Курс лекций 8 страница

Одна из особенностей «Анналов» - внимание к человеческому сознанию, как индивидуальному, так и массовому, присущему «безмолвствующему большинству». В работе Блока «Короли-чудотворцы» были поставлены проблемы изучения политической психологии. Он и Февр ввели в историческую науку понятие «менталитет», ранее употреблявшееся только этнологами, изучавшими первобытное мышление, в котором бессознательное превалировало над сознательным. Впрочем, Блок не был готов к широчайшему применению этого термина – в письме к Февру от 6 мая 1942 года он назвал ментальность посредственным термином, употребление которого приводит «к ошибкам, как явствует из противопоставления этого термина… понятию “чувствительность”»[143]. Обращение к исторической ментальности было для «Анналов» протестом против засилья экономической и политической истории. С помощью этого понятия ниспровергались прежние, традиционные, представления об истории, синтез противопоставлялся «комодной» истории. Понятие «менталитет» должно было отразить тот пласт сознания, который постоянно ускользал из поля зрения историков. Исследование менталитета не было самоцелью – важно было выявить мотивы поступков, а значит, понять эпоху как бы из нее самой.

Многочисленные проекты по изучению истории ментальностей появились и в огромном количестве стран. Но уже в 70-е годы, т.е. на пике популярности, эта модель культурной истории оказалась объектом основательной критики. Встал вопрос о неспособности истории ментальностей различать культуру, навязанную народу, и культуру, непосредственно порожденную низами в результате их собственного социального опыта. К концу XX века теория ментальностей была отброшена серьезными историками во Франции, Европе, мире.

Блок и Февр до этого не дожили. Блок был расстрелян фашистами 16 июня 1944 года. Февр возглавлял «Анналы» до середины 50-х годов Он указал на одну из самых больших трудностей, с которой сталкивается историческая психология: действительно ли эмоциональная атмосфера некоторых исторических периодов характеризовалась большей интенсивностью чувств, большей жестокостью и насилием, чем атмосфера других периодов. Февр предостерегал от приписывания другим эпохам психологии, основывающейся на современных формах чувственности. Возможно ли, спрашивал он, применять психологические модели комфортабельного XX века к векам, знавшим долгие периоды страшного голода, эпидемий, к векам, когда люди просыпались и засыпали вместе с восходом и закатом солнца, страдали от избытка жары и холода. Он высмеивал биографии фараонов, изображавших их современными людьми, наряженными в театральные костюмы древних египтян. Февр часто утверждал, что воспроизведение «чувственности» (ментальности) прошлых эпох является главной целью историка, достижению которой должны быть подчинены все его другие усилия.

Научная методология Блока и Февра не была идентичной. Блок – социальный историк, его главная категория – общество. Февр – историк культуры и психологии, его основные категории – эпоха и цивилизация. В цивилизации воплощено единство всех сторон материальной и духовной жизни. Каково соотношение разных факторов в историческом процессе? Февр полагал, что в центре интересов историка должен быть человек как существо, обладающее психикой, мыслями, чувствами. Он даже критиковал Блока за «социологизм». Блока интересовал человек в обществе, Февра – человек в цивилизации. У Блока - социологический подход, у Февра – эволюционный. И тот и другой подход выражали обостренный историзм основателей школы «Анналов».

Второе поколение историков этой школы возглавил Фернан Бродель (1902 – 1985 гг.) – один из крупнейших историков современности. В 1940 – 1945 годах он находился в лагерях для военнопленных. Не имея под рукой никаких материалов, но обладая феноменальной памятью, он много работал, исписывал одну тетрадь за другой и через швейцарский Красный Крест пересылал их Л. Февру. Так было подготовлено одно из увлекательнейших сочинений Броделя[144]. Книга о мире Средиземноморья включала исследование проблем пространства и власти, пространства и экономики. Самыми сложными и противоречивыми персонажами средиземноморской истории Бродель называет цивилизации – они одновременно и подвижны, и устойчивы. Уже в этой работе Бродель начал разрабатывать теорию многоступенчатой исторической структуры, выделив три слоя: структурный, конъюнктурный и событийный. Основное понятие, введенное Броделем, – длительная временная протяженность (долговременная перспектива), иначе – географическое время. Длительность событий по этой шкале измеряется в эпохах. Шкала социального времени позволяет измерять продолжительность событий в экономике, истории отдельных государств и цивилизаций. Еще мельче шкала индивидуального времени – истории событий в жизни того или иного человека. Любая современность, согласно Броделю, включает в себя все эти ритмы, т.е. «сегодня» началось одновременно вчера, позавчера и «некогда».

