Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Часть 2. СОВИСА 14 страница



Он уже стоит под одним из деревьев «нежное сердце». Оно напоминает пальму, только ствол косматый, зелёный, и космы эти скорее похожи на шерсть, чем на мох. «Господи, я иадеюсь, тут ничего не изменилось, — говорит он. — В прошлый раз, когда я здесь побывал, в ночь, когда ты так разозлилась, а я прошиб рукой стекло этой чёртовой теплицы, всё было нормально… ага, это здесь!» С тропы он тянет её вправо. И под одним из двух отдельно стоящих деревьев, которые словно охраняют то место, где тропа уходит в лес, Лизи видит простой крест, сбитый из двух досок. Из таких обычно сбивают ящики. Надгробного холмика нет, более того, земля в этом месте чуть провалилась, но крест однозначно говорит, что перед ней могила. На горизонтальной доске — аккуратно написанное слово «ПОЛ».

— Первый раз я написал его карандашом. — Голос Скотта звучит ясно и отчётливо, но доносится вроде бы издалека. — Потом попробовал написать шариковой ручкой, но ничего не вышло, поверхность дерева слишком уж грубая. С маркером получилось лучше, но надпись выцвела. Наконец я взял чёрную краску из старого набора Пола для рисования.

Она смотрит на крест в этом странном смешанном свете умирающего дня и набирающей силу ночи, думая (насколько она способна думать): Всё правда. Всё, что случилось, когда мы выходили из-под конфетного дерева, действительно случилось. И то же самое происходит теперь, только на протяжении более длительного времени.

— Лизи! — Его голос переполнен радостью, и почему нет? После смерти Пола он ни с кем не мог разделить это место. Несколько раз приходил сюда, но один. Чтобы скорбеть в одиночестве. — Здесь есть кое-что ещё. Позволь тебе показать!

Где-то звенит колокольчик, очень слабо… звон этот кажется знакомым.

— Скотт?

— Что? — Он опускается на колени. — Что, любимая?

— Ты слышал?… - Но звон смолкает. Конечно же, это её воображение. — Ничего. Что ты собираешься мне показать? — и думает: Ты и так показал мне предостаточно.

Он водит руками в траве, которая растёт у основания креста, но не находит того, что искал, и дурацкая, счастливая улыбка сползает с лица. «Может, кто-то его за… — начинает он, замолкает. Лицо напрягается, расслабляется, с губ срывается истерический смешок. — Да вот же он! Я уж испугался, что укололся иглой… после стольких-то лет, только этого и не хватало… но колпачок на месте! Смотри, Лизи!»

Ничто, казалось, не могло отвлечь её от окружающей красоты (красно-оранжевого неба на востоке и западе и зелёно-синего над головой, экзотических ароматов, далёкого звона таинственного колокольчика), но маленькая вещица, которую Скотт протягивает ей в умирающем дневном свете, отвлекает. Это шприц, который дал ему отец, содержимое которого Скотт должен был ввести Полу, когда мальчики попали бы сюда. Стальной ободок в основании цилиндра чуть поржавел, а в остальном шприц выглядит как новенький.

— Это всё, что я мог здесь оставить, — говорит Скотт. — Фотографии у меня не было. Фотографии были только у тех детей, которые ходили в «ослиную школу».

— Ты вырыл могилу, Скотт… голыми руками?

— Я попытался. И вырыл небольшую ямку. Земля-то здесь мягкая… но трава… трава выдёргивалась с трудом, жесткие сорняки… а потом стало темнеть, и хохотуны начали…

— Хохотуны?

— Как гиены, я думаю, только злые. Они живут в Волшебном лесу.

— Волшебный лес… так назвал его Пол?

— Нет, я. — Он указывает на деревья. — Пол и я никогда не видели хохотунов вблизи, только слышали их. Но мы видели других тварей… я видел других тварей… одна из них… — Скотт смотрит на быстро темнеющее пространство под деревьями, потом на тропу, которая, уходя в лес, едва ли не сразу растворяется в темноте. И в голосе уже слышны нотки осторожности: — Скоро нам придётся вернуться.

