрела вниз и думала, что бумажная я сама. Это я хлипкая, это меня можно смять, а не все остальное. И вот в чем секрет. Людям нравится этот образ бумажной девчонки. Всегда нравился. И хуже всего то, что он притягивал меня саму. Я его культивировала, понимаешь? Это же здорово — воплотить в жизнь тот образ, который нравится всем. Но я сама до конца не могла поверить в свою бумажность. А Ээгло — то самое место, где бумажное становится реальным. Точка на карте стала настоящим городком, куда более настоящим, чем могли себе представить те ребята, которые ляпнули его на карту. И я подумала, что вырезанная из бумаги девочка тут тоже сможет обрести настоящую жизнь. Я таким образом хотела сказать той, которой нужно было внимание и тряпки, и вся остальная мишура: «Ты едешь в бумажный город. И никогда больше не вернешься».

— Ты написала это на стене, — говорю я. — Господи, Марго, я столько заброшенных поселений объехал в поисках твоего тела. Я правда… правда думал, что ты умерла.

Она встает, какое-то время роется в вещах, потом берет «Под стеклянным колпаком» и читает вслух:

— «Но когда дело дошло до того, чтобы приступить к этому самой, кожа на запястьях показалась мне такой белой и такой беззащитной, что я не смогла решиться. Мне почудилось, будто то, что я вознамерилась умертвить, обитает вовсе не под кожей и вовсе не в тонких синеватых прожилках вен, напрягшихся, когда я сдавила себе запястье, а где-то в другом месте, гораздо глубже, — и добраться туда будет гораздо труднее».[7] — Она снова садится рядом, лицом ко мне, мы так близко, что соприкасается ткань наших джинсов. — Я знаю, о чем речь. Я знаю, что там, глубже. Внутренние трещины. Расколы внутреннего мира, где не сходится одно с другим.

— Мне это нравится, — говорю я. — Как пробоины в корпусе корабля.

— Точно, точно.

— И рано или поздно ты из-за них идешь ко дну.

— Именно, — соглашается Марго.

Разговор наш набирает обороты.

— Не могу поверить, что ты не хотела, чтобы я тебя нашел.

— Извини. Если тебе от этого станет легче, ты меня поразил. И я рада тебя видеть. С тобой хорошо путешествовать.

— Это что, предложение? — спрашиваю я.

— Возможно. — Она улыбается.

Мое сердце уже так давно трепещет, как птичка в клетке, что это заявление кажется переносимым — почти переносимым.

— Марго, если ты вернешься домой на лето… Мои родители сказали, что не против, чтобы ты пожила у нас. Или ты можешь найти себе работу и квартиру на время, а потом ты поедешь учиться, и тебе больше не придется жить с твоими предками.

— Дело не только в них. Меня снова засосет, — говорит она. — И я уже не выберусь. Проблема не в сплетнях, не в вечеринках и прочем мелком дерьме, а в том, что правильная жизнь — колледж, работа, муж и детишки и прочий бред — это опасная ловушка.

Дело в том, что, на мой взгляд, колледж, работа и, может, когда-нибудь даже дети — это осмысленная жизнь. Я верю в будущее. Может, это мой недостаток, но у меня он врожденный.

— Учеба ведь дает более широкие возможности, — наконец говорю я. — А не ограничивает их.

Марго ухмыляется.

— Спасибо, проповедник высшего образования Джейкобсен, — отвечает она и меняет тему. — Я все представляла тебя в Оспри. Привыкнешь ли ты к нему. Перестанешь ли бояться крыс.

— Привык. Мне даже начало там нравиться. Я провел там ночь, когда все были на выпускном.

Она улыбается:

— Круто. Я так и думала, что ты рано или поздно оценишь. Мне в Оспри ни разу не было скучно, но это потому, что всегда наступала пора возвращаться домой. А вот приехав сюда, я заскучала. Тут нечего делать, и я так много читаю. А еще нервничаю все больше, я же тут никого не знаю. Я все ждала, что одиночество и нервы вынудят меня вернуться. Но нет. Это единственное, чего я сделать не могу, Кью.

