Выстрелил! дважды!! в корпус» — 63

Глава 65 о Петре Аркадьевиче Столыпине, который был саратовским губернатором и затем возвысился до министра иностранных дел и премьер-министра, доверенного лица императора. Размышления С-а в его бытность губернатором о положении крестьянства: «Что-то запирало крестьянину всякую возможность улучшения, упрочения. А запирала: невозможность подлинно владеть землёю, которую одну только и любил и мечтал иметь крестьянин. Путь ему перегораживало, самого крестьянина заглатывало — общинное владение. И судьба России и спасенье её: остановить эти погромы усадеб, эту крестьянскую раздражённость. Но — не карой, не войсками, а: открыть крестьянину пути свободного и умелого землепользования, которое и обильно бы кормило его и утоляло бы его трудовой смысл. Путь был только один: возвышение техники обработки» [201]. В ежегодных отчетах императору о состоянии губернии С сообщал свои проекты о крестьянстве и земле. В апреле 1906 г. государь вызвал С-а в Петербург, сказал, что «считает его исключительным администратором — и вот назначает министром внутренних дел» (с.8). Вскоре С-а назначили председателем совета министров (премьер-министром). По мнению С-а, «Манифест 17 октября был не только суетлив и плохо продуман, но — неясен и двойственен. Вобранный затем в раму конституции 23 апреля 1906 <…>, он как будто и ограничивал самодержавие, а как будто пытался его и сохранить” (с.11).

О положении в России в 1906 г.: «Запущенность, конечно, есть везде, запущенность оттого, что страна опоздала в развитии, а потом, этим же революционерам сопротивляясь, — несколько десятков лет не развивается нормально, поэтому агитаторским языкам легко. А в воинских частях никакого нагляда за агитацией нет, и воинские начальники привыкли рапортовать “в части всё благополучно”. <…> Да, но и платить бы солдатам не 22 копейки в месяц, и курить разрешать не только в отхожем месте, а за неотданье чести не ставить бесчувственной чуркой. Как и с крестьянами, как и с рабочими, запущенность в армии большая. Есть окостенение традиции, и полковникам и поручикам кажется: ни над чем не надо думать, будет вот так само-само-само плыть ещё триста лет» (с.13). О противостоянии С-а и радикальной интеллигенции: «обе стороны хотели поднять крестьянство: радикальные интеллигенты — поднять на поджоги и погромы, чтобы развалить и перепрокинуть русскую жизнь, консервативно-либеральный правитель — поднять крестьян в благосостоянии, чтобы русскую жизнь укрепить» (с.13).

После нескольких покушений на С-а террористов «начался пресловутый столыпинский террор, настолько навязанный русскому языку и русскому понятию — говорить ли об иностранцах! — что по сегодня он стынет перед нами чёрной полосой самого жестокого разгула. А террор был такой: введены (и действовали 8 месяцев) для особо тяжких (не всех) грабительств, убийств и нападений на полицию, власти и мирных граждан — военно-полевые суды, чтобы приблизить к моменту и месту преступления — разбор дела и приговор. <…> Устанавливалась уголовная ответственность и за восхваление террора (до сих пор для думских депутатов, прессы да и публики — беспрепятственное). <…> Такие драконовские меры вызвали в русском обществе единодушный мощный гнев. <…> Всякий, кто не одобрял громко революционного террора, понимался русским обществом сам как каратель.