— Но ты сможешь перенести нас обратно, не так ли?

— С твоей помощью? Конечно.

— Тогда расскажи мне, как ты его похоронил.

— Я смогу рассказать об этом, когда мы вернёмся, если… Но медленное покачивание её головы останавливает его.

— Нет. Я понимаю, почему ты не хочешь иметь детей. Теперь понимаю. Если бы ты пришёл ко мне и сказал: «Лизи, я передумал, я хочу рискнуть», — мы могли бы это обсудить, потому что был Пол… и есть ты.

— Лизи…

— И тогда поговорили бы обо всём этом. Но если нет — то мы никогда не будем говорить о тупаках, дурной крови и этом месте, идёт? — Она видит, как он смотрит на неё, и смягчает тон: — Речь не о тебе, Скотт… не только о тебе, ты знаешь. Обо мне тоже. Здесь так прекрасно… — Она оглядывается. По телу пробегает дрожь. — Слишком прекрасно. Если я проведу здесь много времени или просто буду много думать об этом месте, боюсь, красота эта сведёт меня с ума. Поэтому, если время у нас ограничено, пожалуйста, хоть раз в твоей долбаной жизни будь краток. Расскажи мне, как ты его похоронил.

Скотт наполовину отворачивается от неё. Оранжевый свет заходящего солнца проводит полосу на его теле. По лопатке, талии, округлой ягодице, длинному бедру. Он касается перекладины креста. В высокой траве, едва видимый, поблёскивает стеклянный изгиб шприца, словно позабытый обрывок мишуры.

— Я забросал его травой и вернулся. Не мог попасть сюда почти неделю. Заболел. Слёг с высокой температурой. Отец утром кормил меня овсяной кашей, а вернувшись с работы — супом. Я боялся призрака Пола, но так его и не увидел. Потом мне стало лучше, и я попытался прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло. Сюда я попадая без лопаты. Я думал, что животные… животные… съедят его, хохотуны и другие, но нашёл его на прежнем месте, вернулся домой и попыталься прийти сюда снова, на этот раз с игрушечной лопаткой, которую нашёл на чердаке в старом ящике для игрушек. Эта лопатка не исчезла из моих рук, и ею я вырыл могилу, Лизи, красной пластмассовой лопаткой, которой мы маленькими играли в песочнице.

Уходящее за горизонт солнце тускнеет. Становится розовым. Лизи обнимает Скотта, прижимает к себе. Его рука ложится на её плечи, и на мгновение-другое он прячет лицо в её волосах.

— Ты очень сильно любил его, — говорит Лизи.

— Он был моим братом, — отвечает Скотт, как будто это всё объясняет.

И пока они стоят в сгущающемся сумраке, она видит что-то ещё или думает, что видит. Ещё одну доску? Похоже на то. Такую же доску, из которых сбит крест, лежащую за тем местом, где тропа сбегает с заросшего люпином холма. Не одну доску — две.

Это ещё один крест, гадает она, только развалившийся?

— Скотт? Ты похоронил здесь кого-то ещё?

— Что? — В голосе удивление. — Нет. Тут есть кладбище, но это не здесь, у… — Он прослеживает направление её взгляда и смеётся. — Вот ты о чём! Это не крест — указатель! Пол сделал его во времена первой охоты на була, когда мог приходить сюда сам. Я совсем забыл про этот старый указатель! — Он высвобождается из её рук и спешит к тому месту, где лежит указатель. Спешит по тропе. Спешит под деревья. Лизи не уверена, что ей это нравится.

— Скотт, уже темнеет. Ты не думаешь, что нам пора?

— Ещё минута, любимая, ещё минута. — Он поднимает одну из досок и приносит Лизи. Она может различить буквы, но они практически выцвели. Ей приходится прищуриться, прежде чем удаётся прочитать надпись: К ПРУДУ.

— Пруд? — спрашивает Лизи.

