Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
поспеть. В конце концов профессия юриста сейчас востребована, а такой шанс нельзя упускать. Такова позиция обычного "здравомыслящего" и "уважающего себя" (вернее, знающего себе цену) юриста-профессионала, и осуждать его как-то не поворачивается язык. И все же...
И все же что-то подмывает задать самому себе и коллеге-юристу "неудобные" (прежде всего для профессионального самосознания) вопросы. Ну, например: можно ли назвать все более увеличивающуюся в объеме и все более хаотическую массу законов, указов, постановлений, правил, распоряжений Правом или же мы имеем дело с некоторой фикцией, имитацией права, все более отчуждающей от себя "маленького человека"?
Ж, Ведель, мировая величина современной юриспруденции, поразил своих коллег признанием: "Вот уже много недель, даже много месяцев, я "иссушаю" себя вопросом, внешне невинным; "Что такое право?" Это мое состояние, само по себе не делающее мне чести, усугубляется чувством стыда. Я прослушал свою первую лекцию по праву шестьдесят лет назад; пятьдесят лет назад я сам стал читать с кафедры лекции по праву; я не переставал профессионально работать как юрист, будучи поочередно или одновременно адвокатом, профессором права, автором книг, советником и даже судьей. И вот я пребываю в смятении подобно студенту первого курса, сдающему незаполненный экзаменационный лист, потому что ему не удалось наскрести для ответа даже нескольких крох..."1 Смятение бывшего председателя Конституционного Совета Франции можно понять: в его стране нор-.мативный позитивизм ("буква закона превыше всего") часто подменяет собой право. Не лучше обстоит дело и в России. Государственная Дума исправно выдает на-гора все новые законы, Президент — указы, Правительство — постановления, но можно ли, положа руку на сердце, сказать, что права как меры свободы и справедливости становится больше?
В. С. Нерсесянц разводит понятия "права" и "закона", но одновременно показывает и их взаимообусловленность. Для
! Vedei G. Indefinissable, mais present. Droit, 1990. № 11. P. 67.
Введение
него право — это исторически определенная и объективно обусловленная форма свободы в реальных отношениях. Закон же придает праву всеобщность формы'. Но гипертрофия этой формы, пугающая своей сложностью и противоречивостью даже юристов-профессионалов, все более усложняет ориентирование современного человека в системе правовых координат. Закон опутывает его тысячами нитей и делает иллюзорной его свободу. Сам же В. С. Нерсесянц пытается найти выход из кризиса современного правопонимания в развиваемой им либертарно-юридической правовой аксиологии; он "исходит из различения права и закона (позитивного права) и под правом (в его различении и соотношении с законом) имеется в виду не естественное право, а бытие и нормативное выражение (конкретизация) принципа формального равенства (как сущности и отличительного принципа права)"2.
Пока одни юристы разгребают авгиевы конюшни законодательной неразберихи в судебных исках и спорах, их коллеги-теоретики пытаются найти корни отчуждения права от конкретного человека, обосновать далеко не всеми усвоенную истину о том, что подлинное, а не суррогатное, правовое бытие человека возможно лишь в развитом гражданском обществе. Другие авторы ищут выход из правового лабиринта в сближении права с цивилнзационными, культурными основами жизни общества и отдельного человека, в сочетании традиционного, освященного религией и обычаем права с современным правом.
Не менее остро стоит проблема антропологизации права как отражение проблемы преодоления кризиса современной демократии, утраты ею человеческого измерения. Заформа-лизованность традиционных форм демократии, отсутствие у современной демократии инновационных потенций, а главное, интереса к отдельному человеку обусловили ее глубокий кризис, по поводу которого уже бьют тревогу многие исследователи и общественные деятели. Проблема эта, правда, не нова. О кризисе традиционной демократии писали в начале XX в.
' См.: Нерсесянц В. С. Право и закон. М., 1983. 2 Нерсесянц В. С. Юриспруденция. М., 1998. С. 4.
Введение
М- Острогорский, Р. Михельс, М. Вебер. Г. Кельзен уловил опаснейшую тенденцию в развитии демократии: ее язык, ее содержание становятся все менее понятными для обычного человека. И. Шумпетер считал, что демократия стала обычным символом веры, теряющим свою рациональность1.
И современная демократия, и современное право стоят перед выбором форм своего выживания в условиях ускоряющихся процессов глобализации ("монднализацни") проблем современного мира, сметающих, как ненужную ветошь, многие из казавшихся незыблемыми, вневременными, универсальными представления о человеке и его социальном бытии. Воистину все актуальнее звучат строки Г. Гессе:
То, что вчера еще жило, светясь Высокой сутью внятного ученья, Для нас теряет смысл, теряет связь, Как будто выпало обозначение.
