Практическое занятие №7 7 страница

Окончательно отвергнув идеалистическую теорию об "объективном" искусстве, которое "не имеет цели вне себя", Белинский теперь пишет о слиянии в искусстве "мыслительного элемента" с "художественным". В основе произведения искусства должно лежать "могучее субъективное побуждение", начало которого лежит "в преобладающей думе эпохи". Художественное произведение не просто изображает жизнь, оно обязано, быть "вопросом или ответом на вопрос".

Новое понимание задач искусства обусловило новые взгляды Белинского на проблемы литературной критики.

Деятельность критика, утверждает Белинский, приобретает все большее общественное значение: "Теперь вопрос о том, что скажут о великом произведении, не менее важен самого великого произведения". Причину этого он видит в специфически сложившихся исторических условиях русской действительности, при которых "только в искусстве и литературе, а следовательно, в эстетической и литературной критике выражается интеллектуальное сознание нашего общества". В силу исторически сложившихся условий русская критика оказалась предметом весьма близким к жизни. Критика, как и искусство, должна воздействовать на действительность, "судить ее".

Белинский анализирует в этой статье и ряд частных проблем эстетики. Например, по-новому ставит он здесь проблему "красоты" в искусстве. Свое прежнее представление о красоте как о самодовлеющем и абсолютном элементе в искусстве он подвергает основательной критике: "красота не может иметь в искусстве самостоятельного, абсолютного значения". Отсюда вытекает и определенная обязанность критики. Она состоит в рассмотрении явления искусства не "в сфере самого искусства", а в его отношении к жизни, к истории. Применение принципа исторической критики особенно важно, по мнению Белинского, в оценках русской литературы. Великий критик исходил при этом из мысли о своеобразии русской литературы - наиболее "содержательной", наиболее "общественной" литературы мира.

Белинский ставит еще один вопрос: не может ли "разумное содержание" лишить художника права на "свободу творчества"? Он говорит: "свобода творчества легко согласуется с служением современности: для этого не нужно принуждать себя писать на темы, насиловать фантазию; для этого нужно только быть гражданином, сыном своего общества и своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями..."

Следует сказать несколько слов о "Речи", послужившей поводом к комментируемой статье. Белинский сам неоднократно признает, что "Речь о критике" А. Никитенко послужила для него лишь "поводом". "Речь о критике" была произнесена профессором А. Никитенко на торжественном собрании студентов Петербургского университета 25 марта 1842 года и вскоре вышла отдельным изданием. Белинский отмечает некоторые положительные качества "Речи": "блеск изложения", "красноречие", высокое уважение автора к критике, осуждение беспринципной личной критики. Сам по себе факт произнесения речи на столь необычную тему с университетской кафедры не мог не найти сочувственного отклика у Белинского. Что же касается основных положений, которые выдвигал Никитенко, то, по существу, ни с одним из них Белинский не солидаризируется. Мысли Никитенко о критике, как "органе блюстительного разума", или о необходимости гармонически сочетать творчество с "всеобщим и необходимым порядком вещей" и другие подобные идеалистические и "примирительные" идеи были чужды Белинскому в 1842 году. К "Речи" он отнесся, по собственному выражению, лишь "как к случаю поговорить о деле", не больше.

В редких случаях Белинский соглашается с теми или иными положениями речи, но при этом вносит в них такие уточнения и оговорки, которые по существу в корне изменяли мысль Никитенко. Последний, например, выставляет тезис о необходимости "аналитической критики". Белинский в общей форме соглашается с автором, однако предлагает заменить это понятие термином "историческая критика" и затем дает анализ существа и задач "исторической критики", который уже ничего общего не имеет с первоначальным положением, выдвинутым Никитенко.

Белинский отвергает предложенное Никитенко деление критики на три рода: личную, аналитическую и художественную. Личную - потому, что она вообще не род критики, а лишь "злоупотребление критики", аналитическую и художественную - потому, что "бессмысленно разделять критику на разные роды". Эстетическая критика не может самостоятельно существовать без "аналитической", и наоборот. Каждая из них в отдельности будет критикой односторонней и, следовательно, ложной. Белинский особенно подчеркивает бесплодность чисто эстетической критики.

Белинский имел в виду подробно исследовать в настоящей статье также основные этапы истории русской критики. Однако в этой части первоначально задуманный план статьи не был целиком выполнен.

