Экзаменационный билет № 14

Вопрос 1. Раскол, старообрядчествоРаскол, старообрядчество — религиозно-общественное движение, возникшее в России в XVII в. Желая укрепить Церковь, патриарх Никон в 1653 г. приступил к осуществлению церковно-обрядовой реформы, сущность которой сводилась к унификации богословской системы на всей территории России. Для этого следовало ликвидировать различия в обрядах и устранить разночтения в богословских книгах. Часть церковнослужителей во главе с протопопами Аввакумом и Даниилом предлагали при проведении реформы опираться на древнерусские богословские книги. Никон же решил использовать греческие образцы, что, по его мнению, облегчит объединение под эгидой Московской патриархии всех Православных Церквей Европы и Азии и тем самым усилит его влияние на царя. Патриарха поддержал царь Алексей Михайлович, и Никон приступил к реформе. На Печатном Дворе начался выпуск исправленных и вновь переведенных книг. Изменение привычных обрядов и появление новых богословских книг, их насильственное внедрение породили недовольство. Начались открытые выступления защитников «старой веры», к ним присоединились недовольные усилением власти патриарха и политикой царя. Массовый характер раскол приобрел после решения Церковного собора 1666— 1667 гг. о казнях и ссылках идеологов и противников реформы. Раскольники призывали к уходу от зла, к сохранению «старой веры», к спасению души. Они бежали в леса Поволжья и европейского севера, в Сибирь и основывали там свои общины. Несмотря на суровые репрессивные меры властей число старообрядцев в XVII в. постоянно росло, многие из них покинули пределы России. В XVIII в. наметилось ослабление, преследования раскольников правительством и официальной Церковью. Тогда же в старообрядчестве наметилось несколько самостоятельных течений. В XIX в. их официально не притесняли.РАСКОЛ. Расколом принято называть произошедшее во 2-й пол. XVII в. отделение от господствующей Православной Церкви части верующих, получивших название старообрядцев, или раскольников. Значение Раскола в русской истории определяется тем, что он являет собой видимую отправную точку духовных нестроений и смут, завершившихся в н. XX в. разгромом русской православной государственности.О Расколе писали многие. Историки — каждый по-своему — толковали его причины и разъясняли следствия (большей частью весьма неудовлетворительно и поверхностно). Рационализированные научные методики и широкая эрудиция ученых мужей оказались беспомощны там, где для решения вопросов требовалось понимание духовных, таинственных глубин народного сознания и благодатного церковного устроения.Непосредственным поводом для Раскола послужила так называемая “книжная справа” — процесс исправления и редактирования богослужебных текстов. Не один историк останавливался в недоумении перед трудным вопросом: как столь ничтожная причина могла породить столь великие следствия, влияние которых мы до сих пор испытываем на себе? Между тем ответ достаточно прост — беда в том, что его не там искали. Книжная справа была лишь поводом, причины же, настоящие, серьезные, лежали гораздо глубже, коренясь в основах русского религиозного самосознания.Религиозная жизнь Руси никогда не застаивалась. Обилие живого церковного опыта позволяло благополучно решать самые сложные вопросы в духовной области. Наиболее важными из них общество безоговорочно признавало соблюдение исторической преемственности народной жизни и духовной индивидуальности России, с одной стороны, а с другой — хранение чистоты вероучения независимо ни от каких особенностей времени и местных обычаев.Незаменимую роль в этом деле играла богослужебная и вероучительная литература. Церковные книги из века в век являлись той незыблемой материальной скрепой, которая позволяла обеспечить непрерывность духовной традиции. Поэтому неудивительно, что по мере оформления единого централизованного Русского государства вопрос о состоянии книгоиздания и пользования духовной литературой превращался в важнейший вопрос церковной и государственной политики.Еще в 1551 Иоанн IV созвал собор, имевший целью упорядочить внутреннюю жизнь страны. Царь самолично составил перечень вопросов, на которые предстояло ответить собранию русских пастырей, дабы авторитетом своих решений исправить изъяны народной жизни, препятствующие душеспасению и богоугодному устроению Русского царства.Рассуждения собора были впоследствии разделены на сто глав, откуда и сам он получил название Стоглавого. Предметом его внимания, среди многих других, стал и вопрос о церковных книгах. Их порча через переписывание неподготовленными писцами, допускавшими ошибки и искажения, была очевидна для всех. Собор горько жаловался на неисправность богослужебных книг и вменил в обязанность протопопам и благочинным исправлять их по хорошим спискам, а книг непересмотренных не пускать в употребление. Тогда же возникло убеждение, что надо завести вместо писцов типографию и печатать книги.