(Пер. С. Аверинцева)
Вызовы глобализации. Рубенс веков.— время беспрецедентной глобализации современного мира, военно-стратегической, экономической, политической, информационной, культурной. Компьютеризация потоков информации, внедрение Интернета — изобретения, сравнимого по своим последствиям с открытием в начале XX в- ядерной реакции, возвещают о пришествии "нового человека" — человека нумерического, созидательная, творческая способность которого либо резко снижается, либо замыкается в границах знаково-цифровых символов. Соответственно снижается и уровень юридизации мышления современного человека, особенно молодежи, что отмечают социологи и антропологи. Homo juridicus может исчезнуть как исторический тип человека-гражданина уже через одно-два поколения.
Глобализация и универсализация культуры, американский "культурный империализм" уже привели к банали-
1 См. обзор работ на эту тему: Ковлер А. И. Кризис демократии? Демократия на рубеже XXI в- М-, 1997.
Введение_____________________________________О
зации многих мировых культур, культуры вообще. Как следствие, подрываются основы не только культурного плюрализма, но и плюрализма правового: стираются границы между правовыми семьями и правовыми системами, базирующимися на общности типов культур и цивилизаций'.
Вовлечение новых государств в Европейский Союз и Совет Европы имеет одним из основных условий стандартизацию их правовых систем, т. е. значительную степень унифор-мизации и поэтапный отказ от многих так называемых национальных особенностей правовых систем государств-наций2. Отныне история европейского права пишется в Брюсселе и в Страсбурге.
Экономическая же глобализация ведет к фрагментации власти государств-наций: в мире действует более сорока тысяч многонациональных корпораций, рынки товаров, капиталов и услуг все чаще формируются вне государств и вне их правовых систем. Международные торговые конвенции и международный правовой обычай (в лучшем случае) либо правила игры мафиозного "интернационала" (в худшем случае) регулируют основные потоки экономических обменов. Именно на них ориентируются предприниматели, вовлеченные в эти потоки. Национальному праву остается все меньше места на мировом экономическом рынке.
Международно-правовые гарантии прав человека, получившие свое юридическое оформление с принятием Всеобщей декларации прав человека (1948), Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (1950), Международного пакта о гражданских и политических правах (1966), Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975), различных конвенций и других актов, предусматривают создание надгосударствен-ных органов защиты прав человека, таких как Комиссия ООН по правам человека, Международная организация труда, Ев-
См.: Графский В. Г. Всеобщая история права и государства- Тема 33. "Изменение в праве под влиянием глобальных и региональных процессов". М., 2000. 2 См.: Топорник Б. Н. Европейское право. Гл. 1. М., 1998.
Введение
ропейский Суд по правам человека и др.1 Исчерпав национальные средства защиты своих прав, гражданин отныне имеет возможность апеллировать к международным, т. е. надгосударственным, органам, выступая нередко с иском против своего государства. Правовое бытие современного человека раздвигает веками формировавшиеся границы национально-государственных правовых систем и также приобретает глобальное измерение.
Процессы правовой глобализации (требующие, конечно, отдельного анализа) устанавливают, таким образом, иную иерархию правовых норм, чем та, в которой протекала жизнь предшествующих поколений; разрушают исторически сложившиеся типы правосознания. Современная правовая теория, как и право в целом, должны дать ответ на вызовы правовой глобализации, адекватные масштабности возникшей проблемы. Добавим к этому проблемы (тоже глобального характера) мутации современной семьи — все большее распространение так называемой нуклеарной (т. е. малочисленной) семьи, института матерей-одиночек и отцов-одиночек; проблемы альтернативного воспроизводства человека; интернационализацию усыновления и т. д. — и мы получим матрицу правовых координат современного человека, существенно, если не радикально, отличных от правовых координат бытия человека, скажем, довоенного. И все это происходит на протяжении жизни всего одного-двух поколений.
Упрощенно сформулируем еще один "неудобный вопрос":
что есть благо и что есть зло в современном праве (предвидя при этом, что вторая часть вопроса кому-то покажется кощунственной)?
Современное право: две стороны медали. Две великие революции XVIII в., американская и французская, совершались юристами, которые уповали на силу закона и которые были убеждены, что нескольких хороших законов достаточно для утверждения нового общественного порядка. К тому же многие из законов и кодексов того времени представляли
* См.: Картпашкин В. А. Международная защита прав человека // Общая теория прав человека. М., 1996.
