Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Тихий океан 6 страница



Мне хватило и мимолетного взгляда, чтобы понять: море — это огромный город. Прямо подо мной, как и повсюду вокруг, о чем я раньше и не подозревал, тянулись автострады, бульвары, улицы и кружные дороги с довольно бурным подводным движением. В плотной прозрачной воде, подсвеченной мириадами крохотных искрящихся существ, планктоном, сновали в безудержной гонке рыбы, похожие на грузовики и автобусы, легковушки и велосипеды и даже на прохожих, — они сигналили и кричали друг дружке без умолку. И все это — на бескрайнем зеленом фоне. На разной глубине, насколько хватало глаз, то вспыхивали, то гасли гирлянды сверкающих пузырьков — следы проносящихся с бешеной скоростью рыб. Как только угасал один такой огненный шлейф, на его месте тотчас загорался другой. Следы эти простирались в разные стороны и гасли где-то вдалеке. Они напоминали фотоснимки ночных городов, сделанные при большой выдержке, — с длинными лентами света, брызжущего из задних автомобильных фар. С тем лишь исключением, что здешние машины неслись то выше, то ниже друг друга, словно по многоярусной эстакаде. Да и расцветки у них были самые необыкновенные. Корифены — они проносились под плотом, как патрульные машины, числом не меньше пятидесяти, — отливали ослепительно золотым и синевато-зеленым свечением. А другие рыбы, которых я не мог узнать, — желтым, коричневым, серебристым, синим, красным, розовым, зеленым и белым цветами во всем многообразии оттенков и окрасов, включая одноцветных, пестрых и полосатых. Только акулы решительно не хотели сверкать красками. Однако какими бы ни были размеры и расцветки этих машин, их объединяло одно — шальной порыв. Они то и дело сталкивались друг с другом — боюсь, нередко со смертельным исходом, — а некоторые, потеряв управление, врезались со всего маху в бордюры на обочинах либо выскакивали из воды и тут же шлепались обратно, вздымая фонтаны искрящихся брызг. Я следил за всей этой подводной суетой, словно из корзины парящего над городом воздушного шара. Это было изумительное, захватывающее зрелище. Так, должно быть, выглядит Токио в часы пик.

Я все смотрел и смотрел — до тех пор, пока в городе не погасли все огни.

С борта «Цимцума» я видал только дельфинов. Мне всегда казалось, что Тихий океан — огромная необитаемая водная пустыня, где лишь местами попадается рыба, и то редко. Потом я узнал, что сухогрузы гораздо быстрее рыб. И разглядеть морских животных с борта корабля так же невозможно, как лесных обитателей из окна мчащегося по шоссе автомобиля. А дельфины плавают очень быстро, да и порезвиться возле лодок и кораблей они не прочь — совсем как собаки, когда пытаются догнать машину: они бегут за ней и бегут, до полного изнеможения. Так что если вам захочется посмотреть на лесную живность, ступайте в лес пешком — и никакой суеты. То же самое и в море. Чтобы разглядеть несметные богатства его глубин, по нему нужно, так сказать, пройтись неспешным шагом.

Я улегся на бок. Впервые за пять дней у меня возникло некоторое ощущение покоя. Ко мне вновь вернулась надежда, — а сколько труда я на это положил! — хоть и слабая, но вполне заслуженная и совершенно оправданная. И я уснул.