Я киваю. Я понимаю. Но я все же делаю еще одну попытку.

— А что потом? Когда кончится лето? Как же колледж? И вся остальная жизнь?

Марго пожимает плечами:

— А что?

— Ты не беспокоишься насчет того, что будет потом?

— Потом состоит из множества сейчас, — отвечает она.

На это мне возразить нечего, я просто впадаю в ступор, а Марго продолжает:

— Это Эмили Дикинсон. Как я и говорила, я много читаю. Я думаю, что будущее заслуживает веры в него. Но с Эмили Дикинсон спорить сложно.

Марго встает, вскидывает рюкзак на плечо, протягивает мне руку:

— Давай пройдемся.

Когда мы выходим на улицу, она просит у меня телефон. Набирает номер, я хочу отойти, чтобы дать ей поговорить, но она хватает меня за руку и не отпускает. Мы вместе идем в поле, она разговаривает с родителями.

— Привет, это Марго… Я в Ээгло, штат Нью-Йорк, с Квентином… М-м-м… нет, мам, просто думаю, как тебе ответить по-честному… Мам, хватит… Не знаю, мам… Я решила поехать в выдуманный город. Вот что случилось… Да, вообще-то я не думаю, что вернусь… Можно с Руфи поговорить?.. Привет, подружка… Да, но я первая тебя полюбила… Извини. Я сделала ошибку. Я думала… Не знаю, о чем я думала, Руфи, но это точно была ошибка, и теперь я буду звонить. Маме, может, и нет, а тебе буду… По средам?.. По средам ты занята. Гм. Ладно. А какой день тебя устроит?.. Тогда вторник… Каждый вторник, ага… Да, и в этот вторник тоже. — Марго закрывает глаза, стискивает зубы. — Ладно, Руфи, передай трубку обратно маме, хорошо?.. Мам, я тебя люблю. Все будет хорошо. Точно тебе говорю… Да, хорошо, и ты тоже. Пока.

Она останавливается, закрывает мой телефон-раскладушку, но не отдает. Она сжимает его так крепко, что кончики пальцев розовеют, а потом бросает его на землю. Она кричит — коротко, но очень громко, — и когда крик замирает, я впервые осознаю, насколько в Ээгло тихо.

— Она думает, что я обязана ей угождать и что у меня не может быть никаких своих желаний, а когда я не угождаю — меня выкидывают. Она замки сменила. Это первое, что она мне сказала. Господи.

— Сочувствую, — говорю я, раздвигая желто-зеленую траву высотой по колено. — Но с Руфи-то ты была рада поговорить?

— Да, она классная. Знаешь, я зла на себя, что не позвонила ей раньше.

— Да уж, — соглашаюсь я.

Марго игриво меня подталкивает.

— Ты должен меня радовать, а не огорчать! — говорит она. — Это же твоя основная задача!

— Я и не знал, что обязан вам угождать, миссис Шпигельман.

Она смеется:

— Значит, с матерью меня сравниваешь. Прямо ножом по живому. Но справедливо. Ну, а сам-то ты как? Если Бен с Лэйси встречаются, у вас там наверняка еженощные оргии?

Мы медленно шагаем по ухабистому полю. Поначалу оно не кажется мне большим, но мы все идем и идем, а деревья на горизонте никак не приблизятся. Я рассказываю о том, как мы сбежали с вручения, как закрутился наш волшебный Дрейдл. О выпускном, о том, как Лэйси поссорилась с Беккой, как я ночевал в Оспри.

— В ту ночь я окончательно убедился, что ты там была, — говорю я. — Одеяльце сохранило твой запах.