158 (Стр. 350). В "Отечественных записках" выпущено слово. У Никитенко: "Удостоивая постоянного участия..." (стр. 3). Иногда Белинский цитирует "Речь" Никитенко не вполне точно. Несколько наиболее существенных разночтений мы приводим в примечаниях.

159 (Стр. 355). Намек на стихотворение Гёте: "Ich singe wie der Vogel Bingt" ("Я пою, как птица поет").

160 (Стр. 355). Намек на Булгарина.

161 (Стр. 356). Белинский воспринимал Бальзака как романтика "неистовой" французской школы и относился к нему отрицательно (ср., например, в статье "Парижские тайны" в наст. томе).

162 (Стр. 356). Для Белинского 40-х годов характерна восторженная, подчас даже преувеличенная оценка Жорж Занд.

163 (Стр. 357). Намек на Булгарина и его окружение.

164 (Стр. 358). Имеется в виду Сенковский.

165 (Стр. 360). У Никитенко: "по коим писатель провел свою идею" (стр. 23-24).

166 (Стр. 366). Начиная с "Литературных мечтаний", Белинский часто повторяет эту неверную мысль о "подражательности" и "искусственности" допушкинского периода русской литературы.

167 (Стр. 368). О Державине см. статью в наст. томе.

168 (Стр. 369). "Арфа" - оригинальное стихотворение Державина. Говоря о "переделке одной Шиллеровой пьесы", Белинский имеет в виду другое стихотворение Державина: "Дева за арфою" (1805), представляющее собой вольную поэтическую переработку раннего стихотворения Шиллера "Laura am Klavier". Первоначально это стихотворение Державина было напечатано в "Вестнике Европы" (1806, ч. XXVI, N 7, стр. 175) под названием "Дева за клавесином".

169 (Стр. 369). Выражение Белинского "темные слухи о Шиллере и Гёте" нуждается в уточнении. Оба немецких писателя становятся известными в России уже в XVIII веке. Так, например, в 1780 году вышел двумя изданиями перевод драмы Гёте "Клавиго" (пер. О. П. Козодавлева). Она ставилась на сцене в Москве и Петербурге. В 1781 году был переведен "Вертер" ("Страсти молодого Вертера", пер. Ф. Голченкова). Первые переводы Шиллера в России появились в 90-е гг. (в 1793 году - пер. "Разбойников" Н. Сандуновым).

170 (Стр. 370). Сутей - Роберт Соути, английский поэт (1774-1843).

171 (Стр. 370). Певец Минваны - Жуковский. Минвана - героиня баллады "Эолова арфа").

172 (Стр. 372). В "Отечественных записках", вероятно, опечатка: "условия". В изд. Солдатенкова и Щепкина напечатано верно - "усилия" (ч. VI, стр. 232).

173 (Стр. 372). Из поэмы "Цыганы".

174 (Стр. 373). Имеется в виду Лермонтов.

175 (Стр. 373). Намек на известную статью Шевырева "Взгляд на современное направление в русской литературе" (см. вводную заметку к статье "Педант").

176 (Стр. 389). Цитата из оды Ломоносова "На день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны, 1747 года".

177 (Стр. 392). Здесь исправлена обессмысливающая всю фразу опечатка, вкравшаяся в текст "Отечественных записок" ("беседуют с ними") и перешедшая во многие издания Белинского.

178 (Стр. 395). Цитата из эклоги "Туллия".

179 (Стр. 397). Из сатиры "О благородстве".

180 (Стр. 400). В этом месте в тексте "Отечественных записок" опечатка. Мы восстанавливаем конструкцию фразы по изданию Солдатенкова и Щепкина (ч. VI, 262).

181 (Стр. 402). См. примеч. 148 в наст. томе.

182 (Стр. 406). "Патриот", наживший "патриотическими" средствами "индеек малую толику", - Погодин, издатель "Москвитянина"; "журнальный работник" - Шевырев.

183 (Стр. 408). Характеристика Булгарина, Греча и их органа "Северная пчела". Ниже говорится о Сенковском и его журнале "Библиотека для чтения".

Белинский Виссарион Григорьевич

Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь] Комментарии: 3, последний от 21/02/2009.

Белинский Виссарион Григорьевич ([email protected])

Год: 1844

Обновлено: 18/06/2006. 148k. Статистика.

Статья: Критика Сочинения Александра Пушкина Оценка: 4.50*42 Ваша оценка:

Аннотация:

Взгляд на русскую критику. - Понятие о современной критике. - Исследование пафоса поэта, как первая задача критики. - Пафос поэзии Пушкина вообще. - Разбор лирических произведений Пушкина.

