П. Психические расстройства у больных с неполноценным Развитием мозга, или наследственным вырождением. 11 страница

Зимой у этого больного случился довольно тяжелый бронхит. Его практически невозможно было выслушать через стетоскоп: он кричал на крик, чтобы показать, какие у него хорошие легкие, тут же демонстрировал ямку, свидетельствующую об отсутствии у него одного из шейных позвонков и т. д.. Вот, по его мнению, 12 причин его болезни: «пять приступов апоплексии — когда кровь бросается в голову, неоднократные попытки отравления: стаканом белладонны, двадцатью граммами мышьяка и двумя граммами опия; избыток пота, психические причины, торговые и семейные неприятности». В последнее время у него наблюдаются обострения с идеями величия. Статьи в газете, любого другого чтения ему достаточно, чтоб он принялся за сочинение проектов реформ: в финансах, экономике, политике и религии. Когда он пишет или обсуждает что-нибудь, то далеко отклоняется от отправной точки (верной или вздорной) и выводит бесконечные «логические» следствия; мысли свои он выражает цветистыми, напыщенными фразами, считая их, разумеется, истиной в последней инстанции. Папка с историей его болезни содержит огромное количество проектов, которые он рассылает отдельным министрам, в правительство, директору больницы и т. д.. Но его первоначальная мысль о костоеде остается неколебима, аргументы против нее лишены для него всякой убедительности. Каждый вечер он прощается с соседями: эта ночь будет для него последней. До сих пор мы наблюдали у наследственных девиантов лишь спонтанное, не обусловленное внешними причинами, возникновение бреда. Больной, которого мы теперь покажем, являет собой пример того, как болезненное наследственное предрасположение психики пришло в движение под влиянием нездорового образа жизни: злоупотребление алкоголем вызывает у этого больного приступ алкогольного психоза, после которого возникает систематизированный бред преследования, сохраняющийся уже три месяца. Вначале картина психоза выглядела очень богатой, с множественными галлюцинациями зрения, слуха: он видел вокруг себя активно действующих лиц, сцены сражения, окровавленные жертвы и сохранил обо всем этом лишь самое смутное воспоминание, но в последующем бред систематизируется и сопровождается одними слуховыми галлюцинациями и обманами общего чувства: речь идет о бреде преследования и отравления. Набл. XXX.L…, камердинер 47 лет. Бабка по матери, умершая в 80 лет, перенесла в течение жизни несколько судорожных припадков. Дядья по матери были пьяницами. Отец тоже пил, умер от водянки. У брата отца были эпилептические приступы. Сам больной припадками в детстве не страдал, до 11 лет посещал школу, умеет читать и писать. Очень впечатлительный, обидчивый, он мог придти в неистовство по незначительному поводу. Был последовательно выездным лакеем, солдатом, камердинером. Два года проработал в клубе, где имел право пить во время работы: поскольку вина там было в избытке, а заработки — высокие, он быстро пристрастился к большим дозам алкоголя: мог, по его словам, пить с утра До ночи и сильно растолстел, пока здесь работал. Оставив это место, он устроился камердинером. В это время он познакомился в винной лавке с неким С…, которому дал взаймы денег: тот будто бы неоднократно судился за кражи и мошенничество и принадлежал к «черной банде», завладевшей сорока питейными заведениями, не заплатив ни за одно из них. За 15 дней до поступления в больницу у больного начались зрительные обманы самого неприятного свойства: он не спал, перед глазами его тянулись черные нити, он видел пожар, вооруженных людей на балконе, грозивших его убить. Галлюцинации продолжались несколько дней, затем он стал спокойнее и начал уже выздоравливать от алкогольного делирия, когда ему показалось вдруг, что в их доме убита женщина. Он вспомнил, что С…, «бандит худшей марки», расспрашивал его незадолго до этого, не водятся ли у этой дамы деньги, и что он входил в дом за час до ее прихода. Он вообразил далее, что его любовница повсюду рассказала о случившемся и на него все глядят теперь странным образом. Перешептывания здесь и там убедили его в том, что его обвиняют в совершении этого преступления — он клянется «всеми святыми», что «всегда был честен, никому не делал зла, что он, наконец, слишком большой трус для такого дела». Он думает, что кто-то воспользовался