На этих словах ее рука касается моей, и я хватаю ее, потому что сейчас терять мне уже почти нечего. Марго смотрит на меня:

— Мне надо было уехать. Я зря тебя перепугала, это глупо вышло, следовало все получше спланировать. Но я должна была уехать. Понимаешь ты?

— Да, — отвечаю я. — Но думаю, что теперь ты можешь вернуться. Серьезно.

— Нет, не понимаешь, — возражает Марго, и она права: она все видит по моему лицу.

До меня доходит, что я не могу стать ею, а она не может быть мной. Допустим, у Уитмена был такой дар, но у меня его нет. Мне приходится спрашивать у раненого, где болит, потому что я сам не могу стать этим раненым. Единственный раненый человек, которым я могу быть, это я сам.

Я притаптываю траву и сажусь. Марго укладывается рядом, сунув под голову рюкзак. Я тоже ложусь. Она вытаскивает из рюкзака пару книг и дает мне — чтобы и у меня была подушка. «Избранное» Эмили Дикинсон и «Листья травы».

— У меня было два экземпляра, — объясняет она с улыбкой.

— Поэма шикарная, — говорю я. — Лучше ты и выбрать не могла.

— Я в то утро реально сделала все это, повинуясь какому-то импульсу. Вспомнила строчки про двери и решила, что подходит идеально. Но приехав сюда, я ее перечитала. Мы ее проходили давно, на английском, и мне понравилось. Я много стихов читала. Пыталась понять, чем же ты меня в ту ночь удивил? Я долго подозревала: меня зацепило то, что ты цитируешь Элиота.

— Но на самом-то деле нет, — возражаю я. — Тебя поразил размер моих бицепсов и то, как ловко я вылезал из окна.

Марго ухмыляется:

— Дурак, заткнись и дай мне сделать комплимент как следует. Дело не в стихах и не в бицепсах. Меня удивило, что, несмотря на все твое волнение, ты действительно оказался похож на того Квентина из моей детской сказки. Понимаешь, я пишу свои планы поверх этого текста уже несколько лет, и я каждый раз перечитывала страницу, прежде чем ее исписать, и над каждой страницей ржала — ты не обижайся, но я думала: «Блин, неужели я действительно считала Квентина Джейкобсена таким соблазнительным и верным мачо и борцом за справедливость?» А потом… понимаешь, ты действительно в каком-то смысле таким и оказался.

Я мог бы повернуться на бок, и она бы тоже легла ко мне лицом. И мы бы поцеловались. Но сейчас-то какой смысл ее целовать? Это ни к чему не приведет. И мы лежим, смотрим в безоблачное небо.

— Реальность никогда не бывает такой, как ты себе воображаешь, — говорит Марго.

Небо похоже на современную монохромную картину, меня затягивает иллюзия его глубины, оно делает меня выше.

— Да, это верно, — соглашаюсь я. Но, подумав секундочку, добавляю: — Воображение несовершенно. В чужую голову не залезешь.

Я представить себе не мог, что Марго разозлится, когда мы ее найдем, или что она сочинила детектив. Но все же единственный выход — это пытаться представить себе, что ты сам становишься кем-то другим или мир становится каким-то другим. Это тот самый инструмент, который убивает фашистов.

Марго поворачивается ко мне, кладет голову мне на плечо, и мы лежим — точно так, как мы лежали в моей фантазии в «Морском Мире». Для этого пришлось проехать тысячу миль и выждать много дней, но вот оно: ее голова у меня на плече, дыхание щекочет шею, нас обоих заливает густая усталость. Сейчас мы стали такими, какими я хотел видеть нас тогда.

Когда я просыпаюсь, в уходящем свете дня все кажется таким важным и осмысленным: и наливающееся желтым небо, и тихонько покачивающиеся над головой стебли травы, царственно красивые. Я поворачиваюсь на бок и вижу, что Марго Рот Шпигельман стоит на четвереньках в трех футах от меня, джинсы плотно обтягивают ее ноги. Через какое-то время до меня доходит, что она копает. Я подползаю к ней — сухая земля под ладонями скорее похожа на пыль. Она улыбается. Сердце у меня бьется со скоростью звука.