Виссарион Белинский

Сочинения Александра Пушкина

Санктпетербург. Одиннадцать томов MDCCCXXXVIII-MDCCCXLI

СТАТЬЯ ПЯТАЯ

Взгляд на русскую критику. - Понятие о современной критике. - Исследование

пафоса поэта, как первая задача критики. - Пафос поэзии Пушкина вообще. -

Разбор лирических произведений Пушкина.

----------------------------------------------------------------------------

В. Г. Белинский. Собрание сочинений в трех томах

Под общей редакцией Ф. М. Головенченко

ОГИЗ, ГИХЛ, М., 1948

Том III. Статьи и рецензии 1843-1848

Редакция В. И. Кулешова

OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]

----------------------------------------------------------------------------

В гармонии соперник мой

Был шум лесов, иль вихорь буйной,

Иль иволги напев живой,

Иль ночью моря гул глухой,

Иль шопот речки тихоструйной.

Прежде нежели приступим к рассмотрению тех сочинений Пушкина, которые

запечатлены его самобытным творчеством, почитаем нужным изложить наше

воззрение на критику вообще. Доселе в русской литературе существовало два

способа критиковать. Первый состоял в pазборе частных достоинств и

недостатков сочинения, из которого обыкновенно выписывали лучшие или худшие

места, восхищались ими или осуждали их, а на целое сочинение, на его дух и

идею не обращали никакого внимания. С этим способом критики русскую

литературу познакомили Карамзин и Макаров: первый своим разбором сочинений

Богдановича, второй - сочинений Дмитриева. {320} Такой способ критики,

очевидно, поверхностен и мелочен, даже ложен, ибо если критик смотрит на

частности поэтического произведения без отношения их к целому, то необходимо

должен находить дурным хорошее и хорошим дурное, смотря по произволу своего

личного вкуса. Подобная критика могла существовать только в эпоху

стилистики, когда на сочинения смотрели исключительно со стороны языка и

слога и восхищались удачною фразою, удачным стихом, ловким звукоподражанием

и т. п. Теперь такая критика была бы очень легка, ибо для того, чтоб

отличить хорошие стихи от слабых или обыкновенных, теперь не нужно слишком

много вкуса, а довольно навыка и литературной сметливости. Но как все в мире

начинается с начала, то и такая критика для своего времени была необходима и

хороша, и в то время не всякий мог с успехом за нее браться, а успевали в

ней только люди с умом, талантом и знанием дела. С Мерзлякова начинается

новый период русской критики: он уже хлопотал не об отдельных стихах и

местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе

писателя, заключающемся в общности его творений. Это было значительным шагом

вперед для русской критики, тем более, что Мерзляков критиковал с жаром,

основательностию и замечательным красноречием. Но, несмотря на то, его

критика была бесплодна, потому что была несвоевременна: он критиковал на

основаниях Баттё, Блера, Лагарпа, Эшенбурга, - основаниях, которые не более

как через пять лет и в самой России сделались анахронизмом. С двадцатых

годов критика русская начала предъявлять претензии на философию и высшие

взгляды. {321} Она уже перестала восхищаться удачными звукоподражаниями,

красивым стихом или ловким выражением, но заговорила о народности, о

требованиях века, о романтизме, о творчестве и тому подобных, дотоле

неслыханных, новостях. И это было также важным шагом вперед для русской

критики, ибо если она еще и сама темно и сбивчиво понимала свои требования,

повторяемые ею с чужого голоса, тем не менее она произвела ими живую реакцию

псевдоклассическому направлению литературы. Сверх того, она прорвала плотину

авторитетства, которая держала литературу в апатической неподвижности и идеи

заменяла именами. Так, например, при всем уме, дарованиях, учености и

образованности, которыми обладал Мерзляков, он от души считал Хераскова,

Сумарокова и Петрова великими поэтами. Романтическая критика первая

осмелилась указать правду об этих писателях и столкнуть с пьедестала их

глиняные кумиры, которые сейчас же и развалились от этого толчка; ведь глина

- не медь и не мрамор! Конечно, как псевдоклассическая критика Мерзлякова в

своей старческой неподвижности не умела видеть такой же разницы между

истинным поэтом Державиным и ритором-поэтом Ломоносовым, между огромным

поэтом Державиным и прозаическими стихотворцами Сумароковым, Петровым и

