Глава 25. Нгектар

В тунгусо‑манчжурской мифологии мир нерожденных душ. <...> Души – оми жили на ветвях деревьев. На землю они попадали в виде пушинок и хвоинок.

Небеса были милосердны: в ту же минуту затренькал дверной звонок. На пороге обнаружился невысокий худой синеглазый человек в светлом джинсовом костюме. В руках – объемистый пакет, из коего кокетливо выглядывает горлышко двухлитровой пластиковой бутылки с тоником, как и было обещано.

– Веня?..

– Ну, слава богу, вполне живой и все еще похож на человека, – ухмыляется гость. – Посторонись, горе мое. Дай пройти. Я твердо намерен тебя спасать, а такие вещи на пороге не делаются.

– Спасать, – говорю, – дело хорошее. И своевременное.

Сам чуть не плачу от досады: ни‑че‑го‑не‑вспо‑ми‑на‑ет‑ся! Хоть убей, ничего. Однако даю гостю дорогу. Тот ломится на кухню, по‑хозяйски распахивает холодильник, отправляет в морозильную камеру стеклянную бутылку с джином и пластиковую с тоником, ритуально содрогается при виде пустых полок. Взирает на меня с упреком:

– Ты с каких это пор без денег сидишь?

– Да нет, я, вроде, с ними сижу. Просто не лежит душа к товарно‑денежному обмену, – объясняю виновато.

Чувствую себя конченым засранцем. Ей богу, словно папа в гости зашел... Вот интересно, кстати, есть ли у меня настоящий папа? Когда‑то в детстве, очевидно, был, а теперь как? Впрочем, это сейчас не самое главное... А что главное‑то?

Эх!

– А к чему она у тебя лежит? – деловито осведомляется гость.

– Кто – она? – пугаюсь.

– Душа. Душа, которая, если верить твоим же словам, не лежит к товарно‑денежному... впрочем, я уже понял, что ты не в форме. Что случилось‑то? Судя по выражению твоего лица, все умерли.

Хорошее наблюдение. Точное. Однако соглашаться с ним погодим. Для начала надо бы найти подобающую формулировку для описания сути моей проблемы. “Спасите, люди добрые, у меня амнезия!” – так, что ли? А хотя бы и так...

– Налей‑ка мне джина с тоником, – говорю. – Не такой я мастер на жизнь жаловаться, чтобы делать это на трезвую голову.

– И то правда. Только первая порция получится теплой...

– Ну и хрен с ней. Я тоже теплый, и ничего.

– Аргумент, – уважительно кивает синеглазый незнакомец, позиционирующийся в качестве моего старшего товарища и, заодно, спасителя. Смешивает коктейль. Стремительно добывает откуда‑то маленький зеленый лимон, жестом фокусника извлекает из кухонного шкафа нож, ароматный ломтик цитруса медленно погружается в шипящую жидкость. Опаньки!

После первого глотка я еще не готов к исповеди, но после четвертого – пожалуй.

– Тут вот, – говорю, – какое дело. Не помню я ничего с тех пор, как проснулся. То есть, часа два уже. Или даже три... То есть, нет, не так. Кое‑что помню все‑таки. Например, как меня зовут. Детство свое немножко помню, сны какие‑то кошмарные и не очень, гору книг прочитанных как наяву вижу, цитаты могу наизусть шпарить... Но это, пожалуй, все. Мне пришлось порыться в документах, чтобы выяснить, что это – не моя квартира, а съемная. Я прав?

Гость кивает. Хмурится. Но тут же старается улыбнуться, чтобы я не спешил падать духом. Получается довольно фальшиво, но все равно, очень мило с его стороны.

– Я даже тебя не помню, – вздыхаю. – Теоретически понимаю, что мы, наверное, друзья. Но это умозаключение, а не воспоминание. Надеялся, что увижу тебя, и в голове хоть что‑то прояснится. Но нет. Пока не сработало.

– Хорошо хоть “теоретически” ты что‑то понимаешь, – ворчит. – Хотелось бы надеяться, что ты меня разыгрываешь. Но... нет. Кажется, нет.

– Нет, – мотаю головой. – Не разыгрываю. Мне помощь нужна, Веня. Я, как ты понимаешь, не очень хочу пользоваться услугами современной медицины. Пусть себе кого‑нибудь другого обслуживает, ну ее... Поэтому мне требуется мое подробное жизнеописание. Перечень деяний и имен. Чтобы впросак не слишком часто попадать. Чего я там не видал, в этом “просаке”?..

– Словарный запас твой, как я погляжу, не пострадал, – замечает он с некоторой осторожностью. Словно бы все еще надеется, что я ломаю комедию.

– Да, вроде бы, не пострадал. И это вполне согласуется с моей дикой теорией.

– Могу я ознакомиться с твоей дикой теорией прежде, чем эта бутылка опустеет? Хотелось бы сохранить свежесть восприятия и хоть какое‑то доверие к собеседнику.

– Налей мне еще джину, всего‑то на полпальца, и будет тебе теория. Учти: такие вещи даже наедине с собой вслух не проговариваются. Поэтому не могу я это совсем уж на трезвую голову излагать.

– На полпальца, пожалуй, налью... Погоди‑ка, сначала сожри что‑нибудь, для моего спокойствия. Зря я, что ли, по супермаркету рыскал?

– Не зря.

Послушно вскрываю упаковку ветчины и с фальшивым энтузиазмом сую в рот тонкий розовый ломтик мяса. Жую. Глотаю, не ощущая ни вкуса, ни аппетита. Вот и молодец. Теперь можно выпить. И поговорить со своим старым другом Веней, которого я, судя по всему, вижу впервые в жизни. Потому что...

Потому что я – копия. Макс, который дружил с этим синеглазым дядей, в настоящее время, вероятно, проживает один из моих дней. А я, соответственно, тут за него отдуваюсь. Когда‑то он родился вместо меня, а за это попросил оказать ему ответную услугу: побыть живым вместо него. Такие пирожки. С котятами.

Стараюсь очень спокойно, без лишних восклицаний и, тем более, жестов объяснить это Вене. Дескать, я ни на чем не настаиваю. Сам понимаю, что идея совершенно дикая. С другой стороны, я как‑то слишком уж хорошо помню все свои сны: и о том, как был призраком, и о женщинах, устроивших спиритический сеанс, и о путешествии в Город, и чудесное воскрешение собственного двойника, и так далее, и чем дальше, тем больше воскресает в моей памяти живописных деталей и подробностей... Все это прекрасно, но о событиях, имевших место наяву, я по‑прежнему не имею ни малейшего представления. Так что – вот.

– Ясно, – в тон мне, спокойно, флегматично даже, резюмирует Веня. – Если бы Алиса стала ксендзом, и Шалтай‑Болтай пришел бы к ней на исповедь, она, возможно, могла бы услышать нечто подобное. Но мне даже нравится. Придает некоторый шарм суровым будням.

– Жаль, – улыбаюсь, – что я ни фига про тебя не помню. Хорошие, наверное, воспоминания.

– А то! – ухмыляется.

Я ему верю.