Глава 27. Я смотрел на лежащую на полу Аню и хотел сказать ей, что очень сожалею, бояться не надо

Яма

Алекс

Дорогой дневник!

Я смотрел на лежащую на полу Аню и хотел сказать ей, что очень сожалею, бояться не надо. Хотел больше рассказать ей о Руэне, о том, что он попросил меня сделать, и почему я это делаю. Мысленным взором видел маму на больничной койке, с лицом цвета ванильного мороженого. Руэн стоял рядом со мной в маленькой комнатке. Я не ожидал, что Ане станет так плохо. Мои руки тряслись и я думал: «Она просто должна заснуть. Почему она выглядит так, словно ей очень больно?» Я ничего не понимал.

Когда Аня свалилась на пол, я очень испугался. Посмотрел на Руэна. А тот нахмурился и сказал мне: «Ты знаешь, что ты должен сделать, Алекс». Я кивнул, но мне стало дурно. Я ответил, что сделаю. Покончу с собой.

Я должен это сделать, чтобы спасти маму, вот что он мне сказал. Добавил, что я должен сделать это публично, чтобы все видели. Перед Аней. «Почему?» – спросил я его, но он промолчал. Сказал, что я могу дать ей орешки, если так мне будет легче, чтобы она сразу заснула и ничего не видела.

Я не хотел умирать. Поначалу я достал ручку от стеклянной кружки, чтобы показать Ане, но потом черная тень, будто змея, поползла по полу от Руэна и накрыла меня. Обжала меня всего и руку, в которой я держал стеклянный «нож», и я знал, что он хочет этим сказать: если я этого не сделаю, то сделает он.

Я посмотрел на Руэна: он стоял в углу комнаты рядом с лежащей на полу Аней. Ее тело дрожало, словно она замерзла. Руэн вновь обернулся Рогатой Головой, большой красный рог торчал изо лба, под которым не было лица, его тело покрывали волосы и колючая проволока. Я подумал: «Может, будет лучше, если я просто уйду?» – Тогда Руэну придется пойти за мной, и причинить вред он сможет только мне. Маме, Ане, Майклу, даже Вулфу будет гораздо лучше, если я уйду.

Я заранее написал Ане и Майклу письмо, в котором все это объяснил. Оно в моем шкафчике. Рассказал им, что Руэн показал мне фильм в моей голове о том, как мама спрятала таблетки, затем достала их, потому что ей стало очень грустно, и проглотила. Я рассказал им, что, по словам Руэна, спасти ее я мог лишь одним способом – покончив с собой. И я рассказал им, почему он действительно хотел, чтобы я покончил с собой: мол, я ничтожество. Я червяк, и меня ждет жалкая жизнь, а если я даже стану взрослым, то только для того, чтобы причинять людям боль, как мой папа.

Я вновь подумал о маме, и в голове начал прокручиваться новый фильм: о том, как я нашел маму в кровати, когда она впервые наглоталась таблеток. Случилось это в то утро, когда папа ушел или когда его арестовали за убийство полицейских. Мама знала, что за это его посадят в тюрьму до конца жизни, и потеряла надежду. Когда я нашел ее в кровати, она лежала обмякшая. Я подумал, что она уже умерла. Этого я боялся больше всего, даже больше ее смерти: вновь увидеть, как она убивает себя.

«Сделай это», – прошептал Руэн, его голос в моей голове. Но не обычный его голос. Мягкий, не такой сильный, не такой старый, и выговор с английского изменился на ирландский. Мне понадобилось примерно три с половиной секунды, чтобы понять, почему голос кажется знакомым, а когда я осознал, чей это голос, по спине побежали мурашки. Это был голос моего папы. И посмотрев на красный рог, я вспомнил о полицейском, которого папа убил выстрелом в лоб, о крови, хлынувшей из раны, и меня замутило.

– Алекс!

Я повернулся и увидел Майкла, барабанящего кулаками в дверь, его глаза были большими и испуганными. Он бил руками по стеклу, смотрел то на лежащую на полу Аню, то на меня и, похоже, очень злился.

– Алекс, открой дверь!

Я не мог ни шевелиться, ни говорить. Видел стул, который пододвинул к двери так, что спинка не позволяла повернуться ручке, как бы Майкл ни дергал ее.

И я думал, что это очень даже хорошо.

Голос моего отца вновь зашептал в моей голове: «Она умирает, Алекс. Твоя мать умирает».

– Пожалуйста, спаси жизнь моей маме, – прошептал я Руэну. Я знал: он злится из‑за того, что Майкл пытается открыть дверь, а я ничего не делаю, чтобы его остановить. Он изменил образ, теперь стал Призрачным Мальчиком, стоял напротив меня, вытянув руки по швам, его черные и злые глаза сверлили меня, а одежда в точности повторяла мою, словно я смотрелся в зеркало.

Майкл все барабанил по стеклу, кричал, и за его спиной уже толпились люди. Потом кто‑то ударил по стеклу молотком, пытаясь разбить его. Появилась трещина, напоминающая букву W.

Я посмотрел на Аню, но на полу лежала не она, а полицейский на асфальте. Правая рука закрывала лицо, левая неестественно выгнулась. Я хотел наклониться и поправить Анину руку, чтобы лежать ей было удобно. Но до того, как успел что‑то сделать, раздался жуткий грохот, и я закричал. Стеклянная панель разлетелась, и осколки посыпались на пол.

– Алекс! Что с Аней?

Майкл просунул руку в дыру и сбросил на пол оставшиеся осколки, прежде чем убрать стул из‑под ручки. Я видел кровь на его руке, но он не обращал на нее никакого внимания. Потом Руэн обхватил меня своей тенью, и я закричал от боли.

– У тебя есть только один способ спасти ее – покончить с собой, – заявил он. – Ты никто. Ты не заслуживаешь жизни. Тебя никто не любит. Ты так похож на своего отца, Алекс. Ты так похож на своего отца.

И я знал, о чем говорит Руэн.

Я вырос бы только для того, чтобы стать таким же, как мой отец. И это плохо, потому что мой отец был убийцей. Я не хотел никому причинять вред. Но я уже это делал. Я причинил вред себе. Я причинил вред Ане. И я не мог стать иным.

Но Руэн солгал, что меня никто не любит. Недавно тетя Бев сказала, что любит меня. И Ане я тоже нравился.

Тут я вспомнил кое‑что еще. Руэн говорил мне, что демона на сто человеческих лет приковывают цепями на дне ямы в миллиарде миль от солнца, если он терпит неудачу. Тогда я подумал, что на дне ямы Руэну будет очень скучно. Теперь решил: и поделом ему.

– Я не никто, – заявил я. – Я Алекс. Александр Великий. И я смогу стать, кем захочу.

Я поднял ручку от стеклянной кружки еще выше, но, вместо того, чтобы поранить ею себя, бросил в толстый черный канат, связывающий меня и Руэна, и Руэн взревел, когда черная тень разлетелась, а каждая вена в моем теле надулась так, словно могла взорваться.

Кто‑то схватил меня за руки, и Майкл закричал: «Он уходит»! – а потом я провалился во тьму.

Ни один из тех, кто, подобно мне, вызывает в воображении самых злобных из этих наполовину прирученных демонов, которые населяют человеческую душу, и стремится сразиться с ними, не может ожидать, что выйдет из этой схватки невредимым.

Зигмунд Фрейд