его отсутствием, чтобы «повесить» на него убийство, совершенное С…, что его с этой целью усыпили вином и медикаментами, которые совершенно затемнили ему голову. Он слышит голоса, говорящие ему: «Совершено преступление», и без конца задает себе один и тот же вопрос: «Что, могут решить, что это я сделал?» — эта фраза неотступно за ним следует. Он отдает себе отчет в том, что слышащиеся ему голоса отличаются от голосов обычных людей: они «идут будто из сна». Ему говорят: «Твоего хозяина убили, чтоб потом ограбить». Он убежден в том, что все принимают его за убийцу, и видит, как все с любопытством его разглядывают: ему готовится примерное наказание. Он не осмеливается обратиться в больнице к фельдшеру и находящимся здесь больным: он узнал в них людей со старого места работы. Однажды он прочел в газете статью о кремации и с тех пор более всего на свете боится сожжения. Его предупредили, что его «бросят в печь и кремируют», одна женщина сказала: «Это все-таки несчастный человек, его должны кремировать, это навечно». Именно кремация обречет его на вечные муки. Он хочет приблизить конец своих терзаний и ускорить смерть, колотится головой о стену и о края кровати, бьет себя утюгом, оставленным в его палате. Поскольку все равно придется умереть, лучше самому убить себя и сделать это незамедлительно. Его помещают в наблюдательную палату — ему кажется, что его хотят здесь отравить, он отказывается от пищи, находит в ней резкий привкус; тот, кто принес ее, своим видом будто хотел сказать: «А, он понял, что ему подсыпали яду, потому что он сам убийца. Все, пришел его последний день, смертный час его будет похуже всякой казни». Он считает, что все происходит не в Париже, а в другом городе, и узнает тамошние сады в окрестностях больницы Идеи преследования со временем лишь возрастают в силе. «Вы меня вызвали в кабинет, говорит он, специально для того, чтобы люди услышали, что я скажу». Больные отказываются от общения с тем, кого считают убийцей, газеты пишут о его преступлении, называют его «свиньей». Он по-прежнему считает, что в пищу ему подсыпают яд, отчего он испытывает «боли во внутренностях, покалывания и дрожь в теле». «Я вижу, что все кончено, безутешно говорит он, меня скоро не будет». «ч. Истории разных больных, с которыми мы только что ознакомились, наглядно демонстрируют фундаментальные различия, отделяющие хронический бред от бреда наследственных девиантов — как бы ни варьировали в пределах своей группы описанные выше случаи. Имеет ли место развившиеся еще в детстве бредовые идеи величия, которые предопределяют характерное для девиантов-преследователей бредовое поведение (Набл, XXVII), или бред преследования, который вырастает из алкогольного делирия (Набл. XXX), имеем ли мы дело с неизменными в течение всей жизни бредовыми построениями или же со вспышками полиморфного, текучего бреда — во всех случаях задолго до развития бреда наблюдались то более, то менее очевидные проявления преморбидной патологии, исходно связанной с отягощенной наследственностью, с болезненным складом психики. Мы ни разу не встретились здесь с закономерностями течения, сходными с теми, что неизменно и единообразно присутствуют при хроническом бреде: с последовательностью четырех периодов заболевания, со строго этапной его эволюцией. Двенадцатая лекция. Судебно-медицинские соображения. Лечение Клинические лекции по душевным болезням Маньян В.

Двенадцатая лекция. Судебно-медицинские соображения. Лечение. В предыдущих лекциях мы уделили много внимания различным формам бредового поведения у описанных нами больных: мы видели, как часты акты насилия, которыми больные с хроническим бредом пытаются положить конец воображаемым мучениям, насколько эти действия, так сказать, фатальны для таких больных, жизнь которых, вследствие непрерывных и всеобъемлющих чувственных обманов, делается совершенно для них невыносима. Мы отмечали как бы взбирающуюся по ступенькам опасность этих реакций. Вначале они носят пассивный характер: больной лишь бежит от своих преследователей; затем он начинает активно защищаться, обращается с жалобами ко всем, кто, по его мысли, может и должен ему помочь: к судьям, депутатам, префекту полиции; далее, приходя в отчаяние от безуспешности предпринимаемых им попыток и возрастающей наглости» врагов, вооружается и решает покончить с ними собственными средствами. «Я не знаю душевнобольных