— Пруд, — соглашается Скотт, — через «у», как бул, ты понимаешь, — и смеётся. И только в тот момент где-то в глубине леса, который он называет Волшебным (там-то ночь уже точно наступила), хохотуны подают голос.

Поначалу их двое или трое, но издаваемые ими звуки ужасают Лизи, как никакие другие. По её разумению, кричат хохотуны совсем не как гиены, это крики людей, безумцев, запертых в самых глубоких подземельях какого-нибудь сумасшедшего дома XIX века. Она хватает Скотта за руку, её ногти впиваются в его кожу, и говорит ему (едва может узнать собственный голос), что хочет вернуться назад, что он должен перенести её обратно прямо сейчас.

Издалека доносится едва слышный звон колокольчика.

— Да, — отвечает он и бросает доску в траву. Над ними тёмный поток воздуха шевелит кроны деревьев «нежное сердце», заставляя их вздыхать и выделять аромат более сильный, чем запах люпинов, окутывающий, прямо-таки облепляющий. — С наступлением темноты место это небезопасное. Пруд безопасен, и скамья… скамьи… может, даже кладбище, но…

Новые хохотуны присоединяются к первым. Какие-то мгновения — и их уже десятки. У некоторых лающий смех вдруг срывается на дикий вскрик, и Лизи сама едва сдерживает крики ужаса. Они спускаются обратно, навстречу утробным звукам, иногда напоминающим чавканье грязи.

— Скотт, что это за существа? — шепчет она. Высоко над его плечом луна напоминает раздувшийся воздушный шар. — Судя по крикам, они вовсе не животные.

— Я не знаю. Они бегают на четырёх лапах, но никогда… не важно. Я никогда не видел их вблизи. Ни я, ни Пол.

— Иногда они что, Скотт?

— Встают. Как люди. Оглядываются. Ерунда это. А что не ерунда, так это наше возвращение. Ты хочешь вернуться прямо сейчас; так?

— Да!

— Тогда закрой глаза и мысленно представь себе наш номер в «Оленьих рогах». Постарайся как можно чётче визуализировать его. Мне это поможет. Послужит нам толчком.

Она закрывает глаза — и на короткую жуткую секунду ничего не может увидеть. Затем из мрака выплывают комод и столики по обе стороны кровати, подсвечиваемые луной, когда той удаётся прорваться сквозь облака, обои (переплетённые розы), металлические ножки кровати, забавный скрип пружин, раздающийся всякий раз, когда кто-то из них шевелится. Внезапно эти ужасные звуки, издаваемые существами, которые смеются в (Лесу Волшебном Лесу) окутанных тьмой деревьях, становятся тише. И запахи слабеют, а потому какую-то её часть охватывает грусть (они покидают это место), но главным образом Лизи испытывает облегчение. Телом (разумеется), разумом (по большей части), но прежде всего душой, её бессмертной долбаной душой: люди вроде Скотта Лэндона могут отправляться на прогулку в такие места, как Мальчишечья луна, но странность и красота созданы не для обычных людей вроде неё, если сталкиваешься с ними не на страницах книги или в безопасной темноте кинотеатра.

«И увидела-то я лишь самую малость», — думает она.

— Хорошо, — говорит ей Скотт, и она слышит в его голосе облегчение, удивление и радость. — Лизи, ты чемпионка «в этом». — Вот как он заканчивает фразу, но ещё раньше, прежде чем он отпускает её, Лизи знает…

— Я знала, что мы дома, — закончила она и открыла глаза. Воспоминания были столь яркими, что на мгновение она ожидала увидеть подсвеченную луной спальню в ныо-хэмпшироком отеле, где они провели две ночи подряд двадцатью семью годами раньше. Серебряную лопату она сжимала так крепко, что ей пришлось усилием воли заставлять пальцы разжиматься один за другим. А потом она приложила «усладу», вязаный квадрат (залитый кровью, но успокаивающий), обратно к груди.

И что потом? Ты собираешься сказать мне, что было после этого? После всего этого вы оба перевернулись на другой бок и заснули?