ГЛАВА 60

Среди ночи я вдруг проснулся. Приподнял край навеса и огляделся. В чистейшем небе сияла четким полумесяцем луна. Звезды сверкали так ярко, что было бы глупо назвать ночь непроглядно темной. Безмятежное море утопало в слабом мерцающем свете, озарявшем простиравшуюся вокруг черноту зыбкими серебристыми отблесками. И в этом свечении все смешалось: и небо — надо мной — и море — подо мной. Меня охватили волнение и страх. Я чувствовал себя мудрецом Маркандеей, который выбрался из чрева спящего Вишну и узрел вселенную и все сущее в ней. Но мудрец даже испугаться не успел, как Вишну проснулся и снова его проглотил. Первый раз я заметил — как буду неизменно замечать это потом, во время страданий, между приступами мучительной боли, — что страдаю я на великой сцене. Я увидел свои муки такими, как есть, — преходящими и никчемными, — и это меня успокоило. Я понял — страдания мои ничего не стоят. И смирился с этим. Так оно и было. (Только при свете дня душа моя зароптала: «Да нет же! Нет! Мучения мои стоят многого. Я хочу жить! Так, чтобы жизнь моя слилась с жизнью вселенной. Жизнь — всего лишь глазок, узкий проход в бесконечность, и как же мне не цепляться за это короткое, призрачное видение? Этот глазок — все, что у меня есть!») Пролепетав что-то из мусульманской молитвы, я снова уснул.

ГЛАВА 61

К утру я лишь подмок, зато набрался сил. Это было поразительно, если учесть, сколько тягот пришлось мне пережить за последние несколько дней и как мало я ел все это время.

День был чудесный. И я решил заняться рыбной ловлей — первый раз в жизни. После завтрака из трех галет и воды из жестянки я стал читать, что про это сказано в инструкции по спасению. Первая незадача: наживка. Я призадумался. В шлюпке еще сохранились звериные останки, но красть добычу у тигра из-под носа — нет уж, увольте. Поди растолкуй тигру, что с его стороны это своего рода вклад, за который ему воздастся сполна. Тогда я решил пожертвовать своим ботинком. У меня остался только один левый. Другой я потерял во время кораблекрушения.

Я осторожно забрался в шлюпку и достал из ящика один из рыболовных комплектов, нож и ведро для будущего улова. Ричард Паркер полеживал на боку. Когда я выбрался на нос, он только шевельнул хвостом, а головой даже не повел. Я оттолкнул плот подальше. Прикрепил крючок к поводку, а поводок — к леске. И привязал к ней несколько грузил. Я выбрал три, по форме похожие на торпеды. Потом снял ботинок и разрезал его на куски. Еще та работенка: уж больно жесткая была кожа. Я аккуратно насадил кусок кожи на крючок — так, чтобы его кончик не торчал наружу. И опустил лесу поглубже. Рыбы вчера было столько, что я надеялся на легкую добычу.

Но просчитался. Башмак исчезал кусок за куском, леска то и дело подергивалась, рыба знай себе поклевывала наживку — а на крючке всякий раз было пусто, и так до тех пор, пока я не извел весь ботинок и у меня ничего не осталось, кроме резиновой подошвы да шнурка. После того как шнурок, хоть и похожий на червя, не оправдал моих надежд, я сгоряча решил пустить в ход последнее средство — всю подошву целиком. Но из этого тоже ничего не вышло. Я почувствовал легкое многообещающее подергивание — но леса тут же ослабла. Все, что я вытащил, так это голую леску. Без наживки, без крючка и без грузил.

Я здорово огорчился. Хотя про запас у меня были в наборе и крючки, и поводки, и грузила, а кроме того — еще один полный комплект рыболовных снастей. Да и потом, рыбачил я не для себя. Съестных припасов у меня было сколько угодно.

Но внутренний голос — тот самый, к которому мы так не хотим прислушиваться, — отчитывал меня безжалостно: «За глупость приходится расплачиваться. В другой раз будь поосторожней да поумней».

Ближе к полудню появилась вторая черепаха. Она подплыла прямо к плоту. И могла бы запросто тяпнуть меня за зад, если б захотела. Как только она отвернулась, я было схватил ее за плавник, но в ужасе отдернул руку, едва к нему прикоснулся. И черепаха уплыла.