После Стоглава вплоть до половины XVII в. дело исправления книг существенных изменений не претерпело. Книги правились с добрых переводов по славянским древним спискам и неизбежно несли в себе все ошибки и неисправности последних, которые в печати становились еще распространеннее и тверже. Единственное, чего удалось достигнуть, было предупреждение новых ошибок — патриарх Гермоген установил для этого при типографии даже особое звание книжных справщиков.В Смутное время печатный дом сгорел, и издание книг на время прекратилось, но, как только обстоятельства позволили опять, за издание взялись с завидным рвением. При патриархе Филарете (1619-33), Иоасафе I (1634-41) и Иосифе (1642-52) труды, предпринятые по этой части, доказали необходимость сверки не по славянским спискам, а по греческим оригиналам, с которых когда-то и делались первоначальные переводы.В ноябре 1616 царским указом поручено было архим. Сергиевской лавры Дионисию, священнику с. Климентьевского Ивану Наседке и канонархисту лавры старцу Арсению Глухому заняться исправлением Требника. Справщики собрали необходимую для работы литературу (кроме древних славянских рукописей было у них и четыре греческих Требника) и принялись за дело с живым усердием и должной осмотрительностью. Арсений хорошо знал не только славянскую грамматику, но и греческий язык, что давало возможность сличения текстов и обнаружения многочисленных ошибок, сделанных позднейшими переписчиками.Книгу исправили — себе на беду. В Москве огласили их еретиками, и на Соборе 1618 постановили: “Архимандрит Дионисий писал по своему изволу. И за то архимандрита Дионисия да попа Ивана от Церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священствуют”. Пока происходили соборные совещания, Дионисия держали под стражей, а в праздничные дни в кандалах водили по Москве в назидание народу, кричавшему: “Вот еретик!” — и бросавшему в страдальца чем ни попадя.Восемь лет томился в заточении архимандрит, пока патр. Филарет не получил в 1626 письменный отзыв восточных первосвятителей в защиту исправлений, произведенных Дионисием. Как первый, дальний еще раскат грома предвещает грядущую бурю, так этот случай с исправлением Требника стал первым провозвестником Раскола. В нем с особой отчетливостью отразились причины надвигающейся драмы, и потому он достоин отдельного обстоятельного рассмотрения.Дионисия обвинили в том, что он “имя Святой Троицы велел в книгах марать и Духа Святого не исповедует, яко огнь есть”. На деле это означало, что исправители полагали сделать перемены в славословиях Святой Троицы, содержащихся в окончании некоторых молитв, и в чине водосвятного молебна исключили (в призывании ко Господу “освятить воду сию Духом Святым и огнем”) слова “и огнем”, как внесенные произвольно переписчиками.Бурная и резкая отповедь, полученная справщиками, осуждение и заточение Дионисия кажутся большинству современных исследователей совершенно несоответствующими малости его “проступка”. Неграмотность и сведение личных счетов не может удовлетворительно объяснить произошедшее. Исправление в большинстве случаев сводилось просто к восстановлению смысла, да и против справщиков выступали не только малоученные уставщики лавры, но и московское духовенство. Ученый старец Антоний Подольский написал даже против Дионисия обширное рассуждение “Об огне просветительном”...Причина непонимания здесь — как и во многих иных случаях — одна: оскудение личного духовного опыта, присущего настоящей, неискаженной церковной жизни. Его значение невозможно переоценить. Мало того что он дает человеку бесценный внутренний стержень, живую уверенность в смысле и цели существования — в масштабах исторических он служит единственным связующим звеном в бесконечной череде сменяющих друг друга поколений, единственным мерилом преемственности и последовательности народной жизни, единственной гарантией понимания нами собственного прошлого. Ведь содержание этого духовного опыта не меняется, как не меняется Сам Бог — его неисчерпаемый источник.Что касается осуждения Дионисия, то оно прямо связано с той ролью, какую играло понятие благодатного огня в православной мистике. Дело в том, что описать достоверно и точно благодатные духовные переживания человека невозможно. Можно лишь образно засвидетельствовать о них. В этих свидетельствах, рассеянных во множестве на страницах Священного Писания и творений Святых Отцов, чуть ли не чаще всего говорится об огне. “Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!” (Лк. 12:49) — свидетельствует Сам Господь о пламени благочестивой ревности, любви и милосердия, которым пламенело Его сердце. “Духа не угашайте” (1 Сол. 5:19), — призывает христиан первоверховный апостол Павел. “Я всеми силами молюсь о вас Богу, чтобы Он вверг в ваши сердца огнь, да возможете право править вашими намерениями и чувствами и отличать добро от зла”, — говорил своим духовным чадам Антоний Великий, древний основатель скитского монашеского жития. Учитывая высочайший уровень личного благочестия на Руси в н. XVII в., полноту и глубину благодатного опыта не только среди иночества, но и у большинства мирян, с этой точки зрения вряд ли покажется странной болезненная реакция общества на правку Дионисия.