Глава 59. Птицы

Обские угры считали что у человека несколько душ: одна из них <...> “уходящая по реке душа” <...> другая – “сонная” душа (приходящая к человеку только во сне) предстает в виде “птицы сна”...

Просыпаюсь от воя сигнализации. Воет моя собственная “Нива”. Не понимает, дура, своего счастья. Не ведает, что я – не снаружи, а внутри. Хорош, конечно, ничего не скажешь. Заперся в машине, зачем‑то поставил ее на сигнализацию, спрятал ключи в самый дальний, заповедный карман и завалился спать. Словно бы заранее все просчитал и решил подарить себе, любимому, генеральную репетицию пробуждения накануне Страшного Суда.

Ключи я все же нашел. С пятой, примерно попытки. Заткнул крикучую тварь. Несколько секунд наслаждался тишиной. Потом огляделся.

Автомобиль мой был припаркован у обочины длинной узкой свалки, которая в былые годы, вероятно, считалась переулком. Или даже улицей – кто ее разберет! Но дни культурного расцвета этого места давно миновали. Теперь здесь обретались гнилые доски, ржавая арматура, пустые пластиковые ящики, и примерно полтора миллиона банок от пиво‑колы – а как еще сей легкий прохладительный жанр обозначить? Из‑под постиндустриального ужаса кое‑как пробивалась живучая сивая трава. Вдалеке топорщились бетонные заводские заборы. По небу метались облака, мятые, как больничные простыни. Ущербная луна заливала этот трэш жидким молочным сиропом. Создавалось впечатление, что небесное тело действует продумано и профессионально, как опытный осветитель, привыкший работать на малобюджетных ужастиках: если бы не бледные его лучи, пейзаж получился бы уродский, но квелый и невнятный. А так – настоящая, добротная жуть. Уважаю.

По всему выходило, что отсюда надо убираться. Чем скорее, тем лучше.

Я завел машину. Фары высветили полустертую надпись на обломке металлических ворот, который пережил не только вторую створку, но и саму ограду, и теперь торчал из земли как гнилой, но несокрушимый зуб. “Ост. пр‑д” – вот что там было написано. Я кивнул: да, правильно. Уж этот адрес я на всю жизнь запомню... А что пейзаж переменился – так на то и место зачарованное.

Я был абсолютно спокоен. Прекрасно помнил все свои похождения, да и сладостный сон, привидевшийся мне в пустой библиотеке, запечатлелся в памяти до мельчайших деталей. И ожившие старые (вероятно, все же, чужие) воспоминания никуда от меня не делись. Сидели смирно на привязи, как одомашненные, до утраты основного инстинкта откормленные волчата. Если полагать картины прошлого сокровищами, то я вошел в этот дом нищим, а покинул его – ну, не миллионером, положим, но на жизнь, пожалуй, хватит.

Что же касается содержания обретенных воспоминаний, оно меня почему‑то больше не пугало. Не озадачивало даже. И не вызывало внутреннего протеста. Удивившись собственному спокойствию, я еще раз прокрутил перед внутренним взором дикую эту концепцию. Ну, хорошо, положим, я – невесть откуда взявшаяся копия живого когда‑то человека, обитатель чужих снов, жилец зазеркальный, не то Ка, не то Ба древнеегипетское, обнаглевшее, да еще и сверхзадачей какой‑то невнятной обремененное... И что, топиться теперь? Некоторые, вон, двухголовыми телятами рождаются. Или бородатыми женщинами. Так что мне еще повезло...

Мой разум, вероятно, просто устал истерить по поводу всякого завалящего чуда. Сидел смирно, привыкал к мысли, что концепция сменилась. Теперь истерить будем только в том разе, ежели чудеса вдруг закончатся, что, впрочем, сомнительно. Вот и ладно.

Я сверился с картой. Убедился, что Остаповский проезд действительно существует. Правда, на схеме он выглядел куда опрятнее, чем в жизни. Ну да ладно, машина у меня – практически вездеход, выберусь как‑нибудь.