Высшим достижением школы «Анналов» стал трехтомный труд Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV – XVIII веков». Автор осуществил в нем исторический синтез всех сторон жизни общества. В первых двух томах Бродель провел типологическое исследование материальной повседневности и рыночной экономики, в третьем – представил экономическую жизнь человечества в хронологической последовательности. Эмоциональность и красочность описания сочетались с глубоким анализом. Бродель добился зрительного эффекта полноты и насыщенности «структур повседневности». Его видение мира было материалистическим вариантом объяснения истории. Бродель был близок к марксистскому анализу, но не принимал идею господствующей роли базиса. В отличие от Блока и Февра Бродель пренебрегал идеологией, религией и культурой. Методологически он был сторонником широчайших обобщений, но как историк-исследователь оставался «искателем жемчуга», полагая, что событие – это «звонкая новость», и в основу исследования кладя архивы.

Бродель заложил теоретические основы геоистории. География переставала играть роль вспомогательной по отношению к истории дисциплины, сливалась с ней. Это создавало ощущение новизны, к которой так стремился Бродель, убежденный в том, что «социальную дичь поймать не так просто»[145]. В геоистории экономическое, историческое, географическое растворялось в социальном целом. Бродель рассматривал историческое объяснение скорее как ответ на вопрос «как?», а не на вопрос «почему?» Объяснять, согласно ему, значит открывать отношения между пульсом материальной жизни и всеми остальными проявлениями человеческой истории. Диалог историков и социологов он называл «диалогом глухих», отвергал всякую «социологию прогресса, социологию порядка», не принимал понятия «непрерывность общественного движения», ведущего якобы к идеальному состоянию общества. Теории, по Броделю, это инструменты, рабочие гипотезы, не более того. Много споров вызывала броделевская идея глобальной или тотальной истории. Она связана прежде всего с идеей большой длительности, но более всего предполагала объемное изображение. Тотальная история не означала всемирной истории. Она могла быть вполне локальной, но означала наблюдение в разных ракурсах, с максимально возможных точек наблюдения.

«Проблемный императив» Броделя заключался в том, что рамки исторического исследования задает не регион, а проблема, избранная историком. Мимоходом и неодобрительно Бродель употребил и слово «микроистория». Однако историки признали этот термин и легко сменили иронический, негативный акцент на позитивный. Современная французская микроистория в какой-то степени усвоила броделевскую тотальность, перенеся ее на малый сюжет или объект. Независимо от масштаба анализа выявляется связь между исследованием индивидуального поведения и изучением институциональных отношений.

Признание идеи тотальной истории привело к появлению еще одной модификации – «серийной истории». Это история повторяющихся фактов, настойчиво изгоняющая достатистический материал. Основоположником этой школы, именуемой еще школой количественной истории, стал ученик Броделя Пьер Шоню, профессор Сорбонны. Он понимал цивилизацию как «пространственно-временную локализацию диалога культур». Так, суть европейской цивилизации, по его мнению, составляет «диалог разностей». В историю он включает историческую демографию и историю науки[146]. С момента принятия христианства Шоню не видит разрывов в европейской истории. Циклический план истории для него второстепенен. История – это постоянное накопление и рост сил: ритм технических инноваций, динамика рождаемости, движение цен, эволюция нравов.