более опасных, пишет Tardieu, чем галлюцинанты, когда они отвечают ударом ножа на слышащиеся им оскорбления или разряжают огнестрельное оружие в сторону толпы, стоящей в отдалении и будто бы говорящей о них унизительным для них образом. Мы также приводили примеры того, с каким неколебимым упорством преследуемые преследователи, беспрестанно терзаемые овладевшими ими представлениями о причиненном им ущербе и отказе в правосудии, охотятся за своими предполагаемыми обидчиками. Всецело во власти чувства мести, глухие к голосу рассудка, они начинают ожесточенную кампанию травли этих лиц: устные оскорбления и клеветнические пасквили, обличения в прессе, угрозы, акты насилия, покушения на жизнь — они ни перед чем не останавливаются для утоления своей ненависти. Испытываемые ими неудачи нисколько не обескураживают их, но являются для них лишь очередными «безобразиями», подтверждающими их бред и подстрекающими к новому мщению. Больные этого рода: страдающие хроническим бредом или преследуемые преследователи — весьма часто совершают по болезненным мотивам преступления и правонарушения, требующие проведения судебно-медицинской экспертизы, которой надлежит установить обусловленность болезнью инкриминируемого им деяния и выявить бредовые идеи, которыми испытуемые руководствовались при его совершении. В случае больных с хроническим бредом речь идет об установлении причинной связи между преступлением (правонарушением) и длительно существующим бредом с доминированием в клинической картине галлюцинаторных обманов восприятия; в случае преследуемых преследователей необходимо восстановить предысторию болезни и показать, что поступки больного являются результатом патологических реакций мозга, изначально и глубоко расстроенного в своем повседневном функционировании. Из констатации того и другого факта естественным и равным образом следует признание полной невменяемости больного. Задача эта бывает далеко не проста — особенно в случае преследуемых преследователей. Что касается больных с хроническим бредом, то мы знаем, что и они могут долго сохранять способность логического мышления: мы видели, с какой внешней убедительностью они могут отстаивать свои бредовые концепции и насколько ясным может представляться их сознание — несмотря на продолжающиеся, иногда интенсивные, слуховые обманы. Тщание, с которым они зачастую скрывают свой бред, давно уже подвергшийся систематизации, скрытность, с которой утаивают наличие у них необычных болезненных ощущений, которые, как они хорошо знают, будут расценены окружающими как проявления безумия, все это приводит подчас к тому, что больные, совершившие акт агрессии, покушавшиеся на чью-то жизнь, воспринимаются людьми, не знающими их болезни, как лица здоровые и полностью ответственные за свои поступки. Это те случаи бреда, которые еще недавно называли частичным бредом (delire partiel). «Психика больных, пишет о них Tardieu, явно нарушена в каком-то одном пункте, но в прочих отношениях обнаруживает почти полную сохранность». «Именно с такими душевнобольными, говорит он в другом месте, эксперт сталкивается с самыми большими трудностями: когда пытается доказать судьям очевидные положения своей науки; в отношении именно этих больных были допущены достойные глубокого сожаления юридические ошибки, приводившие несчастных больных едва ли не под нож гильотины». Но и в этих случаях, осложненных диссимуляцией больных, врач обязан выявить и самым неоспоримым образом продемонстрировать суду патологическую природу их состояния: он должен доказать, что его подопечный, хотя его ум и выглядит целостным и не тронутым болезнью, хотя он и выполнял до последнего времени свои повседневные обязанности, является на самом деле галлюцинантом и носителем давно систематизированного бреда. Ему предстоит установить течение болезни и показать, как после периода вызревания бредовых идей больной перешел в период явного бреда преследования, как он, почти ни с кем не делясь своими переживаниями, молча строил бредовую фабулу; врач должен убедить суд в наличии у больного галлюцинаций слуха и других чувств, расстройств общего чувства и установить самую тесную связь между этими обманами и преступлением, в котором больной обвиняется. Основываясь на этих неоспоримых данных, врач сделает вытекающий из самой природы заболевания вывод о невменяемости испытуемого. Ответственность больных