— Что мы раскапываем? — спрашиваю я.

— Неправильный вопрос, — говорит Марго. — Правильный: кого мы закапываем?

— Ладно. И кого мы закапываем?

— Мы роем могилы Маленькой Марго, Маленькому Квентину, маленькой Мирне Маунтвизель и бедолажке-мертвецу Роберту Джойнеру.

— Эту идею, пожалуй, я могу поддержать, — говорю я.

Земля тут сухая, спекшаяся, испещренная ходами насекомых, она похожа на брошенный муравейник. Но мы упорно роем голыми руками, каждая пригоршня земли испускает облачко пыли. И все же мы выкапываем широкую и глубокую нору. Могила должна быть достойной. Вскоре яма мне уже по локоть. Вытирая пот со щеки, я пачкаю рукав рубашки. Марго порозовела. До меня доносится ее запах, он такой же, как в ту ночь, — прежде чем она сиганула в ров вокруг «Морского Мира».

— Я его никогда как реального человека не воспринимала, — признается она.

Я решаю, что это повод сделать паузу, и сажусь на корточки.

— Кого, Роберта Джойнера?

Марго упорно роет.

— Ага. Ну, то есть он — это какое-то происшествие в моей жизни, понимаешь? Но ведь, как бы это сказать, прежде чем сыграть второстепенную роль в драме моей жизни, он играл главную роль в драме собственной жизни. Я, в общем, никогда не видела в нем личность. Парня, который возился в грязи, как и я. Любил, как и я. У которого оборвались ниточки, который не чувствовал, что его корешок цепляется за землю, который треснул внутри. Как и я.

— Да, — говорю я через некоторое время и снова принимаюсь копать. — Я тоже всегда воспринимал его только как труп.

— Жаль, что я ничего не смогла сделать, — отвечает Марго. — Жаль, что мы не показали всем, какие мы герои.

— Ага, — соглашаюсь я. — Хорошо было бы сказать ему в свое время, что это не конец света.

— Да, хотя рано или поздно что-нибудь тебя все равно убивает.

Я пожимаю плечами:

— Знаю. Я не говорю, что пережить можно что угодно. Но многое все же можно — за исключением самого последнего.

Я снова запускаю руки в землю, тут она куда чернее чем там, у нас. Бросаю пригоршню на образовавшийся за спиной холмик, снова сажусь. Мне в голову приходит мысль, и я стараюсь сформулировать ее вслух. Я еще ни разу не говорил Марго столько слов подряд за всю длинную и полную событий историю наших с ней отношений. Но это мой последний ход в нашей игре.

— Когда я размышлял о его смерти, — случалось это, признаюсь, не часто — я думал именно так, как говорила ты, что у него все ниточки оборвались. Сказать об этом можно по-разному: ниточки оборвались или корабль затонул, но, может быть, мы — как трава: наши корни так тесно сплетены, мы настолько взаимозависимы, что живы все, пока жив хоть кто-то. Ну, то есть метафор можно всяких навыдумывать. Но выбирать свою метафору надо осторожно, потому что вот это как раз важно. Если думать о ниточках, то в твоей картине мира можно сломаться так, что не починишь. Если выбираешь траву, то веришь во всеобщую взаимосвязь, в то, что корни не только держат нас вместе, но и помогают понять друг друга, стать друг другом. У всякой метафоры есть свои последствия. Понимаешь, о чем я?

Марго кивает:

— Мне нравится метафора с ниточками. Давно уже нравится. По моим ощущениям это верно. Но, наверное, из-за этого я воспринимаю боль как нечто более фатальное, чем оно есть на самом деле. Люди не такие хлипкие, какими я их воспринимаю с этими ниточками. Но и про траву мне тоже нравится. Трава связала меня с тобой, помогла увидеть в тебе личность. Но мы все же не побеги одного растения, я не могу быть тобой. Как и ты — мной. Ты можешь хорошо понять другого человека — но не на все сто, согласен?