Историки школы «Анналов» называли свое творчество «новой исторической наукой». Элемент новизны был не только в новых идеях и новых связях с другими науками. Возникла новая концепция документа как манускрипта, которому необходимо найти его место в археологии знания. Новое отношение к источнику предусматривало его деконструкцию и строилось на представлении о том, что любое свидетельство человеческой деятельности, в том числе медицинские документы, содержащие сведения о группах крови, или формы распаханных и нераспаханных полей могут стать источником для историка.

Если основатели школы пренебрегали политической и событийной историей, то со временем, когда «тирания традиционной истории» была повержена, произошел возврат к политической истории, но сопровождавшийся включением в нее проблематики, методов разных общественных наук и привнесением их духа. Характерным примером переоценки методологического багажа «Анналов» стали труды Ж. Ле Гоффа. По его мнению, явления культуры составляют большую часть той сферы, которую традиционно называют политикой. Ле Гофф восстановил достоинство политической истории как истории власти[147]. Говоря о необходимости расширения перспектив политических исследований в сфере разработки методов, терминов и понятий, он называл современную политическую историю, оплодотворенную политической социологией и политической антропологией, «ядром» истории.

Постоянным оппонентом школы «Анналов» был французский философ Раймон Арон. Еще в 1938 году он пытался доказать, что никакая историческая школа не может выйти за пределы субъективности. Арон видел в мировой истории «смесь героизма и глупости». Находясь под сильным влиянием М. Вебера, Арон дал анализ категорий понимания, объяснения и интерпретации исторического прошлого, соотношения социальной и исторической причинности. Его интересовали проблемы границ исторического познания. Историческое познание, по Арону, есть реконструкция того, что было, через то, что есть. История для него – единый процесс, но люди все больше отчуждаются друг от друга. История должна понять человека, его замыслы и настроения. Адекватность исторического познания зависит от познающего субъекта.

Ученик Р. Арона историк Анри Марру утверждал, что историческая литература содержит много ложной истории, псевдоистории, неистории. В книге «Об историческом познании», выдержавшей около десяти изданий, Марру писал, что время философской невинности для историков миновало. Его взгляды напоминали концепции Дильтея: историческая истина субъективна, историческое познание начинается с поставленного вопроса. Марру писал об интеллектуальной близорукости позитивистской эрудиции, довольствующейся накоплением фактов в блокнотах. Он выразил познание человеческого прошлого формулой h=P/p, где числитель означал прошлое, а знаменатель – настоящее. История, по Марру, есть отношение прошлого, пережитого предшествующими поколениями, и настоящего, когда усиливается стремление восстановить прошлое в пользу современного человека. Историк должен быть человеком, открытым всему человеческому, а не кабинетной крысой или картотечным шкафом.

Еще один поклонник Р. Арона – историк Поль Вен. История для него - это вопрос понимания, роман, основанный на реальных событиях, метод – это опыт. Историческое объяснение он называет пониманием[148]. История, по Вену, рассказ о подлинных фактах, а не о правдоподобных, как в романе, или неправдоподобных, как в сказке. П. Вен считает, что собственно исторического метода не существует – есть критический подход. При следовании ему для одного дня синтеза нужно десять лет анализа. Факты имеют объективную взаимосвязь, но историк свободен в выборе сюжета, внутри которого структура фактов естественна и неизменна. Теория – это краткое изложение интриги.