Введение____________________________________/
собой запись и кодификацию существовавших обычаев. До середины XIX 'в. сохранялась вера в неизменность основных принципов, унаследованных от школы естественного права. Законы и кодексы изменялись редко, было их немного, излагались они ясными недвусмысленными формулировками. Стендаль, когда у него возникало желание придать своему стилю больше краткости и выразительности, обращался к Гражданскому и Семейному кодексам Наполеона.
Картина меняется в начале XX в. Окончательно порвав с религией, испытывая давление позитивных наук, настаивавших на детерминированности условий жизни человека обстоятельствами, выходящими за пределы его воли, право теряет свои исторические и идейные корни (хотя свет маяка этических установок еще брезжит) и пускается в свой дрейф, продолжающийся и поныне.
Сегодня, стремясь поспевать за ускоряющимися изменениями в обществе и экономике, право изменяется и разрастается небывалыми темпами: половина нормативного массива в мире создана менее чем за тридцать последних лет. Чем больше производится права, тем большее число юристов необходимо для его толкования и более или менее адекватного применения. Профессия юриста, адвоката, нотариуса, судьи, судебного исполнителя становится массовой профессией, нередко доходным промыслом. Но инфляция права-закона неизбежно приведет (и уже приводит на Западе) к "инфляции" самих юристов, подобно тому, как на волне научно-технической революции произошло неизбежное перепроизводство инженеров и техников...
Количественное увеличение нормативного массива сопровождается его специализацией: появляются все новые отрасли права, претендующие на сбой предмет. Но специализация права, сама по себе отражающая объективные процессы юридизации бытия человека, приводит к его (права) фрагментации: некогда целостный для восприятия объект познания (вспомним Законы Ману и Хаммурапи, Законы XII таблиц, Дигесты Юстиниана или "Русскую Правду") распадается на множество осколочных фрагментов. Удержание в памяти одного человека даже общих идей этого мозаичного
8 Введение
массива становится невозможным, как, собственнно, и руководство этими идеями в повседневной жизни. На смену подлинному праву приходит его суррогат в виде произвольных толкований и комментариев.
Компьютеризация правовой информации позволяет несколько упорядочить правовой массив путем низведения его до уровня обычного информационного потока наряду с экономической статистикой и другими поддающимися математической обработке данными. Оператор с математическим образованием производит классификацию нормативной информации по формальным признакам и ключевым словам, иначе говоря, помимо очевидных издержек такого процесса (механистический внеценностный подход к объекту, неизбежный конформизм мышления лиц, обрабатывающих вводимые в память машины данные) приходится констатировать передачу принятия решений по большому кругу вопросов права другим наукам, в частности математике и информатике. Выводимая на экран информация представляет собой в большей мере результат поисковой операции, проведенной по законам математической логики, в меньшей мере — результат юридической квалификации, в еще меньшей мере — акт юридического познания и совсем в ничтожной мере — акт юридического суждения. В этом состоит, пожалуй, основной парадокс современного права: чем больше правового массива и средств его обработки и классификации, тем меньше права в подлинном смысле этого слова.
Современный юрист испытывает колебания перед лицом возрастающего спроса на право: стоит ли производить все новые и новые, более специализированные нормы, усугубляя тем самым проблему перепроизводства права, или мечтать вслед за Овидием об обществе без права в традиционном его понимании?
На самом деле ответ на поставленный вопрос "кафедральным" юристам представляется достаточно простым:
"Юрист должен научиться мыслить право по-другому, если у него еще есть надежда дать ответ на законные вопросы, которые ставит перед ним общество. Право, более тесно связанное с моралью, менее императивное, более гибкое и ме-
Введение_____________________________________9
нее объемное — вот несколько направлений, в которых следует двигаться"'. Это не призыв вернуться к традиционным обществам с их морализированным, освященным мифологией и религией, а потому естественно обязательным, гибким и легко усваиваемым правом, а предложение использовать опыт этих обществ, более приближенных к человеку, чтобы попытаться извлечь полезные уроки для современного права.
Возвращение к истокам? Некоторые уроки истории права. В 1928 г. вышла книга немецко-американского антрополога Ф. Боаса "Антропология и современная жизнь"2, в которой автор доказывал, что традиционные общества могут быть хорошими учителями, что раса не определяет тип культуры и права, что окружение человека представляет собой более криминогенный фактор, чем наследственность и т. п. Книга числилась в списке сжигаемых нацистами книг, что само по себе служит ей хорошей рекомендацией. Главный вывод, который делает Ф. Боас из анализа права традиционных обществ, — право должно превалировать над силой и принуждением, иметь условием своей эффективности внутреннее убеждение — мысль сама по себе древняя, как мир3, но основательно подзабытая.