— Может, на самом деле всё больше похоже на то, что ты говорила раньше — что мы все треснули. Что рождается человек водонепроницаемым цельным судном. А потом происходит всякая ерунда: нас бросают, или не могут полюбить, или не понимают, а мы не понимаем их, и мы теряем, подводим, обижаем друг друга. И наше судно дает трещины. И да, когда появляется первая трещина, конец становится неизбежным. Ну, вот в Оспри начала заливаться дождевая вода, и никто его чинить не будет. Но между тем моментом, как появляется трещина, и тем, когда судно затонет, есть время. И только в это время у нас есть шанс увидеть друг друга, потому что посмотреть за пределы себя удается только через эти трещины, заглянуть вглубь другого — тоже. Когда мы начали смотреть друг другу прямо в глаза? Только когда ты заметила мои трещины, а я — твои. А до этого мы видели лишь вымышленные образы друг друга — это как я смотрел на твое окно, завешенное жалюзи, но не видел, что внутри. А когда появляется трещина, внутрь попадает свет. И свет также выходит наружу.

Марго подносит палец к губам, словно задумавшись, или чтобы закрыть их от моего взгляда, или чтобы наощупь чувствовать слова, которые она скажет.

— Да ты просто нечто, — говорит она.

Марго пристально смотрит на меня, мы сидим глаза в глаза, между нами уже нет барьеров. Если я ее поцелую, это мне ничего не даст. Но мне ничего уже и не нужно.

— Я должен сделать кое-что, — сообщаю я, и она едва заметно кивает, словно знает, что это за кое-что, и я ее целую.

Через какое-то время Марго говорит, прерывая наш поцелуй:

— Можешь приехать в Нью-Йорк. Будет круто. Как целоваться.

И я говорю:

— Целоваться — это просто нечто.

Она:

— Значит, отказываешься?

Я:

— Марго, у меня там вся моя жизнь, и я — не ты, я… — но договорить мне не удается, потому что она меня целует, и в этот самый момент я окончательно понимаю, что тут наши с ней пути расходятся.

Марго встает и идет к своему рюкзаку. Достает свой блокнот, возвращается к могиле и кладет его на дно.

— Я буду по тебе скучать, — шепчет она, не знаю, мне или блокноту.

И я, сам не зная кому, говорю:

— Я тоже. — А потом добавляю: — В добрый путь, Роберт Джойнер. — И бросаю пригоршню земли.

— В добрый путь, юный герой Квентин Джейкобсен, — продолжает Марго, тоже швыряя в яму горсть земли.

Я бросаю еще одну и добавляю:

— В добрый путь, бесстрашная орландийка Марго Рот Шпигельман.

И она:

— В добрый путь, волшебная собачка Мирна Маунтвизель.

Мы засыпаем блокнот землей, притаптываем. Там скоро снова вырастет трава. И станет нашими прекрасными нестрижеными волосами могил.

Мы беремся за руки, ладони у нас шершавые от грязи. Мы возвращаемся в Центральный универсам Ээгло. Я помогаю Марго перенести вещи — стопку одежды, туалетные принадлежности, офисное кресло — в машину. Из-за важности момента говорить должно быть легче, но становится, наоборот, сложнее.

Мы стоим на стоянке у одноэтажного мотеля — прощание уже неизбежно.

— Я заведу сотовый и буду тебе звонить, — говорит Марго. — И по мылу писать. И постить таинственные комменты к статье о «бумажных городах».

Я улыбаюсь.

— Напишу тебе, когда домой вернусь, — обещаю я. — И буду ждать ответа.

— Гарантирую. И еще увидимся. Я не прощаюсь с тобой навсегда.