Все тот же внутренний голос, распекавший меня за безуспешную рыбалку, снова принялся выговаривать: «Чем теперь будешь кормить своего тигра? Или считаешь, ему надолго хватит трех звериных туш. Может, тебе напомнить — тигры не падальщики? Впрочем, когда приспичит, он и от мертвечины не станет воротить нос. Но, думаешь, перед тем как позариться на разбухший, насквозь прогнивший труп зебры, он не захочет полакомиться свеженьким индийским мальчишкой, до которого можно доплыть в два гребка? А как у нас с водой? Сам знаешь, тигры жажду долго не выносят. Или забыл, как несет у него из пасти? Тихий ужас. Не к добру это. Или думаешь, он в охотку вылакает всю воду в океане и, утолив жажду, отпустит тебя в Америку посуху? И как только эти сундарбанские тигры умудряются избавляться от излишков соли в организме — просто диво. Наверно, в своих мангровых болотах научились. Но и эти возможности у них не безграничны. Говорят же, что тигр, пресытившийся соленой водой, превращается в людоеда? А вот и он. Легок на помине. Ишь, зевает. Ну и пасть — бездонная розовая пещера. Только глянь на эти желтые сталактиты да сталагмиты — сущие громадины. Может, тебе повезет — и ты угодишь туда прямо сегодня».

Ричард Паркер спрятал язык, размером и цветом похожий на резиновую грелку, закрыл пасть. И сглотнул.

Весь остаток дня я корил себя безжалостно. И старался держаться подальше от шлюпки. Но, несмотря на мои горькие предчувствия, Ричард Паркер был совершенно спокоен. Дождевой воды у него была целая прорва, да и от голода он, судя по всему, не страдал. Зато какие только звуки, свои — тигриные, он не издавал: и рычал, и стонал, да так, что мне становилось не по себе. Задача казалась неразрешимой: чтобы рыбачить, нужна наживка, а наживку можно раздобыть, только поймав рыбу. Что же делать? Ловить на палец ноги? Или, может, отрезать себе ухо?

Решение пришло поздним вечером, и самым неожиданным образом. Я подтянул плот к шлюпке. Больше того: я забрался в нее и принялся шарить в ящике, лихорадочно размышляя, как буду спасать свою жизнь. Плот я привязал так, чтобы он находился футах в шести от шлюпки. Я думал, что смогу допрыгнуть до него и, дернув за слабый узел, ускользну от Ричарда Паркера. Пойти на такой риск пришлось от отчаяния.

Не найдя подходящей наживки и не придумав, чем бы ее заменить, я сел, опустив руки, — и тут заметил, что оказался как раз под его пристальным взглядом. Он сидел на другом конце шлюпки, должно быть возле зебры, повернувшись ко мне, — сидел и как будто ждал, чтобы я обратил на него внимание. Почему я даже не услышал, как он пошевелился? С чего это я взял, что смогу обвести его вокруг пальца? Вдруг меня что-то больно шлепнуло по щеке. Я вскрикнул и зажмурился. Похоже, он со своей кошачьей прытью сиганул через всю шлюпку и напал. Сейчас разорвет мне когтями лицо — такой вот жуткой смертью мне суждено умереть. Боль была до того сильная, что ничего другого я уже не чувствовал. Благословен будь шок! Благословенно будь в нас то, что избавляет от ощущения боли и скорби! В самом сердце жизни сокрыт предохранитель. Я проговорил: «Ну же, Ричард Паркер, давай, прикончи меня. Только, пожалуйста, побыстрей. Предохранитель долго не выдержит».

Но он медлил. Он сидел у моих ног и урчал. Должно быть, учуял сундук с сокровищами. Я в ужасе открыл один глаз.

Это была рыба. В ящике была рыба. Она билась, как всякая рыба, выброшенная из воды. В длину дюймов пятнадцать, и с крыльями. Летучая рыба. Продолговатая, серо-голубая, с жесткими крыльями, без перьев и с круглыми немигающими глазами. Выходит, по щеке меня шмякнула летучая рыба, а не Ричард Паркер. Он сидел все там же, в пятнадцати футах от меня, и, вероятно, никак не мог понять, что со мной. Правда, рыбу он заметил. Это было видно по его морде, уж больно любопытной. Казалось, он собирался проверить, что к чему.