за совершаемые ими поступки оценивается в разных странах по-разному. В Англии, например, патологические акты душевнобольных в течение многих лет рассматривались как поступки здоровых людей, лишь поставленных в особые условия — те, что создаются бредовыми переживаниями больных. Если галлюцинант давал, например, пощечину или наносил удар кулаком в ответ на заподозренную им ругань, его оправдывали: потому что здоровый человек на реальное оскорбление ответил бы тем же, но если тяжесть реакции больного была несоразмерима с нанесенной ему «обидой», если он убивал того, кто оскорбил его словом, ему выносили обвинительный приговор и он становился преступником. Такой подход к делу лишен конечно всякой логики: человек либо здоров психически, либо нет, и если он болен, то не может отвечать за свои действия. Tardieu изложил это с предельной ясностью: «Эксперт должен прежде всего выявить идею-фикс больного, доминирующую и ложную концепцию, которая предопределила его поступки и объясняет их совершение. Отнесясь к изучаемому им случаю с достаточным вниманием, врач вынужден будет признать, что у этих больных не обнаруживается ни волевых расстройств, ни гомицидомании в тесном смысле слова: напротив, умственные способности их чрезвычайно развиты — но с той особенностью, что, основываясь на ложных посылках, руководствуясь галлюцинациями и иллюзиями чувств, они делают выводы одновременно последовательные и безумные и, как следствие этого — предпринимают самые разрушительные и прискорбные «ответные» действия. Такие душевнобольные являются бесспорно и безусловно невменяемыми и врач может и должен приложить все усилия к тому, чтобы отвести от них обвинение, которое в данном случае разит не преступника, а больного, достойного всяческого сострадания». Действительно, с каким бы искусством ни готовилось преступление в таких случаях, как бы ни объяснял его сам правонарушитель и несмотря на очевидное присутствие преднамеренности в его поступках, больной с хроническим бредом ни при каких обстоятельствах не может быть признан ответственным за свои деяния. Абсолютная невменяемость его определяется не только бредом как таковым: идеями преследования, придающими мучительную окраску иллюзиям и галлюцинациям и подводящими больного к совершению преступления — иногда к этой основной побудительной причине присоединяется, так сказать, более непосредственная: чувственные обманы, которые вмешиваются в ход событий и подталкивают больного к агрессии. Больной, подготовленный к ней самой природой своего страдания: постоянной тревогой, страхом за свое существование, подстегивается галлюцинациями и делается в этот момент вдвойне опасен и расположен к самым тяжким актам насилия. Legrand du Saulle (Le delire des persecutions, 1871) считал, что в таких состояниях возможна разная мера ответственности больных: постановка вопроса объясняющаяся отчасти тем, что этот автор, равно как и Lasegue, включал в группу бреда преследования разные по своей природе заболевания. И при хроническом бреде могут возникнуть сложности при проведении судебно-медицинской экспертизы, но трудностей этих значительно больше в случаях преследуемых преследователей. Сама проблема здесь тоньше и деликатнее: из всех разновидностей душевных заболеваний они дают больше всего поводов для дискуссий и приводят иногда к самой ожесточенной полемике между специалистами. Расстройства психики у этих больных и течение их заболевания имеют совершенно особый характер, не встречающийся при других психических расстройствах. Их резонерские наклонности, особенная физиономия, так отличающая их от прочих душевнобольных, могут, при поверхностном знакомстве с ними, ввести в заблуждение и создать впечатление, что речь идет о простых состояниях аффекта. У больных хроническим бредом имеются галлюцинации, являющиеся безусловно патологическим феноменом, не оставляющим сомнений в болезненной основе поведения больного, который зачастую действует под их непосредственным влиянием; кроме того, налицо обычно очерченная во времени история заболевания, характерная эволюция его, начало болезни в зрелом возрасте больного, до того психических отклонений не обнаруживавшего; все это в конце концов убеждает суд; но все выглядит не так в случае преследуемых преследователей: их бред является как бы заострением всегда присущих им черт характера, развивается у индивида, исходно