Именно так, кстати, всё и было. Она уже настроилась забыть увиденное, а Скотт стремился к этому даже больше, чем она Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы вспомнить прошлое, и удивляться этому не приходилось. Но той ночью она задала ему ещё один вопрос, она это помнила, и едва не задала другой на следующий день, когда они ехали обратно в Мэн, прежде чем поняла, что необходимости в этих вопросах нет. Первый, заданный, вопрос касался сказанного им аккурат перед тем, как подали голос хохотуны, напрочь отбив у неё всякое любопытство. Она хотела знать, что означали его слова: «…когда мог приходить сюда сам». Речь, понятное дело, шла о Поле.

На лице Скотта отразилось удивление.

— Я уже столько лет не думал об этом, — ответил он, — но да, Пол мог. Это давалось ему с трудом, так же как мне с трудом давался бейсбол. Поэтому по большей части всё делал я, и, думаю, со временем он полностью утратил этот дар.

Вопрос, который она только собралась задать в автомобиле, касался пруда, к которому можно было пройти, следуя разломанному указателю. Тропа вела к тому самому пруду, о котором он постоянно упоминал в лекциях? Лизи не спросила, потому что ответ был слишком уж очевиден. Его слушатели могли верить, что это мифический пруд, языковой пруд (к которому мы всё спускаемся, чтобы утолить жажду, поплавать, даже половить рыбку) — метафора, но она-то теперь знала, что к чему. Пруд действительно существовал. Она это знала, потому что знала Скотта как никто. Она знала, потому что побывала там. С Холма нежного сердца сбегала тропа, которая вела к этому пруду через Волшебный лес. И чтобы попасть туда, нужно было пройти Колокольчиковое дерево и кладбище.

— Я пошла, чтобы привести его, — прошептала Лизи, сжимая лопату. Потом добавила: — Господи, я помню луну… — Её тело покрылось гусиной кожей, и она заёрзала на кровати.

Луна. Да, она самая. Кроваво-красная, невероятно огромная, столь резко отличающаяся от северного сияния и холода, которые остались в другом мире. Сексуальная, летняя, фантастическая, освещавшая каменную долину у пруда гораздо лучше, чем того хотелось Лизи. Она видела это так же ясно, как и тогда, потому что прорвалась сквозь пурпурный занавес, просто сорвала его, но воспоминание — всего лишь воспоминание, и у Лизи сложилось ощущение, что она вспомнила всё, что могла. Что-то, какие-то мелочи вроде одной-двух её фотографий в книгозмее, возможно, остались, но на том предстояло поставить точку и вновь вернуться туда, в Мальчишечью луну.

Вопрос заключался в одном: сможет ли она?

И тут же возник второй вопрос: «А если он теперь один из тех, кто в саванах?»

На мгновение перед мысленным взором Лизи возникла чёткая картинка: десятки молчаливых фигур, которые могли быть трупами, обмотанными простынями. Только все они сидели. И, как ей показалось, дышали.

По телу прокатилась дрожь. Отозвалась болью в изуродованной груди, несмотря на викодин, и не было никакой возможности унять эту дрожь, пока она сама не сошла на нет. А когда сошла, Лизи поняла, что может обдумывать планы на ближайшее будущее. И самым важным на текущий момент являлся ответ на вопрос, сможет ли она попасть туда в одиночку… потому что ей требовалось попасть туда, ждали её там фигуры в саванах или нет.

Скотт мог проделывать это сам и мог брать с собой старшего брата Пола. Взрослым он смог взять туда Лизи, в ночь, которую они провели в отеле «Оленьи рога». А что произошло семнадцатью годами позже, в ту холодную январскую ночь 1996 года?

— Он не ушёл полностью, — прошептала Лизи. — Он сжимал мою руку. — Да, ей ещё пришла в голову мысль, что где-то в другом месте он вкладывает в пожатие всё, что у него есть, но означало ли это, что он перенёс её в Мальчишечью луну?