* * *

Анализ работ английских историков также позволяет обнаружить противоположные взгляды на теоретические и методологические проблемы исторической науки. Одни считают, что история имеет дело с уникальными событиями, другие отрицают их уникальность. Одни настаивают на объективной истине, другие - на субъективной. Одни видят в истории хаос, другие – закономерность. Одни дифференцируют историю, другие ее интегрируют. Среди тех, кто категорически отрицал возможность уроков истории, наибольшей известностью пользовался нобелевский лауреат, философ и писатель Бертран Рассел (1872 – 1970 гг.). Его относили к ста наиболее влиятельным личностям XX века. Биографы отмечали его сходство с Вольтером по массовости читательской аудитории, блистательности и изящности прозы, восхитительному чувству юмора. К истории он относился с иронией, полагая, что всемирная история – это сумма всего того, чего можно было бы избежать. Там, где господствует случай, науке места нет. Иронизируя, например, над принципом причинности, Рассел построил парадоксальную концепцию причин промышленной революции: индустриализм вызван современной наукой, современная наука восходит к Галилею, Галилей к Копернику, Коперник – к Ренессансу, Ренессанс вызван падением Константинополя, последнее – миграцией турок, а она – засушливым климатом Центральной Азии. Следовательно, считает Рассел, основной научной дисциплиной, необходимой для поиска исторических причин, является гидрография. История, согласно Расселу, сплошной хаос, беспорядочная игра идей и инстинктов. Ее можно только заставить казаться научной с помощью фальсификаций и умолчаний. История, по его словам, только помогает пережить глупость сегодняшнего дня посредством ссылки на такую же глупость вчерашнего. Для исторического повествования важны не точность и объективность, а живость и занимательность. Фундаментальным историческим понятием он считал понятие власти, аналогичное понятию энергии в физике. Только осознав, что стремление к власти движет человеческой деятельностью, можно адекватно объяснить историю, как древнюю, так и современную.

Прямое обращение британских историков к проблемам методологии истории было связано с влиянием итальянского мыслителя Бенедетто Кроче, усвоившего идеи Дильтея и Риккерта. Кроче настаивал на единстве исторического процесса, считая, что политика неразрывно связана с культурой. Он полагал, что позитивистская методология находится на уровне культуры учителей начальной школы. Всякая истинная история, по его мысли, есть «современная история». Истинный историк ищет в прошлом ключ к пониманию настоящего. История – это интерпретация прошлого в терминах настоящего. Смысл истории – в ее достоверности. Она должна быть критическим осмыслением документа, основанным на интуиции и размышлении. Если нет проблемы, то нет ни возможности, ни необходимости ее решать. Кроче полагал, что «осмысление истории включает в себя ее периодизацию, поскольку мысль есть организм, диалектика, драма и, как таковая, имеет периоды: начало, середину, конец»[149].

На английский язык книги Б. Кроче переводил британский историк Робин Коллингвуд (1889 – 1943 гг.). Среди них была и книга о Дж. Вико. Собственные методологические воззрения он выразил в книге «Идея истории», где противопоставил историю естествознанию, определив ее как историю мысли[150]. История для Коллингвуда - это попытка ответить на вопрос о человеческих действиях, совершенных в прошлом. История научна, гуманистична, рациональна. Она служит самопознанию человека. По Коллингвуду, вопрос, которым занят историк, должен «возникать», а не задаваться произвольно и бессистемно. Талант ученого проявляется в искусстве задавать не всякие, а именно «надлежащие» вопросы. История, согласно Коллингвуду, проникает в душевный мир других людей. Одним из принципов его философии истории была идея живого прошлого. Прошлое продолжает жить в настоящем, историк имеет дело не с событиями, а с процессами, у которых нет ни начала, ни конца, поскольку они превращаются друг в друга. Начинаются и заканчиваются исторические книги, но не процессы, о которых они рассказывают. Историческая картина, по Коллингвуду, должна быть локализована в пространстве и времени – это первое правило историка. Второе – его история должна быть внутренне согласованной, третье – историческая картина должна быть очевидной. Понятием очевидности Коллингвуд, скорее всего, заменяет понятие истины. Смысл и пафос концепции Коллингвуда – в обосновании познаваемости исторического прошлого. Для английского читателя, в массе своей разделявшего скептическое отношение Рассела к претензии истории на научность, идеи Коллингвуда были необычны и новы.