Я нагнулся, схватил рыбу и швырнул ему. Так-то оно лучше! Крысы перевелись — не беда, обойдусь летучими рыбами. Жаль только, летучка упорхнула. Извернулась в воздухе перед самой пастью Ричарда Паркера — и шлепнулась в воду. Ричард Паркер мотнул головой и захлопнул пасть, клацнув зубами, — но рыба оказалась шустрее. Ему это явно не понравилось. Он снова посмотрел на меня. «И где же мое угощение?» — казалось, спрашивали его глаза. Я испугался и сник. И уже развернулся в слабой надежде прыгнуть на плот до того, как он на меня набросится.

В это самое время воздух задрожал — и нас атаковала целая стая летучих рыб. Они нагрянули, как саранча. И дело даже не в их количестве, а в том, что шуршанием и потрескиванием крыльев они и впрямь напоминали насекомых. Летучки выпархивали из воды дюжинами, одновременно, причем некоторые из них пролетали по воздуху добрую сотню ярдов, а то и больше. Многие ныряли в воду прямо перед шлюпкой. Другие перелетали через нее. Третьи врезались в борт с хлопками, как при фейерверке. И лишь самым сноровистым удавалось упасть в воду, перелетев через брезент. А менее удачливые плюхались в шлюпку и начинали неистово биться на дне. Были и такие, которые с лету врезались прямо в нас. Отбиваться от них мне было нечем, и я ощущал себя не иначе как святым Себастьяном, мучеником. Каждая рыбина, попадавшая в меня, вонзалась в мое тело, точно стрела. Я схватил одеяло, чтобы хоть чем-то прикрыться, и в то же время пытался ухватить какую-нибудь рыбешку на лету. Но вместо этого заработал одни синяки да ссадины.

Вскоре выяснилась и причина такого налета: следом за летучими рыбами из воды выпрыгивали корифены. Они были крупнее летучек и сцапать их в воздухе не могли, зато в воде они оказывались куда более проворными и поражали добычу одним молниеносным броском. Им удавалось сцапать летучек, если они успевали угнаться за ними, проплыв под водой и выскочив на поверхность с открытой пастью в тот самый миг, когда те падали в воду. Были и акулы, они тоже выпрыгивали из воды, хоть и не так ловко, как корифены, зато метко — со смертельным исходом для последних. Бойня продолжалась недолго, но все это время вода бурлила и кипела, рыбы метались как угорелые и челюсти клацали без передышки.

Не в пример мне Ричард Паркер не только не дрогнул перед натиском летучих рыб, но и проявил чудеса сноровки. Он взгромоздился перед ними стеной и давай хватать лапами и зубами все, что летело в его сторону. Многих рыб он заглатывал заживо, целиком, и те, угодив к нему в пасть, все еще отчаянно трепыхали крыльями. То был наглядный урок силы и ловкости. Впрочем, поражала не столько сама ловкость — чисто хищническая, сколько совершенно невозмутимое отношение к происходящему. Такому сочетанию легкости и собранности в данное, конкретное мгновение позавидовали бы самые искусные йоги.

Когда все кончилось, я подвел итоги натиска: не считая того, что я изрядно пострадал, рацион ящика пополнился шестью летучими рыбами, а на дне шлюпки их скопилось и того больше. Я живо завернул одну рыбину в одеяло, прихватил топорик и перебрался на плот.

Теперь я действовал с крайней осторожностью. Недавняя утрата части рыболовных снастей охладила мой пыл. Еще одну такую оплошность я позволить себе не мог. Аккуратно доставая рыбу из одеяла, я придерживал ее рукой, памятуя о том, что она наверняка попытается вырваться на волю. Чем ближе подбирался я к рыбе, тем страшнее и противнее становилось у меня на душе. Вот показалась рыбья голова. Я держал ее таким образом, что она походила на верхушку отвратительного рыбного мороженого, торчащую из рожка, свернутого из шерстяного одеяла. Без воды рыба задыхалась: она медленно хватала воздух, то открывая, то закрывая рот и жабры. Под рукой я чувствовал, как бьются ее крылья. Я перевернул ведро вверх дном и положил на него рыбу. Взял топорик. И занес его над головой.