— Я ещё и кричала ему. — Лизи улыбнулась. — Говорила, что он должен перенести меня туда, где находится сейчас… и я всегда думала, что он…

Чушь собачья, маленькая Лизи, ты вообще об этом не думала. Правда? Не думала до сегодняшнего дня, когда твою грудь едва не вскрыли, как банку консервов, и тебе пришлось подумать. Поэтому если ты думаешь об этом, то думай как следует. Он тянул тебя к себе что было мочи? Тянул?

Она уже склонялась к тому, чтобы отнести этот вопрос к категории тех, ответа на которые не найти, вроде что первично, курица или яйцо, когда вспомнила слова Скотта: «Лизи, ты чемпионка в этом…»

То есть в 1996 году она сделала это сама. Пусть так, но Скотт всё равно был жив, и этого рукопожатия, хоть и очень слабого, хватило, чтобы сказать ей, что он на другой стороне, создаёт для неё канал связи…

— Он всё ещё существует. — Она вновь крепко сжимала черенок лопаты. — Этот путь на другую сторону должен существовать, потому что Скотт всё это подготовил. Оставил мне эту долбаную охоту на була, чтобы я прошла этим путём. А потом, вчера утром, в кровати с Амандой… это был ты, Скотт, я знаю, ты. Ты сказал, идёт кровь-бул… и приз… напиток, ты сказал… и ты назвал меня любимой. Так где ты сейчас? Где ты сейчас, когда нужен мне, чтобы я смогла перебраться на ту сторону?

Нет ответа, только тиканье настенных часов.

«Закрой глаза. — Это он тоже сказал. — Визуализируй. Как можно чётче. Это поможет. Лизи, ты чемпионка в этом».

— Лучше бы мне ею быть, — сообщила она пустой, залитой солнцем, лишённой Скотта спальне. — Да, лучше бы мне ею быть.

У Скотта Лэндона, возможно, был один фатальный недостаток: он слишком много думал — однако про себя Лизи такого сказать не могла. Если бы она остановилась, чтобы проанализировать ситуацию в тот жаркий день в Нашвилле, Скотт наверняка бы умер от второй пули Блонди. Вместо этого она активно вмешалась и спасла ему жизнь той самой лопатой, которую сейчас сжимала в руках.

Я попыталъся прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло.

А с лопатой с серебряным штыком из Нашвилла выйдет?

Лизи думала, что да. И её это радовало. Ей хотелось держать лопату при себе.

— Друзья по гроб жизни, — прошептала она и закрыла глаза.

Лизи собирала воедино воспоминания о Мальчишечьей луне, теперь очень яркие, но один тревожный вопрос не позволил ей окончательно сосредоточиться, одна мысль отвлекла её.

Который там час, маленькая Лизи? Нет, не конкретное время, дело не в этом, но день или ночь? Скотт всегда знал (во всяком случае, говорил, что знает), но ты — не Скотт.

Точно, не Скотт, но она помнила одну из его любимых рок-н-ролльных мелодий «Ночное время — правильное время». В Мальчишечьей луне ночное время как раз было неправильным, ароматы оборачивались вонью, съедобная при свете дня еда могла отравить. В ночное время на охоту выходили хохотуны. Существа, которые бегали на четырёх лапах, но иногда поднимались на задние, как люди, и оглядывались. И ночами же появлялись другие существа, куда более страшные.

Вроде длинного мальчика Скотта.

«Она совсем близко, родная моя, — вот что сказал он об этой твари, лёжа под горячим нашвиллским солнцем в тот день, когда она не сомневалась, что он умирает. — Я слышу, как она закусывает». Лизи ещё попыталась сказать ему, что не понимает, о чём он говорит; он же ущипнул её и предложил не оскорблять его интеллект. Или свой.

Потому что я там была. Потому что слышала хохотунов и поверила ему, когда он сказал, что там водятся твари и пострашнее. И они водились. Я видела тварь, о которой он говорил. Я видела её в 1996 году, когда отправилась в Млльчише-чью луну, чтобы привести его домой. Только её бок, но этого хватило.