В ней усмотрели противоречие с самой духовной жизнью Церкви, заподозрили опасность пренебрежительного, бестрепетного отношения к благодати Божией, “огнем попаляющей” терние грехов человеческих. Опасность эта в общественном сознании, еще не успокоившемся после мятежей Смутного времени, прочно связывалась с ужасами государственного распада и державной немощи. По сути дела, Дионисий был прав — слова “и огнем” действительно являлись позднейшей вставкой, подлежащей исправлению, но и противники его вовсе не были невеждами и мракобесами.Дело исправления оказалось вообще трудным и сложным. Речь шла о безупречном издании чинов и текстов, переживших вековую историю, известных во множестве разновременных списков — так что московские справщики сразу были вовлечены во все противоречия рукописного предания. Они много и часто ошибались, сбивались и запутывались в трудностях, которые могли бы поставить в тупик и сегодняшних ученых.Впрочем, для успешности работ было сделано все что можно. Непрестанное внимание уделялось предприятию на самом высоком уровне. “Лета 7157 (1649), мая в девятый день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Руси указу, и по благословению господина святителя (патриарха. — Прим. авт.) Иосифа... велено было ехати в Иерусалим”. Следствием указа стало отправление на Восток за древними достоверными списками книг келаря Арсения Суханова, исколесившего в поисках таковых не одну сотню верст и вывезшего в Россию около семисот рукописей, 498 из которых были собраны им в Афонских монастырях, а остальные обретены в “иных старожитных местах”.25 июля 1652 патриаршество всея Руси принял Новгородский митрополит Никон. Связанный с государем Алексеем Михайловичем узами тесной личной дружбы, одаренный недюжинными способностями ума и волевым решительным характером, он с присущей ему энергией взялся за дела церковного устроения, среди которых важнейшим продолжало числиться дело исправления книг. В тот день вряд ли кому могло прийти в голову, что служение Никона будет прервано драматическими событиями: Расколом, борьбой за самостоятельность церковной власти, разрывом с царем, соборным судом и ссылкой в дальний монастырь — в качестве простого поднадзорного монаха.Через два года по вступлении на престол первосвятителя России патриарх созвал русских архиереев на собор, где была окончательно признана необходимость исправления книг и обрядов. Когда первая часть работы была проделана, то для рассмотрения ее Никон созвал в 1656 новый собор, на котором вместе с русскими святителями присутствовали два патриарха: Антиохийский Макарий и Сербский Гавриил. Собор одобрил новоисправленные книги и повелел по всем церквам вводить их, а старые отбирать и сжигать.Казалось бы, все происходит в полнейшем соответствии с многовековой церковной практикой, ее традициями и не может вызвать никаких нареканий. Тем не менее именно с этого времени появляются в среде духовенства и народа хулители “новшеств”, якобы заводимых в Церкви и в государстве Русском всем на погибель.Царю подавали челобитные, умоляя защитить Церковь. Про греков, считавшихся источниками “новшеств”, говорили, что они под турецким игом изменили Православию и предались латинству. Никона ругали изменником и антихристом, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах. Несмотря на то что подавляющее 'большинство населения признало дело “книжной справы” с пониманием и покорностью, общество оказалось на грани новой Смуты.Патриарх принял свои меры. Павел, епископ Коломенский, отказавшийся безоговорочно подписать соборное определение, одобрявшее исправления, был лишен сана и сослан в Палеостровский монастырь, другие вожди Раскола (протопопы Аввакум и Иоанн Неронов, кн. Львов) также разосланы по дальним обителям. Угроза новой Смуты отпала, но молва о наступлении последних времен, о близком конце света, о патриаршей “измене” продолжала будоражить народ.