неуравновешенного, у которого нет двух половин жизни, как у больного хроническим бредом: одной, достаточно долгой, лишенной каких-либо расстройств, другой — с явными болезненными симптомами и характерным течением психоза. У преследуемого преследователя история болезни — это история его существования. Больной хроническим бредом редко сообщает свой бред другим, преследуемый преследователь делает это значительно чаще, он заражает бредовой убежденностью окружающих, представляет себя борцом за справедливость, страдает и в одиночку борется с судьями, врачами, властями — неудачные столкновения с ними лишь разжигают в нем жажду мести. Своей позой страдальца, не сломленного превратностями судьбы, он завоевывает общие симпатии, люди сочувствуют его несчастьям; в то же время его повышенная Умственная активность, ораторские способности, с которыми он отстаивает свою правоту, отсутствие у него галлюцинаторных расстройств — все это убеждает некоторых в его психическом здоровье. В то время как психическая зараза в случае хронического бреда ограничивается самыми близкими к больному людьми, преследуемый следователь распространяет ее среди своего окружения значительно дальше и глубже, он может найти поддержку в прессе и у самой широкой аудитории. Легко понять поэтому, насколько затруднительной для врача-эксперта бывает оценка больных такого рода. Именно эти трудности и являются причиной того, что стационирование этих больных, столь необходимое прежде всего для них самих, осуществляется лишь тогда, когда они, по словам Krafft-Ebing: «уже расточили свое достояние, одолели судей бесконечными тяжбами, нарушили все общественные приличия, подорвали уважение к суду, заразили своим бредом близких или даже отомстили за себя убийством одного из своих противников». Повторим еще раз: несмотря на сохранность у таких больных памяти и логического мышления, несмотря на их высокую интеллектуальную активность, они руководствуются в своих поступках чувствами, имеющими сугубо болезненную природу, и акты, им инкриминируемые, определяются патологическими мотивами; чтобы доказать это, приходится реконструировать всю предшествующую жизнь больного и доказывать наличие у него врожденного психопатического состояния. Наследственного девианта можно заподозрить уже по его родственникам; ознакомление с его изначальным складом психики выявляет черты ее неустойчивости, неравномерность развития интеллекта — иногда односторонне одаренного, аномалии и противоречия характера. Обладая, с одной стороны, симптомами общими со случаями морального помешательства, с другой — точками соприкосновения с резонирующими маниаками, преследуемые преследователи имеют и четко выраженные различия с теми и другими, что позволяет выделить их во вполне обособленную однородную группу, уже нами рассмотренную. Перепроверка сообщенных больным фактов, которые он сплошь и рядом искажает или полностью перевирает, позволяет установить истинную картину реакций больного, совершенно не соразмерных причинам, их породившим: слепой настойчивости, с которой он добивается своих требований; упорства, которое не может поколебать ни один довод разума; ложности аргументов, которыми он пользуется для обоснования своих притязаний, хотя они и имеют видимость логичности и хитроумия; овладевающего характера его бредовых представлений и вытекающих из них угроз; клеветы, направленной вначале на тех, чьей жертвой он будто бы становится, а затем и на всех, кто не разделяет его точки зрения, и наконец, актов грубого насилия, перед которыми ничто уже не может его остановить, все это не что иное. как признаки исходной и с годами лишь возрастающей психической неустойчивости больного. Прежде чем покончить с этим предметом, приведем еще два примера этой столь интересной для врача клинической разновидности. Вначале речь пойдет о больной, экспертиза которой проводилась нами совместно с гг. Brouardel и Motet. Больной этот покушался на жизнь высокопоставленного политического деятеля. Он представляет собой законченный образец типа преследуемых преследователей: с их психической нестабильностью, безудержным тщеславием, моральными дефектами, хаотичной и бесплодной деятельностью, глубинным, всеобъемлющим эгоизмом психики. Обладая развитым интеллектом, постоянно деятельный, он пребывает в состоянии непрерывной умственной экзальтации. Он вводит в заблуждение людей, живет одним