— Он был бесконечным, — пробормотала Лизи и пришла в ужас, осознав, что действительно в это верит. В 1996 году стояла ночь. Та самая ночь, когда из холодной спальни для гостей она «перескочила» в мир Скотта. Спустилась по тропе, углубилась в Волшебный лес и…

Где-то неподалёку заработал двигатель. Глаза Лизи открылись, она чуть не закричала. Затем снова расслабилась мало-помалу. Херб Галлоуэй, а может, Латтелл, парнишка, которого иногда нанимали Галлоуэй, косил траву на соседнем участке. Этот день кардинально отличался от пронизывающе-холодной ночи в январе 1996 года, когда она нашла Скотта в спальне для гостей. Он дышал, но в остальном полностью ушёл.

Лизи подумала: Если бы я и смогла это сделать, то сейчас не получится — слишком шумно.

Лизи подумала: Чрезмерен этот мир для нас.

Лизи подумала: Кто это написал?[97]И, как часто случалось, за этой мыслью пришла вторая: Скотт точно знал.

Да, Скотт знал. Она подумала о нём, во всех этих номерах мотелей, склонившемся над портативной пишущей машинкой (СКОТТ И ЛИЗИ, РАННИЕ ГОДЫ), и позже, с лицом, подсвеченным дисплеем ноутбука. Иногда с сигаретой, которая дымилась в стоящей рядом пепельнице, иногда со стаканом, всегда с прядью волос, падающей на лоб. Подумала о нём, лежащем на ней на этой самой кровати, бегающем за ней в том ужасном доме в Бремене (СКОТТ И ЛИЗЗИ В ГЕРМАНИИ), оба голые и смеющиеся, сексуально озабоченные, но не счастливые, тогда как грузовики и легковушки грохотали на кольцевой развязке выше по улице. Она подумала о его руках, обнимающих её, о всех тех разах, когда его руки обнимали её, о его запахе, о его щетине на щеке, прижимающейся к её щеке, и подумала, что продала бы душу, да, свою бессмертную долбаную душу ради того, чтобы услышать, как внизу хлопнула дверь, и он идёт по коридору с криком: «Эй, Лизи, я дома… всё по-прежнему?»

Замолчи и закрой глаза.

Голос был её, но почти что и его, очень хорошее подражание, вот Лизи и закрыла глаза и почувствовала первые слёзы, слёзы утешения, просачивающиеся сквозь полог ресниц. Есть много такого, чего они не говорят тебе о смерти, она познала это на собственном опыте, но одна из самых главных недомолвок — время, которое требуется любимому человеку, чтобы умереть в твоём сердце. «Это секрет, — думала Лизи, — и должен быть секретом, потому что у кого может возникнуть желание сближаться с другим человеком, если они будут знать, сколь тяжёлым станет расставание? В твоём сердце любимые умирают постепенно, не так ли? Как комнатное растение, которое никто не поливает, потому что ты, отправившись в поездку, забыла отдать его соседке, и это так печально…»

Она не хотела думать о грусти и печали, не хотела думать о своей изуродованной левой груди, в которую вновь начала заползать боль. Вместо этого она вернулась мыслями к Мальчишечьей луне. Вспомнила, какой восторг и изумление испытала, в мгновение ока перенесясь из морозной, заснеженной ночи в Мэне в это тропическое место. С каким-то особым воздухом, напоённым ароматами красного жасмина и бугенвиллии. Она вспомнила потрясающий свет заходящего солнца и поднимающейся луны, вспомнила, как вдали звенел колокольчик. Тот самый колокольчик.

Лизи осознала, что треск газонокосилки на участке Галло-уэев доносится уже издалека. Так же как рёв мотоцикла на шоссе. Что-то происходило, она в этом нисколько не сомневалась. Пружина закручивалась, колодец наполнялся, колесо поворачивалось. Может, для неё мир всё-таки не был чрезмерным.

Но что ты будешь делать, если попадёшь туда и увидишь, что там ночь? При условии, что твои ощущения не есть сочетание воздействия наркотиков и самовнушения; что, если ты окажешься там ночью, когда охотятся жуткие твари. Твари вроде длинного мальчика Скотта?