С 1657, в результате боярских интриг, отношения царя с патриархом стали охладевать. Результатом разрыва стало оставление Никоном Москвы в 1658 и его добровольное самозаточение в Воскресенской обители. Восемь лет пробыл патриарх в своем любимом монастыре. Восемь лет столица оставалась без “настоящего” патриарха, обязанности которого самим же Никоном были возложены на Крутицкого митрополита Питирима. Положение становилось невыносимым, и в конце концов недоброжелатели первосвятителя добились своего: в конце 1666 под председательством двух патриархов - Антиохийского и Александрийского, в присутствии десяти митрополитов, восьми архиепископов и пяти епископов, сонма духовенства черного и белого состоялся соборный суд над Никоном. Он постановил: лишить старца патриаршего сана и в звании простого монаха отослать на покаяние в Ферапонтов-Белозерский монастырь. Казалось бы, с опалой главного сторонника исправления книг и обрядов дело “ревнителей старины” должно пойти в гору, но в жизни все произошло иначе. Тот же собор, что осудил Никона, вызвал на свои заседания главных распространителей Раскола, подверг их “мудрствования” испытанию и проклял как чуждые духовного разума и здравого смысла. Некоторые раскольники подчинились материнским увещеваниям Церкви и принесли покаяние в своих заблуждениях. Другие — остались непримиримыми.Таким образом, религиозный Раскол в русском обществе стал фактом. Определение собора, в 1667 положившего клятву на тех, кто из-за приверженности неисправленным книгам и мнимостарым обычаям является противником Церкви, решительно отделило последователей этих заблуждений от церковной паствы.Раскол долго еще тревожил государственную жизнь Руси. Восемь лет (1668 — 76) тянулась осада Соловецкого монастыря, ставшего оплотом старообрядчества. По взятии обители виновники бунта были наказаны, изъявившие покорность Церкви и царю — прощены и оставлены в прежнем положении. Через шесть лет после того возник раскольнический бунт в самой Москве, где сторону старообрядцев приняли, было, стрельцы под начальством князя Хованского. Прения о вере, по требованию восставших, проводились прямо в Кремле в присутствии правительницы Софии Алексеевны и патриарха.Стрельцы, однако, стояли на стороне раскольников всего один день. Уже на следующее утро они принесли царевне повинную и выдали зачинщиков. Казнены были предводитель старообрядцев поп-расстрига Никита Пустосвят и князь Хованский, замышлявшие новый мятеж.На этом прямые политические следствия Раскола заканчиваются, хотя раскольничьи смуты долго еще вспыхивают то тут, то там — по всем необъятным просторам Русской земли. Раскол перестает быть фактором политической жизни страны, но как душевная незаживающая рана — накладывает свой отпечаток на все дальнейшее течение русской жизни.Как явление русского самосознания, Раскол может быть осмыслен и понят лишь в рамках православного мировоззрения, церковного взгляда на историю России.Уровень благочестия русской жизни XVII в. был чрезвычайно высок даже в ее бытовой повседневности. “Мы выходили из церкви, едва волоча ноги от усталости и беспрерывного стояния, — свидетельствует православный монах Павел Алеппский, посетивший в это время Москву в свите Антиохийского патр. Макария. — Душа у нас расставалась с телом оттого, сколь длительны у них и обедни, и другие службы... Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги! Они не устают и не утомляются... Какое терпение и какая выносливость! Несомненно, что все эти люди святые: они превзошли подвижников в пустынях”, — удивлялся Павел россиянам.Слова его, конечно, не следует воспринимать буквально. Да и длительное стояние в церкви само по себе еще ни о чем не говорит. Однако всякий, имеющий внутренний молитвенный опыт, знает по себе, сколь невыносимо тягостно пребывание в храме “по обязанности” и как незаметно летит время, когда Господь посещает наше сердце духом ревностной, пламенной молитвы, совокупляющей воедино все силы человеческого естества “миром Божиим, превосходящим всякое разумение” (Флп. 4:7).Помня об этом, мы по-новому оценим и ту приверженность обряду, то благоговение перед богослужебной формой, которые, несомненно, сыграли в Расколе свою роль. Говоря “умрем за единый аз” (то есть за одну букву), ревнители обрядов свидетельствовали о высочайшем уровне народного благочестия, самим опытом связанного со священной обрядовой формой.Только полное религиозное невежество позволяет толковать эту приверженность богослужебной форме как “отсталость”, “неграмотность” и “неразвитость” русских людей XVII в. Да, часть из них ударилась в крайность, что и стало поводом для Раскола. Но в основе своей это глубокое религиозное чувство было здоровым и сильным — доказательством служит тот факт, что, отвергнув крайности Раскола, Православная Россия доселе сохранила благоговейное почтение к древним церковным традициям.В каком-то смысле именно “избыток благочестия” и “ревность не по разуму” можно назвать среди настоящих причин Раскола, открывающих нам его истинный религиозный смысл. Общество раскололось в зависимости от тех ответов, которые давались на волновавшие всех, всем понятные в своей судьбоносной важности вопросы:

— Соответствует ли Россия ее высокому служению избранницы Божией?

— Достойно ли несет народ русский “иго и бремя” своего религиозно-нравственного послушания, своего христианского долга?