Херасковым, между самобытным и даровитым Фонвизиным и между холодным

заимствователем чужеземных вдохновений - Княжниным, между народным и

гениальным баснописцем Крыловым и даровитым переводчиком и подражателем

Лафонтена - Дмитриевым, так же точно и мниморомантическая критика не

замечала, в запальчивости своего юношеского одушевления, неизмеримой разницы

между Пушкиным и вышедшими по следам его блестящими и даже вовсе

неблестящими талантами и талантиками и, подобно первой, в короткое время

наделала, вместо огромных глиняных кумиров, множество фарфоровых и фаянсовых

статуэток. Но, несмотря на то, она дала простор уму и фантазии, освободив их

от прокрустова ложа авторитета и стеснительных условных правил. Жизненность

романтической критики более всего доказывается тем, что она продолжалась

менее десяти лет и родила из себя другую, более строгую, хотя и не более

твердую и определенную критику. Перед тридцатыми годами, и особенно с

тридцатых годов, русская критика заговорила другим тоном и другим языком. Ее

притязания на философские воззрения сделались настойчивее; она начала

цитовать, кстати и некстати, не только Жан-Поля Рихтера, Шиллера, Канта и

Шеллинга, но даже и Платона, заговорила об эсѳетических ѳеориях

{Эстетических теориях.} и грозно восстала на Пушкина и его школу! {322} Даже

собственно романтическая критика, та самая, которая несколько лет сряду

провозглашала Пушкина _северным Байроном_ (как будто бы английский Байрон

родился на юге, а не на севере Европы) _и представителем современного

человечества_, даже и она отложилась от Пушкина и объявила его чуждым

_высших взглядов и отставшим от века_... Несмотря на смешную сторону этого

факта, в нем нельзя не признать большого шага вперед, и нельзя не одобрить

этой строгости и требовательности. Смешная же сторона состоит в

неопределенности и шаткости требований, которые эта критика предъявляла с

такой суровостью и профессорскою важностью. Тогда ожидали от поэта не того,

для чего был он призван своею природой и требованиями времени, а

подтверждения и оправдания теории, которую составил себе господин критик, -

и если творения поэта не улеглись плотно на прокрустовом ложе теории

критика, критик или вытягивал их за ноги, или обрубал им ноги (даже и голову

- смотря по обстоятельствам), или, наконец, объявлял, что поэт ничтожен,

мал, чужд высших взглядов и отстал от века. Так один "ученый" критик

тридцатых годов, сравнивая Пушкина с Байроном, нашел, что герои поэм Пушкина

относятся к героям поэм Байрона, как мелкие бесенята к сатане, и что, ergo,

Пушкин никуда не годится. {323} Этому ученому критику и в голову не входило,

что Пушкин так же точно не был обязан быть Байроном, как Байрон - Гомером, и

что Пушкина должно рассматривать, как Пушкина, а не как Байрона. Обманутому

_внешним_ сходством формы поэм Байрона, этому ученому критику еще менее

входило в голову, что между Пушкиным и Байроном не было ничего общего в

направлении и духе таланта и что, следовательно, тут неуместно было какое бы

то ни было сравнение. Другой критик, не ученый, но зато с высшими взглядами,

объявил Пушкину опалу за то, что тот отстал от века, {324} то есть от

туманно-неопределенных теорий критика. Наконец явился вскоре после того

третий критик, из ученых, который, о каком бы русском поэте ни заговорил,

беспрестанно обращался к итальянским поэтам, с которыми у русских поэтов

ничего общего не было и быть не могло. {325} Таким образом, если

псевдоклассическая критика была ложна оттого, что основывалась только на

старых авторитетах, ничего не зная о явлении и существовании новых, а

мниморомантическая критика была слаба оттого, что, за неимением, времени,

слишком поверхностно, больше понаслышке, чем изучением, познакомилась с

новыми авторитетами, - то критика тридцатых годов была неосновательна от

избытка эклектического знакомства со множеством теорий и образцов.

Где же безопасный проход между Сциллою бессистемности и Харибдою

теорий? Судите поэта без всяких теорий - ваша критика будет отзываться

произволом личного вкуса, личного мнения, которое важно для одних вас, а для

других - не закон; судите поэта по какой-нибудь теории - вы разовьете и,

может быть, очень хорошо, свою теорию, может быть, очень хорошую, но не

покажете нам разбираемого вами поэта в его истинном свете. Какой же путь

должна избрать критика нашего времени?