Тогда я оттуда вернусь.

Ты хочешь сказать, если у тебя будет время.

Да, именно это я и хочу сказать, если у меня…

Внезапно, шокирующе свет, который пробивался сквозь её веки, изменился с красного на густо-пурпурный, чуть ли не чёрный. Словно окно задёрнули шторой. Однако на штору не спишешь внезапно ударившую в нос умопомрачительную смесь ароматов тропических цветов. И штора не несла ответственности за траву, которая колола бёдра и голую спину.

Она это сделала! Прорвалась. Перенеслась в другой мир.

— Нет, — прошептала Лизи, не открывая глаз, едва слышно, протестуя чисто номинально.

Ты знаешь, что сделала, Лизи, — прошептал голос Скотта. — И времени в обрез. СОВИСА, любимая.

И поскольку она знала, что голос абсолютно прав (времени было в обрез), Лизи открыла глаза и села в детском убежище своего талантливого мужа.

Села в Мальчишечьей луне.

Был не ночь и не день, но теперь, попав туда, Лизи этому нисколько не удивилась. Два прежних раза она переносилась в Мальчишечью луну аккурат перед сумерками. Так чего удивляться, если и теперь оказалась там именно в это время суток?

Солнце, ярко-оранжевое, стояло над горизонтом в конце бескрайнего люпинового поля. А над противоположным горизонтом как раз всходила луна, огромная, гораздо больше самой большой луны, какую Лизи доводилось видеть в своей жизни.

Это не наша луна, правда? Но как такое может быть?

Ветерок шевелил мокрые от пота кончики волос, и где-то, не очень далеко, звенел колокольчик. Она помнила звук, она помнила колокольчик.

Тебе бы лучше поторопиться, или у тебя есть другое мнение на этот счёт?

Да, конечно. У пруда безопасно, так, во всяком случае, говорил Скотт, но тропа вела через Волшебный лес, а вот там безопасностью и не пахло. Пруд находился неподалёку, но всё равно тянуть время не стоило.

Она чуть ли не бегом направилась вверх по склону к деревьям, ища крест на могиле Пола. Поначалу не нашла, потом заметила… крест сильно наклонился в одну сторону. У неё нет времени выпрямлять крест… но она потратила на это время, потому что так поступил бы Скотт. На мгновение рассталась с серебряной лопатой (она действительно перенеслась с ней, вместе с жёлтым вязаным квадратом), чтобы использовать обе руки. Должно быть, краски той стороны не выдерживали здешних погодных условий, потому что единственное с таким трудом написанное слово «ПОЛ» сильно выцвело и едва просматривалось.

Скорее всего я выпрямляла его и в прошлый раз, думает Лизи. В 1996-м. И наверняка хотела поискать шприц, да только не было времени.

Нет времени и теперь. Это её третье путешествие в Мальчишечью луну. Первое было самым лучшим, потому что она попала сюда со Скоттом, и они добрались только до сломанного указателя с надписью «К ПРУДУ», после чего вернулись в их номер в отеле «Оленьи рога». Второй раз, в 1996 году, ей, однако, пришлось в одиночку войти по тропе в Волшебный лес. Она не могла вспомнить, каких волевых усилий ей это стоило, не зная, как далеко пруд и что она там найдёт. Но и это, третье, путешествие отличалось своим набором проблем. Она была голой по пояс, в изуродованной левой груди вновь начала пульсировать боль, и один только Бог знал, каких тварей мог привлечь запах крови. Впрочем, с волнениями на этот счёт она уже опоздала.

Если какая-то тварь набросится на меня, подумала Лизи, вновь берясь за короткий черенок серебряной лопаты, к примеру, один из хохотунов, я просто огрею его «Надёжной персональной дубинкой маленькой Лизи», изобретено в 1988 году, защищено патентным законодательством, все права охраняются.