днем, ввязывается в авантюры всякого рода: то начинает производить напильники, то занимается модой, то посвящает себя изобретательству и делает открытия — в частности, нового способа изготовления витражей. Позже становится самоучкой-химиком и находит, по его словам, новое взрывчатое вещество, перед которым не устоят никакие укрепления. Он интересуется и социальными проблемами, работает над составлением словаря синонимов, сочиняет стихи и памфлеты. Эта умственная сверхактивность не приносит никаких результатов вследствие отсутствия постоянства в чем бы то ни было — и он влачит жалкое существование. В этой трудной ситуации, в которую он сам себя загнал, во всех своих бедах и неудачах он винит правительство — хотя они лишь итог порочной организации его психики. В ноябре 1887г происходит событие, делающее этого обычного житейского сумасброда опасным сумасшедшим. Приговоренный 11-ой судебной палатой к месяцу тюремного заключения, он восклицает: «Они еще обо мне услышат!»— и так же, как он жил: то есть, безудержно и не зная ни в чем меры — начинает борьбу с судом, наделяет себя правом вершить правосудие, готовится преподать урок человечеству. В это время организм его уже изнурен и подточен постоянным умственным переутомлением и недоеданием. Он грозит смертью президенту 11-ой палаты и, подвигнутый на это полемикой, развернувшейся в это время в прессе, бросается в большую политику. Он замышляет всеобъемлющую месть, которая потрясет основы всего общества. Должны быть наказаны не только его обидчики, но и те, чьи политические взгляды представляются ему вредными для общего блага. Взвешивая ответственность каждого, он разделяет всех своих будущих жертв на 4 категории: из общего числа 19 человек трое будут приговорены к смерти, из них двое — его личные враги и один публичный; четырем будут нанесены тяжелые ранения, семи — ранения меньшей тяжести и, наконец, пяти — лишь легкие раны. Поскольку, далее, каждый из понесших наказание должен отвечать не только за себя, но и за других, то он проводит своего рода аукцион, в котором каждому придается некое число, соответствующее мере его виновности. Он подготавливает для этого 122 бюллетеня: одному он придаст 13 таких бюллетеней, второму — 4, г-ну X… — 18, г-ну Y… — 10, своему следственному судье — «• генералу F… — также 6 и т. д.. Он пишет при этом: «Я приговариваю презренного D…, лжесвидетеля, вора, подделывателя документов к перебитию двух лап на уровне колена, N…, укрывателя краденого, подделывателя и неблагодарного клеветника к тому же наказанию с 8-ью номерами в шляпе за D… и 6-ью номерами за W…. Девица L… и мадам М… — женского пола и удостоятся лишь моего презрения. Чтобы оправдать самосуд, больной приступает далее к подготовительной работе самого странного свойства. Он составляет биографии своих заложников и кончает каждую из них обвинительным заключением: «Еще один, который отправится в мою шляпу с десятью номерами, он заплатит за свое бесстыдство лапой, сломанной в колене, это будет ему достойное вознаграждение». Судьи, адвокаты, нотариусы, депутаты, министры — все проходят перед его трибуналом, он один справедлив и честен. Он с удовольствием разъясняет преимущества того, что сам называет «моим самосудом»: «Разве вы не видите, что эта лотерея во сто раз логичнее, полезнее, моральнее, здоровее, справедливее, оперативнее и действеннее, чем обычное правосудие, которое тащится столь медленно и бывает так предвзято? Вот что значит мой самосуд — сравнивайте сами и можете быть уверены, что пройдет немного времени и вместо того, чтоб называть его безумием, все разумные люди, которым дорого истинное правосудие, начнут считать его самым полезным и пристойным делом. У меня появятся последователи, можете в этом не сомневаться. Убить, одну бешеную собаку — разве это не мера против десяти тысяч таких псов, которые готовы уже кинуться сворой на человечество?» 