Я опускал топорик несколько раз, но довершить дело так и не смог. Такая чувствительность может показаться смешной, если вспомнить все, что я пережил за последние дни, но тогда зверствовали другие — хищники. Конечно, в некотором смысле я был виноват в смерти крысы, но ведь я же только бросил ее Ричарду Паркеру, а убил ее он. И вот теперь мне, прирожденному вегетарианцу, предстояло умышленно отрубить рыбе голову.

Я прикрыл ей голову одеялом и в очередной раз взмахнул топориком. И снова рука застыла в воздухе. При одной лишь мысли, что я вот-вот размозжу топором мягкую голову живого существа, мне становилось не по себе.

И я отложил топорик. Решил свернуть ей шею так, чтобы этого не видеть. Я плотно завернул рыбу в одеяло. И начал сдавливать ее обеими руками. Но чем крепче я давил, тем сильнее она трепыхалась. Я представил, каково было бы мне, если б меня завернули в одеяло и принялись выкручивать шею. Вот ужас! Я уже несколько раз хотел бросить эту затею. Но снова и снова убеждал себя, что так надо и что чем дольше я буду сомневаться, тем больше рыба будет мучиться.

Обливаясь слезами, я утешал себя до тех пор, пока не услышал хруст и не почувствовал, как у меня под руками перестала биться чья-то жизнь. Я развернул одеяло. Летучая рыба издохла. На голове у нее, сбоку, рядом с жабрами виднелась кровоточащая рана.

И я расплакался над этой маленькой, несчастной, загубленной душой. Это было первое существо, которое я убил в своей жизни. Вот я и стал убийцей. Таким же душегубом, как Каин. Я был ни в чем не повинным шестнадцатилетним пареньком, знавшим жизнь только по книгам и проповедям, и вот уже руки у меня в крови. Какой ужас! Любое разумное существо — священно. Я всегда поминаю эту рыбу в своих молитвах.

Потом стало легче. Мертвая летучая рыба была похожа на самую обыкновенную рыбу, которую я видал на пондишерийских рынках. Она превратилась в нечто другое — то, что уже не принадлежало к числу великих земных творений. Я разрубил ее топориком на куски и сложил все в ведро.

В конце дня я снова попробовал рыбачить. Сперва мне везло не больше, чем утром. Однако удача не заставила себя долго ждать. Рыбы кидались на крючок одна за другой. Впрочем, клевала одна мелочь, а крючок был слишком велик. Отмотав тогда побольше лески, я забросил ее подальше и поглубже, чтобы мелюзга, шнырявшая возле плота и шлюпки, не добралась до наживки.

И вот, когда я насадил на крючок голову летучей рыбы да подвесил на леску только одно грузило и стал тянуть побойчее, так, чтобы рыбья голова скользила по поверхности, лишь тогда-то я наконец и поймал свою первую добычу. Из воды вынырнула корифена — и кинулась за рыбьей головой. Я попридержал леску, решив убедиться, что корифена действительно заглотила наживку, и затем с силой рванул на себя. Корифена выскочила из воды и так сильно дернула, что я чуть не свалился с плота. Пришлось поднатужиться. Леска натянулась в струну. Это была надежная снасть — так запросто не порвешь. Я начал подтаскивать корифену поближе. Она билась изо всех сил — то выпрыгивала из воды, то плюхалась обратно, поднимая брызги. Вот уже леска врезалась мне в руки. Я обмотал их одеялом. Сердце в груди так и колотилось. Рыбина попалась здоровенная, как бык. И я боялся, что мне ее не вытащить.

Тут я заметил, что другие рыбы, сновавшие вокруг плота и шлюпки, разом исчезли. Верно, почуяли, какая печальная участь постигла корифену. Я поднажал. На шум возни того и гляди слетятся акулы. Но рыбина сопротивлялась как черт. У меня уже свело руки. Каждый раз, как только я подтаскивал ее поближе к плоту, она начинала биться с таким неистовством, что я сдавался и немного стравливал леску.