Где-то впереди вновь зазвенел колокольчик. Босиком, с голой грудью, перемазанная кровью, в одних только старых джинсовых шортах, сжимая в правой руке лопату с серебряным штыком, Лизи двинулась на звук по тропе, которую быстро окутывали сумерки. Пруд лежал впереди, на расстоянии не более полумили. Там было безопасно даже с наступлением темноты, и там она собиралась раздеться и омыть себя его водами.

Вокруг заметно стемнело, едва она вошла под деревья. Лизи ощутила ещё более сильное желание прибавить шагу, но когда ветер вновь шевельнул колокольчик (очень близко, и она знала, что он подвешен на ветке на крепкой верёвке), она остановилась, захлёстнутая воспоминаниями. Она знала, что колокольчик висит на верёвке, потому что видела его, когда побывала здесь в прошлый раз, десятью годами раньше. Но Скотт повесил его много раньше, даже до того, как они поженились. Она знала, потому что слышала звон колокольчика и в 1979 году. Даже тогда звук показался ей знакомым, неприятным, но знакомым. Неприятным потому, что она возненавидела звон этого колокольчика задолго до того, как впервые попала в Мальчишечью луну.

— И я говорила ему об этом, — пробормотала она, перекидывая лопату в другую руку и приглаживая волосы. Жёлтый вязаный квадрат лежал на её левом плече. Вокруг, как шепчущиеся голоса, шуршали кроны деревьев «нежное сердце». — Он ничего мне на это не сказал, но, думаю, запомнил.

Она двинулась дальше. Тропа нырнула вниз, потом поднялась на вершину холма, где деревья росли реже, и яркого красного света прибавилось. То есть до заката было ещё далеко. Хорошо. И здесь висел колокольчик, чуть покачиваясь из стороны в сторону, но и этого хватало для едва слышного звона. Когда-то, давным-давно, он стоял у кассового аппарата в кафе «У Пэт» в Кливс-Миллс. Не тот колокольчик, по которому ударяют ладонью, что стоят на регистрационных стойках в отелях и издают одинокий «динь», после чего замолкают, а уменьшенная копия серебряного школьного колокольчика с ручкой, который динь-динькает, пока тебе не надоест его трясти. И Чаки, повар, который более года работал с Лизи в одной смене, обожал этот колокольчик. Иногда — она помнила, что говорила об этом Скотту, — звяканье колокольчика преследовало её и во сне вместе с громким хриплым голосом Чаки: «Заказ готов, Лизи! Поторопись! Голодные люди ждать не могут!» И да, в постели она говорила Скотту, как ненавидит маленький колокольчик Чаки, как он её раздражает, должно быть, говорила весной 1979 года, потому что вскоре после этого колокольчик исчез. Она не связывала Скотта с исчезновением колокольчика, даже после того как впервые услышала его, попав в Мальчишечью луну (слишком много тогда происходило событий, чтобы обращать внимание на такие вот мелочи), и он не сказал ей ни слова. Потом, в 1996 году, отправившись на поиски Скотта, она вновь услышала давно потерянный колокольчик Чаки, и на этот раз (поторопись голодные люди заказ готов) поняла, что к чему. Идиотизм, конечно, но в духе Скотта. В конце концов, Скотт Лэндон был мужчиной, который думал, что «Обурн новелти» — лучший магазин во Вселенной. Разве он не мог решить, что это отменная шутка — перетащить колокольчик, который так раздражал его подругу, в Мальчишечью луну? И повесить аккурат возле тропы, чтобы он звенел на ветру?

В последний раз на нём была кровь, прошептал голос воспоминаний. Кровь в 1996 году.

Да, и её это испугало, но она всё равно пошла дальше… а теперь кровь исчезла. Природные условия, благодаря которым выцвела надпись на кресте, поспособствовали и очищению колокольчика. И верёвка, на которой Скотт повесил его двадцать семь лет назад (при условии, что время здесь текло с той же скоростью, что и на другой стороне), практически истлела. Ещё чуть-чуть, и колокольчику предстояло свалиться на тропу. Вот тогда в шутке Скотта и будет поставлена точка.





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 193 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.017 с)...