— Может, в конце лета встретимся где-нибудь перед учебой.

— Ага, — соглашается Марго. — Да, отличная идея.

Я улыбаюсь и киваю. Она отворачивается, а я думаю, всерьез ли она все это мне только что сказала, и вдруг вижу, что у нее задергались плечи. Она расплакалась.

— Ну, увидимся. А пока буду писать, — говорю я.

— Да, — отвечает Марго, не оборачиваясь, дрожащим голосом. — И я тоже.

Этот разговор позволяет нам хоть как-то держать себя в руках, чтобы не сорваться. Рисуя в своем воображении будущее, мы можем сделать его реальным. Или не можем, но воображать будущее все же необходимо. Из щелей льется свет.

Я все еще на стоянке, и меня охватывает понимание того, что я еще никогда в жизни не был так далеко от дома, что я в нее влюблен, но не могу ехать с ней. Я надеюсь, что это какая-то геройская миссия, потому что не поехать за ней — это самая трудная задача, которую я ставил себе в жизни.

Я все думаю о том, что сейчас она сядет в свою тачку, но она пока не садится. Наконец Марго поворачивается ко мне лицом, и я вижу ее мокрые глаза. Пространство между нами исчезает. Мы в последний раз пытаемся сыграть что-то на порванных струнах друг друга.

Я чувствую, как она касается моей спины, мы целуемся в темноте, но глаза у меня открыты, у Марго тоже. Она стоит так близко, что я ее вижу, потому что даже сейчас, ночью, на окраине бумажного города Ээгло из нее сквозь трещины сочится невидимый свет. Потом мы прижимаемся лбами и долго смотрим друг на друга. Да, я отлично ее вижу даже в такой кромешной тьме.

ОТ АВТОРА

Впервые я узнал о бумажных городах, когда учился в колледже на первом курсе: мы наткнулись на один такой с подругой во время своего автопутешествия. Мы ездили туда-обратно по пустынному участку трассы в Южной Дакоте, выискивая этот городишко, обозначенный на карте, — насколько помню, назывался он Хоулен. В конце концов мы просто постучались в какой-то дом. Нам открыла дружелюбная женщина и сказала, что ей этот вопрос задают уже не первый раз. Она объяснила, что город, который мы ищем, существует лишь на карте.

То, что я написал в этой книге насчет Ээгло — почти целиком правда. Сначала он появился на карте — чтобы потом можно было выявить нарушение авторских прав. Владельцы карт «Эссо» то и дело пытались его отыскать, и, наконец, кто-то построил там магазин, и город стал существовать на самом деле. С тех пор как Отто Г. Линдберг и Эрнест Эльперс выдумали Ээгло, в картографии многое поменялось. Но все же такой ловушкой пользуются до сих пор, судя по той моей поездке в Южную Дакоту.

Этого магазина в Ээгло уже нет. Но я думаю, что если бы город снова появился на картах, кто-нибудь там опять бы что-нибудь построил.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я хочу сказать спасибо:

— Моим родителям, Сидни и Майку Гринам. Не думал, что когда-либо дойду до такого, но: спасибо за то, что вырастили меня во Флориде.

— Брату Хенку Грину, с которым мне очень хорошо работается.

— Моей наставнице Илене Купер.

— Всем работникам издательства «Даттон», в особенности своему несравненному редактору Джули Стросс-Гейбел, Лизе Йошковиц, Саре Шамвей, Стефании Оуэнс Льюри, Кристиану Фюнфхаузену, Розане Лауэр, Ирене Вандервурт и Стиву Мельтцеру.

— Моему восхитительно настойчивому агенту, Джоди Ример.

— «Борцам с отстоем», которые показали мне столько реально крутого.

— Моим коллегам по перу Эмили Дженкинс, Скотту Вестерфельду, Джастину Ларбалестье и Морин Джонсон.





Дата публикования: 2014-11-19; Прочитано: 285 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.024 с)...