В конце концов мне удалось втащить ее на плот. В длину она была больше трех футов. Ведро тут не годилось. Разве что нахлобучить ей на голову вместо шляпы. Я удерживал рыбину, упершись в нее коленями и придерживая руками. Это была сплошная корчащаяся груда мышц, до того огромная, что даже когда я навалился на нее всем телом, из-под меня все равно торчал ее хвост, которым она нещадно колотила по плоту. Корифена брыкалась подо мной, как необъезженный мустанг под ковбоем. Я вошел в раж, почувствовав себя победителем. Корифена с виду просто прелесть — огромная, мясистая и гладкая, с выпуклым лбом, выдающим в ней упорство, с длинным спинным плавником, торчащим кверху, как петушиный гребень, и с глянцевой чешуей. Мне казалось, что, совладав с таким великолепным противником, я схватил судьбу за рога. Сокрушив рыбину, я бросил вызов морю и ветру в отместку за все кораблекрушения в мире и за все невзгоды, выпавшие на мою долю. «Спасибо тебе, Господь Вишну. Спасибо! — воскликнул я. — Когда-то ты спас мир, обернувшись рыбой. А теперь ты спас меня, опять же превратившись в рыбу. Спасибо тебе, спасибо!»

Убить ее было просто. Я бы вовсе не стал себя этим утруждать — в конце концов, поймал-то я ее для Ричарда Паркера, так что теперь его забота разделаться с ней со свойственной ему ловкостью, — если б не крючок, который она заглотила. Я радовался, что поймал корифену, но если на крючок попадется еще и тигр, тогда мне уж точно будет не до веселья. Я немедленно взялся за дело. Схватил обеими руками топорик и со всего маху шмякнул рыбу обухом по голове (зарубить ее лезвием я бы не смог — не хватило бы духу). Перед тем как издохнуть, корифена выкинула самый невероятный фортель: она вдруг стала переливаться всеми цветами радуги — быстро-быстро. Цепляясь за жизнь, она синела, зеленела, краснела, золотилась, а то вдруг начинала сверкать холодным неоновым светом. И мне действительно казалось, что я убиваю живую радугу. (Лишь потом я узнал, что чудесный переливчатый окрас появляется у корифены только перед смертью.) Наконец она замерла и поблекла — теперь можно было достать крючок. Я даже ухитрился выдернуть с ним и кусок наживки.

Вы, верно, немало удивились, с какой легкостью слезы по задушенной тайком летучей рыбе у меня обернулись радостью, когда я до смерти забил обухом корифену. Свои сомнения и горе в первом случае я мог бы объяснить тем, что воспользовался оплошностью летучей рыбы, не рассчитавшей траекторию полета, а огромную корифену я выудил совершенно сознательно — и потому так обрадовался улыбнувшейся мне удаче, хотя и старался не потерять голову от радости. Но истинная причина в другом. Она проста и ужасна: человек ко всему привыкает, даже к убийству.

И вот с чувством гордости, свойственной любому удачливому охотнику, я стал подтягивать плот к шлюпке. Мало-помалу, очень медленно, я подвел его к самому борту. И, поднапрягшись, перебросил корифену в шлюпку. Она тяжело шлепнулась на дно — к вящему недовольству и не меньшему удивлению Ричарда Паркера. Сперва до меня донеслось трубное сопение, а после — громкое чавканье. Я оттолкнулся от шлюпки, не забыв, однако, несколько раз свистнуть в свисток, чтобы напомнить Ричарду Паркеру, кто с такой любезностью подбросил ему свежатинки. Но тут остановился, решив прихватить с собой несколько галет и жестянку с водой. Пять летучих рыб, угодивших в ящик, уже издохли. Я оторвал у них крылья и выбросил, а тушки завернул в священное, окропленное рыбьей кровью одеяло.