Огромное влияние на историческое познание оказали взгляды английского философа австрийского происхождения Карла Поппера (1902 – 1994 гг.). Он показал, что в истории человечества сменяют друг друга «закрытые» и «открытые» социальные системы. Путь любой науки представлялся ему движением от одной гипотезы к другой, поэтому тотальную историю он называл мифом. Поппер различал два подхода к истории – собственно исторический, оцениваемый им как научный, и историцистский, который искажает реальную историческую картину. Словом «историцизм» Поппер обозначал подход, при котором основной целью исследования является историческое предсказание. Такая цель достигается путем открытия «ритмов», «моделей», законов, якобы лежащих в основе исторического развития[151]. Поппер полагал, что такие предсказания относительно неповторимого процесса, каковым является история, лишены логического основания: в научном смысле понятие закона исторического развития существовать не может. Исторический процесс уникален.

Схема попперовской критики закономерностей такова: во-первых, законов исторического развития не существует; во-вторых, если они и существуют, то непознаваемы; в-третьих, если они познаваемы, то тривиальны и ничего не объясняют. Опровержение историцизма Поппер строил на следующих принципах: во-первых, ход человеческой истории зависит от роста знания; во-вторых, используя научные методы, мы не можем предсказать, каким будет рост научного знания, следовательно, не можем предсказывать ход истории; в-третьих, необходимо отвергнуть возможность теоретической истории. Разговор о смысле истории Поппер признавал «интеллектуальной ошибкой». Книгу о «Нищете историцизма» Поппер посвятил памяти жертв «фашистской и коммунистической веры в Неумолимые Законы Исторической Неизбежности». Гегеля он считал ответственным за появление марксизма как «наиболее разработанной и опасной формы историцизма». Поппер был убежден, что холистский стиль мышления (идет ли речь об обществе или природе) не представляет собой высший уровень в развитии мышления, а характеризует его донаучную стадию. Он отвергал холистскую идею о том, что общество может двигаться как «нечто целое, скажем, как планета».

Поппер не сомневался в существовании тенденций в истории общества, но не соглашался видеть в них законы. Нищета историцизма, на его взгляд, наиболее наглядно проявляется в нищете воображения. Историцист не может представить каких-либо изменений в самих условиях исторического изменения. Отрицая исторические законы, Поппер признавал законы социологические, понимая под ними не «гипотетические законы эволюции» и не «психологические регулярности человеческого поведения», а законы, которыми оперируют экономические теории, например, теория международной торговли или теории экономических циклов[152]. При этом социологические законы, на его взгляд, «формулируют это в очень смутных терминах и допускают, в лучшем случае, очень приблизительное измерение»[153].

Задача истории, по Попперу, в том, чтобы анализировать отдельные события и объяснять их причины. Предмет исторического исследования неисчерпаем, поэтому история объяснима лишь на основе «ситуационной логики». Двигателем истории, согласно Попперу, является знание. Смысл бытия – это самоосвобождение посредством знаний, которое приведет к открытому плюралистическому обществу. Поппер не отрицал определенной повторяемости в истории, но полагал, что сравнение повторений не дает закона, а лишь позволяет описать типы. Исторические науки занимаются поиском и проверкой единичных суждений. Существующие доктрины и теории Поппер называл «точками зрения» и не более того: «историческая интерпретация является по преимуществу точкой зрения, ценность которой состоит в ее плодотворности, в ее способности пролить свет на имеющийся исторический материал, побудить к открытию нового материала, помочь осмыслить и обобщить его»[154]. Исходным пунктом научной работы Поппер считал не сбор фактов, а «проблемосозидающее наблюдение», как результат возникновения «напряжения между знанием и незнанием».

Историцистами Поппер называл не только Платона, Гегеля и Маркса, но и своего современника, талантливого историка Арнольда Тойнби (1889 – 1975 гг.), создавшего оригинальную систему цивилизационного анализа человеческой истории. Главную функцию исторической науки Тойнби видел в диагностировании моральных и политических проблем современного общества. Говоря о смене цивилизаций, Тойнби отмечал, что общество, ориентированное только на традиции, обречено на гибель, ориентированное только на сегодняшний день – на застой, и лишь общество, ориентированное на будущее, способно к развитию[155]. Свой путь в науке Тойнби начинал как историк античности, однако уже первая мировая война внесла существенные коррективы в его научные интересы. Осмысление итогов войны привело его к пессимистическим выводам в отношении перспектив западной цивилизации. По мнению Тойнби, изучение истории каждого общественного образования «требует своего понятийного аппарата и своих подходов»[156].