Гёте где-то сказал: "Какого читателя желаю я? - такого, который бы

_меня, себя и целый мир забыл_ и жил бы только в книге моей". Некоторые

немецкие аристархи оперлись на это выражение великого поэта, как на основной

краеугольный камень эстетической критики. И однакож односторонность гётевой

мысли очевидна. Подобное требование очень выгодно для всякого поэта, не

только великого, но и маленького; приняв его на веру и безусловно, критика

только и делала бы, что кланялась в пояс то тому, то другому поэту, ибо, так

как все имеет свою причину и основание - и даже эгоизм, дурное направление,

самое невежество поэта, то, если критик будет смотреть на произведение поэта

без всякого отношения к его личности, забыв о самом себе и о целом мире, -

естественно, что творения этого поэта, - будь они только ознаменованы

большею или меньшею степенью таланта, - явятся непогрешительными и

достойными безусловной похвалы. При немецкой апатической терпимости ко

всему, что бывает и делается на белом свете, при немецкой безличной

универсальности, которая, признавая _все_, сама не может сделаться _ничем_,

- мысль, высказанная Гёте, поставляет искусство целью самому себе и через

это самое освобождает его от всякого соотношения с _жизнию_, которая всегда

выше _искусства_, потому что искусство есть только одно из бесчисленных

проявлений жизни. Действительно, немецкая критика, при рассматривании

произведений искусства, всегда опирается на само искусство и на дух

художника и потому исключительно вращается в тесной сфере эстетики, выходя

из нее только для того, чтобы обращаться изредка к характеристике личности

поэта, а на историю, общество, словом, на жизнь, не обращает никакого

внимания. И оттого жизнь давно уже оставила тех немецких поэтов, которые

своими произведениями угождают такой критике! Но, с другой стороны, мысль

Гёте имеет глубокий смысл, если ее при-нимать не безусловно, но как первый,

необходимый акт в процессе критики. Чтоб разбирать критически писателя,

прежде всего должно изучить его. Если вы с кем-нибудь горячо спорите о

важном предмете, для вас ничего не может быть больнее, как если противник

ваш, не давая себе труда вслушиваться в ваши слова и взвешивать.ваш" доводы,

будет придавать им другое значение и, следовательно, отвечать вам не на

ваши, а на свои собственные мысли, справедливости которых и не думали вы

поддерживать. Если вы хотите, чтоб с вами спорили и понимали вас, как.

должно, то и сами должны быть добросовестно внимательны к своему противнику

и принимать его слова и доказательства именно в том значении, в каком он

обращает их к вам. Но еще добросовестнее и строже должно прилагаться это

правило к критике: разбираемый вами поэт, как лицо судимое, часто

безответное, не может в минуту вашего кривотолкования остановить вас и

доказать вам, что вы не так его поняли. Сверх того, все имеет свою причину и

свое основание, а человек, по самолюбию или по пристрастию к известным

увлекшим его идеям, любит всему давать свои причины и основания, которые

потому именно и покажутся ему истинными, что они - его, а не чьи-нибудь.