17 ноября он пишет: «Сегодня я разыгрывал лотерею и выиграл X… — я счастлив, что на него выпал жребий Это ядовитая муха, куколка шершня холерного вибриона, уже готовая вылезти из своей оболочки и вылететь наружу, королева роя прохвостов, готовящихся обрушиться на нашу бедную Францию, роя, чьи бесчисленные укусы заразят нас заразой, худшей, чем холера. Подумать только: мне, бедному, осмеянному всеми изобретателю, мне, столько раз оплеванному, ограбленному, оклеветанному, ославленному, разоренному, обанкротившемуся, осужденному за шантаж (да!) к тюремному заключению, мне, этому пигмею, выпала благородная участь уничтожить X…, освободить Францию от моровой язвы!! Я вытащил из шляпы его номер — воистину это была несравненная удача после стольких не заслуженных мной несчастий: моя жизнь теперь вознаграждена достойным образом В период президентских выборов его возбуждение достигает высшего предела: он ищет способа проникнуть в Версаль, чтобы убить X… — в случае, если его выберут. Он охотно рассказывает о происшедшей в Бурбонском дворце сцене. «19 декабря пришел час принятия решения. Я подготовил к этому дню ловушку и разыграл карту Н…. Я приехал в палату депутатов, назначил ему встречу и занятно, как в разные эпохи повторяются одни и те же ошибки и заблуждения разума. Примерно в таком же тоне изъясняется один всеми уважаемый российский генерал, которого попросили высказаться по внутриполитическим проблемам: «Я не восхваляю Пиночета в принципе, но что он сделал? Ушел от тотального развала государства и поставил армию на первое место. С ее помощью заставил всех элементарно заниматься своим делом. Крикунам всем закрыл рот — это в подтверждение той же теории, когда один раз по столу, сто человек — на алтарь человечества и — закрыт вопрос.» Газета «Известия», 20. VII.94. Примеч. перев.) выстрелил в него. Я был само хладнокровие и с места не сдвинулся — выстрелил go второй раз, кто-то насел на меня сзади, я говорю ему: «Я что, стреляю в мелочевку, кретин?» Какой-то журналист пытался спасти бандита — я кричу ему: «Олух, ты никого уже спасти не сможешь!» В ходе расследования А… был помещен в изолятор — в состоянии острого и сопровождавшегося галлюцинациями маниакального приступа, который длился 5 дней и прошел без последствий. Во время пребывания в тюрьме он занят прежде всего зреющими в его голове трудами и планами. Он сообщает экспертам, что должен закончить серию начатых им проектов. Он хочет объединить политический и гуманитарный вопросы. Он займется воспитанием мальчиков и затем — девочек, потому что оба вопроса по-разному, но в равной мере важны для общества, потом — обучением родителей. Для всего этого ему нужно много времени. «Дайте мне срок, — требует он.— Мне нужно десять лет работы. Если какой-нибудь идиот-судья освободит меня, я начну все с начала. Я говорю, что думаю, и не прячу своих мыслей. Я действовал преднамеренно и, потом, меня нужно поместить в больницу хотя бы для того, чтобы мой памфлет нашел дорогу к читателям: без этого правительство почувствует себя шокированным. Если я буду на свободе, когда он будет напечатан, то против меня сразу же возбудят дело. Освобождение не нужно ни мне (я эгоист и начинаю с себя), ни им, ни обществу. Это будет та же история, что с серной кислотой. Первая женщина, плеснувшая в лицо любовнику серной кислотой, была оправдана, вторая и третья тоже — я также начну все с начала.» В больничных условиях он спокоен, занят правкой памфлетов против Бисмарка, на которого направлена теперь вся его ненависть, работает не покладая рук над политическими и социальными проблемами, хочет предложить новое оружие и свои военно-стратегические концепции. Интеллектуальная активность этого больного, кажущаяся стройность его суждений, ловкость, с которой он подготовил и осуществил покушение, могли вызвать у кого-то сомнения относительно наличия у него болезни, но более углубленное исследование его жизни: всего его поведения, свидетельствующего о его крайней неуравновешенности; бесконечного противостояния и оппозиции обществу; навязчиво одолевающей его жажды мести; этого списка врагов, в котором государственный деятель стоит рядом с контролером-бухгалтером, назвавшим его неплатежеспособным, с адвокатом, выступившим против него, с судьей, признавшим его виновным, с рабочим-типографом, который тоже каким-то образом принял участие в его преследовании, с его собственной щей, на которую он имел какие-то основания жаловаться; эти вынесенные им приговоры, придуманная им система наказаний, лотерея, выбор жертвы по жребию — все это, конечно же, свидетельствует о Чаличии глубоких умственных расстройств, о болезненной природе его поступков. ⇐ Предыдущая18192021222324252627Следующая ⇒ Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 318 | Нарушение авторского права страницы studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.011 с)...