Глава 42. Омоиканэ

… этому богу “наказали размышлять”…

Мне казалось, что я примерно представляю, с чего начинать расследование. Найти настоящего автора книжки. Попробовать с ним встретиться. Возможно...

Все возможно, вот именно.

И, в любом случае, к чему бы ни привели эти поиски, не помешает съездить в город, откуда я, если верить документам, родом. Провести полевые исследования. А там – по обстоятельствам. Любимая моя формулировка...

Самое нелепое, что я сам не очень‑то знал, чего хочу добиться. Понять, кто я такой? Откуда взялся, зачем живу, как устроен, и чем дело кончится? Ну, так почти любой человек, вероятно, не отказался бы получить столь ценную информацию о себе.

Отделить, наконец, сны и наваждения от событий, случившихся со мной наяву? Так и это, пожалуй, мало кому удается. Мой случай лишь потому интересен, что я, в отличие от своих коллег по земному бытию, осознаю, что запутался.

Разобраться с зачарованными городами? Вернуться в свой пряничный городок в горах? Или, чего доброго, отыскать путь в загадочный Нижний Город? Честно говоря, я не был уверен, что действительно этого хочу. Я здорово опасался, что мои волшебные города – своего рода метафора посмертного бытия. Вероятно, у меня просто не хватало воображения, чтобы отвести им какое‑то иное место в актуальной картине мира, и без того чрезвычайно запутанной.

Забить на все и зажить нормальной человеческой жизнью? Соблазнительный вариант, но какая‑то заповедная часть моего существа истерически сопротивлялась такой идее. Она, эта сволочная часть, обладала латинским темпераментом, визгливым, пронзительным голосом и замашками начинающего фюрера. Игнорировать ее регулярные выступления на моих внутренних митингах не представлялось возможным. Надеяться, что она в ближайшее время утихомирится, было бы нелепо.

Отыскать женщину, с которой я когда‑то вел столь сладостные и странные телефонные разговоры? Которая однажды сообщила моему автоответчику, что намерена исчезнуть. Которая... Эх, да что там! Я не помнил о ней ничего. Ни‑че‑го‑шень‑ки.

Теоретически‑то, и канувшее во тьму прошлое, и хрупкое настоящее, и феерические сны, и утробные страхи, и обаятельная улыбка моего двойника, и знакомое имя на глянцевой книжной обложке, и все прочие тайны – не стоили розового ее ноготка. Так лопотал мой падкий на романтику разум, но, откровенно говоря, персона загадочной незнакомки, Дамы Иксов, вызывала у меня скорее любопытство, чем смятение чувств. Ничего похожего на любовное томление я не испытывал. Память – необходимое и достаточное условие тоски, а у меня не сохранилось ни единого мало‑мальски стоящего воспоминания. Почему? Бог весть.

И, в то же время, я откуда‑то знал, что без нее мне не обойтись, что сам по себе я – лишний, необязательный фрагмент в картине мира, и в любой момент могу оказаться в мусорной корзине – за ненадобностью. Это была дурацкая, иррациональная уверенность, скорее инстинкт, чем плод размышлений. Знает ведь откуда‑то перелетная птица, что должна каждую осень фигачить с севера на юг, за несколько тысяч километров от родного гнезда; ей, возможно, совершенно не хочется совершать тяжкий этот марш‑бросок, но птица снимается с места и летит, потому что иначе – погибель.

Ну, вот и ладненько, – сказал я себе. – Делай что хочешь, душа моя, хоть на юг лети, хоть в космос отправляйся, если припечет. Только на месте не сиди. Тебе это, кажется, не на пользу.

– Медитируешь? – наконец, интересуется Веня, утомленный моей утренней молчаливостью.

– Да нет, просто размышляю. О том, как жить дальше... и ближе. О том, как жить сверху, снизу, справа, слева, впереди и сзади. И, конечно, о том, как жить прямо здесь, – для наглядности похлопываю себя по ребрам.

– Ну‑ну, – кивает он, не то удивленно, не то одобрительно.