Пока я сам отмывался от крови и промывал рыболовные снасти, раскладывал все по местам, а потом сел ужинать, наступила ночь. Тонкая облачная пелена затянула и звезды, и луну — все погрузилось в непроглядную тьму. Я устал, хотя все еще не мог прийти в себя после того, что пережил за последние часы. Труд — штука чрезвычайно полезная: благодаря труду я и думать забыл про себя и про свое отчаянное положение. Спору нет, коротать время за рыбной ловлей куда лучше, чем плести веревки или играть в подглядки. И я решил, что утром, как только рассветет, снова буду рыбачить.

Я засыпал — сознание мое угасало, мерцая разноцветными бликами, как та умиравшая корифена.

ГЛАВА 62

В ту ночь я спал беспокойно. Незадолго до рассвета, отчаявшись снова заснуть, я приподнялся на локте. И стал украдкой следить за тигром. Ричард Паркер тоже маялся. Он то стонал, то рычал и все метался по шлюпке. Зрелище не из приятных. Я призадумался. Уж не проголодался ли? Вряд ли, а если да, то не так чтоб уж очень. Может, пить хочет? Язык у него хоть и вываливался из пасти, но сам он дышал вроде бы ровно. Брюхо и лапы — сыроватые. Только малость пообсохли. Верно, в шлюпке осталось не так уж много воды. А стало быть, скоро он действительно захочет пить.

Я глянул на небо. Облачная дымка рассеялась. Лишь далеко на горизонте маячили облачка, а так небо было чистое. Значит, дождя не жди — день снова обещает быть жарким. Волны катили по морю вяло-вяло, словно в предчувствии неизбежного зноя.

Я сел, прислонясь спиной к мачте, и стал раздумывать, как нам быть дальше. На галетах да рыбе мы еще протянем. Но что делать с водой — вот вопрос. Ее кругом сколько угодно, только все без толку: уж больно соленая. Впрочем, пресную воду можно разбавлять морской — только сперва надо раздобыть побольше пресной. Жестянок на нас обоих едва ли хватит надолго — да и, честно сказать, мне не очень-то хотелось делиться с Ричардом Паркером своими запасами, — а рассчитывать на дождевую воду неразумно.

Оставалось одно — полагаться на солнечные опреснители. Я поглядел на них с сомнением. С тех пор как они болтаются в море, прошло два дня. И один из них, как я заметил, успел прохудиться. Я подтянул линь — проверить, что с ним случилось. И поддул конус. Потом без всякой надежды пощупал под водой водозаборный мешок, скрепленный с круглой плавучей камерой. Тот, как ни странно, оказался полный. Я даже вздрогнул от неожиданности. Но мигом взял себя в руки. Скорее всего, туда попала морская вода. Я отцепил мешок и, следуя инструкции, немного его наклонил, а опреснитель развернул так, чтобы в него не могла просочиться вода из-под конуса. Затем закрыл два крохотных вентиля на соединении с мешком, отцепил мешок и вытащил его из воды. Прямоугольный, из плотного, мягкого желтого пластика, с мерными делениями с одной стороны. Я попробовал воду на вкус. Потом еще разок. Пресная.

— Милая моя морская коровка! — глядя на опреснитель, воскликнул я. — Вот так удой! Молоко просто чудо! Правда, немного отдает резиной, а так грех жаловаться. Ну, гляди, как я пью!

Я осушил мешок за один присест. Он был почти полный — а вмещался в него целый литр. Зажмурившись от удовольствия и переведя дух, я подвесил мешок обратно. Потом проверил остальные опреснители. Вымя у каждого было полным-полно. Я слил весь удой, больше восьми литров, в ведро для рыбы. Эти хитроумные устройства, опреснители, отныне стали мне столь же дороги, как скотина для крестьянина. И то верно: вытянувшись дугой и мерно покачиваясь на волнах, они и впрямь походили на пасущихся на лугу коров. Я позаботился о них на славу — проверил, чтобы в каждом было достаточно морской воды и чтобы конусы с камерами были надуты плотно.

Плеснув немного морской воды в ведро с пресной, я поставил его на боковую банку под брезентом. К полудню потеплело — Ричард Паркер, похоже, устроился где-то внизу. Я привязал ведро к гакам, на которых брезент крепился к бортам шлюпки. И осторожно глянул через планширь. Он лежал на боку. Логово его являло собой поистине жуткое зрелище. Трупы животных были свалены в бесформенную кучу. Из нее торчали ноги, ошметки шкур, наполовину обглоданная голова и множество костей. А вокруг валялись крылья летучих рыб.