Другой урок традиционных обществ состоит в том, что письменный характер права не есть показатель его распространенности, хотя бы потому, что объекты правового воздействия должны уметь читать и писать, чего не было в древних обществах, чего нет в странах так называемого третьего мира и даже в США, где до 25% населения не могут пользоваться письменными текстами. Письменное право, "ученое право" — римское и каноническое — было уделом меньшинства, инструментом господства правящей элиты, большинство же населения довольствовалось "вульгарным" пра-
' Rouland N. Aux confins du droit. P., 1991. P. 29. 2 Boa,s' F. Anthropology and Modern Life. Westporl (Conn.), 1928. Repr. 1984.
У Платона в диалоге с Калликлом Сократ говорит: "Мне кажется, что имя телесному порядку "здравость" и что из него возникает в теле здоровье ч все прочие добрые качества. <...> А порядок и слаженность в душе надо называть "законностью" и "законом", через них становятся люди почтительны к законам и порядочны..." (Платон. Горгий. 504 c-d).
Введение |
вом, то есть устным переложением письменного права на доступный для понимания язык.
Письменность изменяет характер права, но не создает права, а является его формирующим элементом. Нет ничего удивительного в том, что "письменные" цивилизации не являются обязательно самыми правовыми. Напомним, что письменность появляется в сложносоставляющих общностях, где начала самоуправления на основе устной правовой традиции уступают место специализации управленческих функций и роли письменного права как инструмента политической власти. Существование одновременно письменного, официального, права и устных, народных, правовых традиций характерно и для многих современных обществ — явление, получившее среди современных правоведов название правового плюрализма.
Правовой плюрализм позволяет африканским обществам сохранять наряду с официальным правом правовые обычаи в качестве мощного регулятора общественных и личностных отношений. В Китае, и особенно в Японии, существенное влияние морали и этики на право позволяет чаще находить в правовом конфликте компромисс и примирение. Индусское право апеллирует прежде всего к добродетели — дхарме, основе мировоззрения индуса. Сравнительное правоведение и юридическая антропология дают возможность понять правовую логику этих обществ и научно обосновать применимость отдельных элементов их правовых систем в современном европейском праве.
Право во множественном числе. Идея правового плюрализма. В своей энциклике Centesimus Annus (1991) Иоанн Павел П в лучших традициях идеологов гражданского общества признает: "Общественное бытие человека не исчерпывается государством, оно реализуется и в различных группах, от семьи до экономических, социальных, политических и культурных групп, каждая из которых обладает собственной автономией". Эти слова Папы Римского сделали бы честь любому юристу, стороннику антропологического подхода к праву.
Действительно, различные социальные группы производят собственные правила и нормы поведения, создавая за
Введение |
мысловатые переплетения множества правовых квазипорядков вступающих в сложные отношения с официальным, государственным, правовым порядком. В одних случаях, особенно в жестко бюрократизированных государствах, "государственное" право преобладает; правовой плюрализм часто сводится к допустимой автономии отдельных структур, автономии, поощряемой и контролируемой государством. Такова, скажем, автономность "партийного права" однопартийных политических режимов ("Устав КПСС — закон жизни каждого коммуниста") либо автономность правовой регламентации системы страхования. Напротив, в демократически организованном, особенно федеративном, государстве либо в государстве, административно ослабленном (что, заметим, не одно и то же), степень автономности социальных и территориальных структур может достигать уровня, когда компетенции государства и составляющих его структур выступают как компетенции конкурирующие. В таком положении часто оказываются каноническое и официальное право, и "каждый гражданин волен делать выбор, какой системой ценностей руководствоваться в той или иной ситуации"1.
Казалось бы, выгоды правового плюрализма перед правовым монизмом очевидны: правовой плюрализм позволяет гибко реагировать на различные жизненные ситуации и дает человеку разумные альтернативы поведения в этих ситуациях, в то время как государственно ориентированный правовой монизм заставляет человека действовать с оглядкой на некую государственную волю в лице государственных чиновников, нередко не самых достойных представителей государства. К тому же юридический монизм — относительно новое явление в истории права, поскольку, начиная с эпохи ранних государств, до конца XVIII в. на правовой карте мира преобладали общества правового плюрализма. И тем не менее в европейском праве доминирует именно густо замешанный на правовом позитивизме государственно-правовой монизм, хотя сразу оговоримся: несмотря на общие мировоззренческие истоки, правовая доктрина стран "общего права"
' Del Giudice F., Mariani F. Diritto Canonico. Napoli, 1997. P. 8.
Дата публикования: 2014-11-03; Прочитано: 752 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!