По степени читательского внимания с трудами Тойнби в конце 40-х – начале 60-х годов XX века на Западе не могло конкурировать никакое историческое сочинение других авторов. Работы Тойнби давали западному интеллектуалу то, чего не могли дать узкие специалисты-историки – целостную картину исторического прошлого. В последнем, 12-м, томе своего труда Тойнби назвал более сотни отзывов на предыдущие тома. «Умопостигаемой единицей исторического исследования» Тойнби определил локальную цивилизацию, противопоставив ее истории отдельных государств.

Если Шпенглер, создавая схему развития цивилизаций, не выходил за пределы философских обобщений, то Тойнби заявил о себе как об историке, способном на базе обширнейшего эмпирического материала обозначить закономерности мирового исторического процесса. Отвергая жесткий детерминизм, он показал вероятностный характер исторических закономерностей[157]. Идея единства истории как «истории людей» отличала тойнбианский циклизм от вульгарно-позитивистского циклизма Шпенглера, пытавшегося разрешить сложнейшие исторические проблемы посредством проведения биологических аналогий. У Тойнби значительно более сложное представление о структуре истории, чем у тех сторонников цивилизационного подхода, кто разрывал историю на замкнутые круги. Его стремление создать всеохватывающий синтез истории диктовалось и ситуацией, сложившейся в исторической науке: она плодила шедевры трудолюбия, которым недоставало веяния живого человеческого духа.

Тойнби мыслил историю как противоборство тенденций, разъединяющих и объединяющих человечество. Он был против сужения сферы исторического, доказывал, что все в мире исторично, выделял три значения «истории»: в широком смысле – мир в движении во времени; в узком смысле - мир человеческих явлений; еще в более узком смысле – общественная деятельность человека. История, по Тойнби, это коллективный опыт человечества. Цивилизация – это не столько географическая или этническая реальность, сколько духовная общность людей. Характерные признаки цивилизации – особый стиль в искусстве и особые линии активности: в Индии – религиозная, в эллинском мире – эстетическая, в Западной Европе – технологическая. Концепция «вызова и ответа» позволяла объяснить динамику развития цивилизаций. «Вызов» - это и природные катаклизмы, и внешние угрозы, и внутренние конфликты. Каждый «ответ» предполагал новые «вызовы», иначе цивилизация деградировала. «Ответ» дается «творческим меньшинством», при ошибочных решениях «наступает надлом», в ходе которого творческое меньшинство превращается в господствующее.

Тойнби казалась неприемлемой и морально ущербной канонизация истории одной страны. Л. Февр иронически назвал мировоззрение Тойнби «космическим оптимизмом». Борьба Тойнби против европоцентризма была чрезмерна для многих историков, увлеченных «национальной историей» или «историческим преимуществом Европы».

В 50-е – 60-е годы XX века в Англии набирает обороты движение за обновление теоретико-методологических оснований исторической науки. На вызов оксфордского профессора А. Тойнби ответил кембриджский историк Э. Карр, известный своими советологическими изысканиями, автор многотомной истории советской России, а также работ о Достоевском, М. Бакунине и К. Марксе, учение которого он назвал «учением фанатизма». Карр прочел студентам лекционный курс «Что такое история?» и издал его текст, почти сразу же переведенный на другие европейские языки. Карр не полемизировал с Тойнби, скорее, он продолжил то, что было начато Коллингвудом, а именно разработку теории исторического познания. По мнению Карра, все жалобы на кризис и поиски «новых путей» вызваны тем, что историки во все времена и поныне «поклоняются идолу фактов». По его образному выражению, историк выбирает факты, как рыбу в лавке торговца, и приготовляет их по своему вкусу. Карр выступил против фетишизации источников и фактов. В каждый факт входит субъективный момент – интерпретация. Мы смотрим на прошлое через настоящее. Знаменитую формулу Ранке Карр называл «ностальгическим романтизмом».

