Глава 128. Цекул

... у него были маленькие, поврежденные дымом глаза.

Повинуясь внезапному порыву, выхожу из дома. Неспешно пересекаю двор, бреду по опустевшему сумеречному городу, дышу неглубоко, но ритмично, гляжу не столько под ноги, сколько во тьму, притаившуюся в уголках моих собственных глаз. Диковинная, дурацкая авантюра: кажется, я стараюсь заснуть на ходу. Не очень‑то понимаю, как такое возможно, но где наша не пропадала?

Правильно, нигде пока не пропадала, как ни странно. Глаза боятся, а руки делают. Меня гонит инстинкт, подобный силе, побуждающей младенцев отрывать от пола руки, вставать на рыхлые, мягкие ножки, пополнять ряды прямоходящих приматов, – зачем‑то. Поди спроси у такого малыша: “зачем?” Он, в лучшем случае, загукает, слюни размажет по замурзанному подбородку и рухнет на попку, сбитый с толку сторонним вмешательством. Выходит, прав был Франк, дурацкий вопрос “зачем?” на фиг не требуется. Он только мешает, отвлекает от дела. Вместо: “зачем?” – спросим: “как?” И тут же найдется ответ. Оказывается, если очень долго прикладывать неопределенные, но страстные усилия, рано или поздно обнаружишь, что все уже само получилось. Так бывает.

Возможно, только так и бывает, но мне сейчас не до обобщений. Потому что знакомая улица постепенно превращается... черт знает во что она превращается. В нечто иное, почти неописуемое. В незнакомую не‑улицу, по которой бредет незнакомый нечеловек. Вероятно, он и есть я. Потому что никого кроме него тут, кажется, нет, а я, кажется, все же есть. Логично?

Да уж...

Мне и сладко, и, чего греха таить, страшно, потому что я пока не знаю, как тут все устроено. Да что там, как я сам устроен – тоже неизвестно. А уж как будут взаимодействовать эти две неизвестности: я и окружающая среда – это уравнение мне не по зубам. Мне бы попроще чего.

Мне бы сейчас глядеть по сторонам, мне бы не упустить ничего. Запомнить, вероятно, невозможно, так хоть пропитаться чудесными видениями, как губка влагой. А потом (теоретически говоря, я все еще знаю, что такое “потом”, но вообразить наступление переломного момента, отделяющего его от “сейчас”, уже не могу) выжать себя досуха и посмотреть, что будет. Но я почти слеп. Глаза мои, вероятно, не научились пока видеть. Разве только глазеть, да смотреть, но такие умения тут без надобности.

Несколько тягучих, сияющих мгновений спустя, обнаруживаю, что у меня имеется еще один мощный инстинкт: самосохранения. Не страх, но некая почти внешняя сила, желающая, чтобы я уцелел, гонит меня “домой”. Я не понимаю уже, что это значит: “домой”, – зато знаю (чувствую) направление. А потому безошибочно нахожу место, где задремал. Наступаю на собственный, теплый еще, дымящийся след, вздрагиваю и просыпаюсь.

То есть, мне кажется, что я просыпаюсь. Ко всякому утверждению придется теперь прибавлять: “мне кажется, что...” Громоздкая конструкция, но иного способа описать свои новые отношения с миром я пока не придумал.

И вот мне кажется, что я дико озираюсь по сторонам, массирую виски, почти бегом возвращаюсь во двор, нашариваю в кармане ключи от автомобиля и, наконец, плюхаюсь на водительское место. Ехать‑то я, конечно, никуда не собираюсь. Просто вспомнил совет Франка: если станет страшно, надо ночевать в машине. Вероятно, именно так и придется мне сегодня поступить. Потому что я от собственной тени шарахаться готов. И, возможно небезосновательно. Кто ее знает, мою тень, на что она теперь способна?..