Я разрезал летучую рыбу и швырнул кусок на боковую банку. Потом извлек из сундука все, что мне могло пригодиться сегодня, и, перед тем как перебраться на плот, бросил второй кусок на брезент, Ричарду Паркеру под нос. Случилось то, что я ожидал. Отвалив от шлюпки, я увидел, как он выбрался из укрытия и потянулся к рыбе. Повернув голову, он заметил другой кусок, а рядом — какой-то незнакомый предмет. Он встал. И склонил громадную голову над ведром. Я испугался, как бы он его не опрокинул. Но обошлось. С трудом втиснув голову в ведро, он принялся лакать воду. Ведро вмиг опустело и от толчков его языка заходило ходуном. А когда он вскинул голову и посмотрел в мою сторону, я строго поглядел ему прямо в глаза и несколько раз свистнул в свисток. Он скрылся под брезентом.

Я поймал себя на мысли, что шлюпка с каждым днем становится все больше похожей на загон в зоопарке: Ричард Паркер обзавелся собственным закутком, кормушкой, наблюдательным постом и теперь вот — поилкой.

Температура быстро поднималась. Стало нестерпимо жарко. Остаток дня я просидел в тени под навесом и ловил рыбу. С первой корифеной мне, похоже, просто повезло. За весь день я так ничего и не поймал, как, впрочем, и поздно вечером, когда морской живности кругом собирается прорва. Вот на поверхность всплыла черепаха, в этот раз совсем другая — зеленая, здоровенная, с совершенно гладким панцирем, и такая же любопытная, как бисса. Но я и пальцем не шевельнул в ее сторону, хотя подумал — а надо бы.

Единственное, что доставляло радость в тот жаркий день, так это глядеть на солнечные опреснители, благо все они были на месте. Изнутри каждый конус покрывали капли испарившейся влаги, стекавшей затем струйками в водозаборники.

День закончился. Я подсчитал, что завтра утром будет ровно неделя с тех пор, как затонул «Цимцум».

ГЛАВА 63

Семья Робертсонов провела в открытом море тридцать восемь дней. Капитан Блай и его спутники, с легендарного мятежного «Баунти», — сорок семь дней. Стивен Каллахан — семьдесят шесть. Оуэн Чейз, чей рапорт о том, как кашалот потопил китобоец «Эссекс», вдохновил Германа Мелвилла, дрейфовал в море вместе с двумя матросами восемьдесят три дня, если не считать недельной стоянки на негостеприимном острове. Семья Бейли продержалась сто восемнадцать дней. Слыхал я и про одного моряка торгового флота, корейца по имени Пун, кажется, так он провел в Тихом океане сто семьдесят три дня — дело было в 1950-е годы.

Я же продержался двести двадцать семь дней. Такая вот долгая мне выпала мука: она продолжалась семь месяцев с лишним.

Но я не сидел сложа руки. Потому-то и выжил. В шлюпке, да и на плоту, дел было невпроворот. И обычный мой день, если можно так сказать про человека, потерпевшего кораблекрушение, складывался так:

С рассвета — до полудня:

подъем

молитвы

завтрак для Ричарда Паркера

общий осмотр плота и шлюпки, особенно узлов и стяжек

обработка солнечных опреснителей (протирка, надувка, доливка воды)

завтрак и осмотр продовольственных запасов

рыбная ловля и разделка рыбы, если было, что разделывать (потрошение, очистка, развешивание длинных ломтей на веревках для вяления на солнце)

С полудня — до середины дня:

молитвы

легкий обед

отдых и спокойные занятия (ведение дневника, осмотр ран, затянувшихся и новых, уход за снаряжением, обследование ящика с припасами, наблюдения за Ричардом Паркером, смакование черепашьих косточек и т.д.)





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 260 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.014 с)...