Этой слабости подвержены не одни только ограниченные люди и невежды, но и

умы сильные, широкие, особенно, если они не терпеливы и не хладнокровно

пытливы. Иногда человеку мешает видеть вещи в настоящем их свете даже то,

что составляет его истинное достоинство. Что, например, выше и почтеннее в

человеке, как не способность глубокого убеждения? А между тем она-то и

заставляет человека враждебно смотреть на всякую мысль, противоречащую его

убеждению, - и часто он тем упрямее отвергает ее истинность, чем

одностороннее его убеждение, которое так тесно слилось со всем его

существом, что он не в состоянии отделить его от себя. И однакож всякое

исследование непременно требует такого хладнокровия и беспристрастия,

которые возможны человеку только при условии полного отрицания своей

личности на время исследования. Поэтому, чтоб произнести суждение о

каком-нибудь поэте, тем более о великом, должно сперва изучить его, а для

этого должно войти в мир его творчества, не иначе, как забыв _его, себя и

все на свете_. В этот мир не должно вносить никаких требований, никаких

заранее приготовленных понятий и вопросов, никаких страстей, а тем менее -

пристрастий, никаких убеждений, а тем менее предубеждений. Надо совершенно

отказаться от роли судьи и актера и ограничиться только ролью постороннего

любопытного свидетеля и зрителя. Так точно, если вы въезжаете в чужую землю

с целью изучить ее нравы и обычаи, вы должны забыть на время, что вы

гражданин своей земли, и сделаться совершенным космополитом. Иначе обычаи

этой чуждой вам страны будете вы оценять на курс обычаев вашего отечества и,

естественно, найдете в нем хорошим только то, что сходно с обычаями вашего

отечества, а все противоположное или не похожее на них безусловно

призн_а_ете дурным. Все народы потому только и образуют своею жизнию один

общий аккорд всемирно-исторической жизни человечества, что каждый из них

представляет собой особенный звук в этом аккорде, ибо из совершенно

одинаковых звуков не может выйти аккорд. Как самое худшее, так и самое

лучшее в каждом народе есть то, что принадлежит только одному ему и что

противоположно худшему и лучшему или, по крайней мере, не сходно с худшим и

лучшим всякого другого народа. Общее выше частного, безусловное выше

индивидуального, разум выше личности: это истина несомненная, против которой

нечего сказать; но ведь общее выражается в частном, безусловное - в

индивидуальном, а разум - в личности, и, без частного, индивидуального и

личного, общее, безусловное и разумное есть только идеальная возможность, а

не живая действительность. Творческая деятельность поэта представляет собою

также особый, цельный, замкнутый в самом себе мир, который держится на своих

законах, имеет свои причины и свои основы, требующие, чтоб их прежде всего

приняли за то, что они суть на самом деле, а потом уже судили о них. Все

произведения поэта, как бы ни были разнообразны и по содержанию, и по форме,

имеют общую всем им физиономию, запечатлены только им свойственною

особностию, ибо все они истекли из одной личности, из единого и

нераздельного _я_. Таким образом, приступая к изучению поэта, прежде всего

должно уловить в многоразличии и разнообразии его произведений тайну его

личности, то есть те особ-ности его духа, которые принадлежат только ему

одному. Это, впрочем, значит не то, чтобы эти особности были чем-то частным,

исключительным, чуждым для остальных людей: это значит, что все общее

человечеству никогда не -является в одном человеке; но каждый человек, в

большей или меньшей мере, родится для того, чтоб своею личностию осуществить

одну из бесконечно разнообразных сторон необъемлемого, как мир и вечность,

духа человеческого. В этой миссии вечной инкарнации заключается все

достоинство, вся важность личности: ибо она есть осуществление, реализация,

действительность духа. Личность одна не может всего обнять, и потому, будучи

_этим_, она уже не есть _то_ или _это_; представляя собою _нечто_, она уже

есть исключение из _всего_. Личности бесчисленны и разнообразны, как стороны

духа человеческого; каждая существует потому, что необходима, следовательно,

каждая имеет законное право на существование. Поэтому ничего нет

несправедливее, как мерять чью-либо личность аршином другой личности,

которая всегда или противоположна, или чем-нибудь разнится от нее. Есть в

мире люди пылкие и опрометчивые; есть люди хладнокровные и осторожные:

пылкий скажет ложь, если скажет, что хладнокровные люди излишни в мире и что

лучше было бы, если б их не было; точно так же ложно будет подобное суждение

и хладнокровного о пылком. Итак, источник творческой деятельности поэта есть

его дух, выражающийся в его личности, и первого объяснения духа и характера

его произведений должно искать в его личности. А это возможно только при

строгом соблюдении требования, которое делает Гёте от своего читателя.

Всякая личность есть истина в большем или меньшем объеме, а истина требует

исследования спокойного и беспристрастного, требует, чтоб к ее исследованию

приступали с уважением к ней, по крайней мере, без принятого заранее решения

найти ее ложью. Но, скажут, если всякая личность есть истина, то и всякий

поэт, как бы ни был ничтожен, должен быть изучаем по мысли Гёте? Ничуть не

бывало! Во-первых, не всякий, кто пишет стихи, выражает свою личность:

выражает ее тот, кто родился поэтом; во-вторых, не всякая личность, но

только замечательная, стоит изучения; в-третьих, не всякий человек есть

личность, но многие люди, по своей безличности, походят на плохо оттиснутую

гравюру, в которой, как ни бейся, не отличишь дерева от копны сена, лошади

от дома, а деревянного чурбана от человека. Природа ли производит, или

воспитание и жизнь делает их такими - это не касается до предмета нашей

статьи и далеко отвлекло бы нас, если б мы вздумали об этом рассуждать; нам

довольно только сказать, что есть на свете безличные личности, что их, к

несчастию, гораздо больше, чем личных, и что чем личность поэта глубже и

сильнее, тем он более поэт. Приступить с такими важными сборами к суду над