В природе и обществе, пишет Карр, имеются как сложные явления и вещи, так и простые. И история, и социология должны заниматься и теми, и другими. При этом чем в большей степени история становится социологичной, а социология историчной, тем лучше для обеих. Карр верил в исторический прогресс, был убежден в возможностях исторической науки. Содержанием прогресса, согласно его концепции, становится «экспансия разума», «возрастание человеческих возможностей». Карр внимателен к проблеме соотношения субъективного и объективного в историческом творчестве. Историк – сам продукт истории, он несет на себе печать определенных социальных и политических форм. История, по Карру, - это прежде всего интерпретация: «…историк должен понимать духовное состояние своих персонажей и идей, которые стоят за их действиями… историк только тогда может писать историю, когда он в состоянии вступить в контакт с идеями тех, о ком он пишет»[158]. По его мнению, даже самые радикальные и мятежные личности были продуктами того общества, в котором существовали. «Трудно, - пишет он, - найти человека, который бы реагировал на современное ему общество ожесточеннее, чем Ницше. Однако Ницше сам был продуктом европейской и еще более специфично немецкой истории, т.е. феноменом, немыслимым для Китая или Перу»[159].

Карру казалось существенным увидеть в великой личности выдающегося индивидуума, результат и одновременно подручного исторического процесса. С этим связано и его представление о двойной задаче исторической науки: дать человечеству возможность понимать ушедшее общество и улучшать общество существующее. Аргументы Карра в пользу прогностической функции истории сводятся к тому, что любые законы проявляют себя как тенденции: «Гравитационная теория не доказывает, что какое-то определенное яблоко упадет на землю, что кто-то может положить его в свою корзину. Оптический закон о прямолинейном распространении света не доказывает, что определенный луч света не может быть разрушен или рассеян встретившимся объектом»[160]. Так и в истории – историк не может предсказать специфическое событие, но вывод о вероятности каких-то процессов им может быть сделан. Иначе говоря, для Карра существенна диалектика общего и особенного, универсального и единичного. Изучение истории – это изучение причин. История, для Карра, - это изменение и движение.

В последующие десятилетия в английской историографии произошло существенное расширение предметного поля исследования. Историки отказались от примата политической истории. Преимущественное развитие получила социальная история. Историки привлекали методы социальных и гуманитарных наук. Процесс сциентизации истории позволял сместить внимание с особенного на всеобщее, с событий на структуры, с описания на анализ. Повысился уровень понимания исторического процесса и путей его познания. Происходил постепенный поворот «от объективистской к субъективистской концепции науки, от позитивизма к герменевтике, от количественных методов к качественным»[161].

Лекция 6. Методологические новации США

Многими своими достижениями, особенно научными, США обязаны постоянному притоку иммигрантов. Так, в области социологии, интенсивно влиявшей в XX веке на историческую науку, долгие годы своеобразное лидерство принадлежало выходцу из России – Питириму Александровичу Сорокину (1889 – 1968 гг.). Он являлся первым деканом первого в России факультета социологии в Петроградском университете, но в 1922 году был выслан из страны. Некоторое время провел в Германии, затем в Праге. В 1923 году выехал в США для чтения лекций, а в 1924 году получил должность профессора социологии в университете штата Миннесота. Затем последовало приглашение в Гарвард, где четыре срока подряд Сорокин избирался деканом социологического факультета. Разработанная им теория социальной стратификации и социальной мобильности имела огромное общегуманитарное значение. Центральным понятием его системы было понятие «ценности». Никому до него не удалось показать систематизирующую и методологическую значимость ценностной теории.