— Что надо делать, как устроить дальнейшую жизнь общества, дабы обезопасить освященное Церковными Таинствами устроение жизни от разлагающего, богоборческого влияния суетного мира, западных лжеучений и доморощенных соглашателей?

В напряженных раздумьях на эти темы проходил весь XVII век. Из пламени Смуты, ставшей не только династическим кризисом, политической и социальной катастрофой, но и сильнейшим душевным потрясением, русский народ вышел “встревоженным, впечатлительным и очень взволнованным”. Временной промежуток между Смутой и началом Петровских реформ стал эпохой потерянного равновесия, неожиданностей и громогласных споров, небывалых и неслыханных событий.Этот драматический век резких характеров и ярких личностей наиболее проницательные историки не зря называли “богатырским” (С.М. Соловьев). Неверно говорить о “замкнутости”, “застое” русской жизни в семнадцатом столетии. Напротив, то было время столкновений и встреч как с Западом, так и с Востоком — встреч не военных или политических, которые Руси издавна были не в новинку, но религиозных, “идеологических” и мировоззренческих.“Историческая ткань русской жизни становится в это время как-то особенно запутанной и пестрой, — пишет историк Г. В. Флоровский. — И в этой ткани исследователь слишком часто открывает совсем неожиданные нити... Вдруг показалось: а не стал ли уже и Третий Рим царством диавольским, в свой черед... В этом сомнении исход Московского царства. “Иного отступления уже не будет, зде бо бысть последняя Русь”... В бегах и нетях, вот исход XVII в. Был и более жуткий исход: “деревян гроб сосновый, гарь и сруб...”Многочисленные непрерывные испытания утомили народ. Перемены в области самой устойчивой, веками незыблемой — религиозной — стали для некоторых умов искушением непосильным, соблазном гибельным и страшным. Те, у кого не хватило терпения, смирения и духовного опыта, решили — все, история кончается. Русь гибнет, отдавшись во власть слуг антихристовых. Нет более ни царства с Помазанником Божиим во главе, ни священства, облеченного спасительной силой благодати. Что остается? — Спасаться в одиночку, бежать, бежать вон из этого обезумевшего мира — в леса, в скиты.Если же найдут — и на то есть средство: запереться в крепком срубе и запалить его изнутри, испепелив в жарком пламени смолистых бревен все мирские печали...Настоящая причина Раскола — благоговейный страх: не уходит ли из жизни благодать? Возможно ли еще спасение, возможна ли осмысленная, просветленная жизнь? Не иссяк ли церковный источник живой воды — покоя и мира, любви и милосердия, святости и чистоты? Ведь все так изменилось, все сдвинулось со своих привычных мест. Вот и Смута, и книжная справа подозрительная... Надо что-то делать, но что? Кто скажет? Не осталось людей духовных, всех повывели! Как дальше жить? Бежать от жгучих вопросов и страшных недоумений, куда угодно бежать, лишь бы избавиться от томления и тоски, грызущей сердце...В этом мятежном неустройстве — новизна Раскола. Ее не знает Древняя Русь, и “старообрядец” на самом деле есть очень новый душевный тип.Воистину, глядя на метания Раскола, его подозрительность, тревогу и душевную муку (ставшую основанием для изуверства самосжигателей), понимаешь, сколь страшно и пагубно отпадение от Церкви, чреватое потерей внутреннего сердечного лада, ропотом и отчаянием.Все претерпеть, отринуть все соблазны, пережить все душевные бури, лишь бы не отпасть от Церкви, только бы не лишиться ее благодатного покрова и всемогущего заступления — таков религиозный урок, преподанный России тяжелым опытом Раскола.

Вопрос 2. Давно закончилась Петровская эпоха, когда все лучшие русские архитекторы возводили новую столицу — Петербург. С середины XVIII в. и особенно во второй его половине вновь стала строиться и перестраиваться Москва. Здесь, в древней русской столице, вырастали особняки и дворцы, церкви и общественные здания — больницы и университеты. Самыми выдающимися представителями московской архитектуры в эпоху Екатерины II и Павла I были В. И. Баженов и М. Ф. Казаков.

Василий Иванович Баженов (1737 или 1738—1799) учился в гимназии при Московском университете, потом в только что открывшейся в Петербурге Академии художеств. Закончив учение, он посетил Францию и Италию, а возвратившись в Петербург, получил звание академика.

Несмотря на столь удачную карьеру в столице, Баженов вернулся в Москву, чтобы выполнить грандиозный замысел Екатерины II — возвести Большой Кремлёвский дворец. Однако проект Баженова (1767— 1773 гг.) оказался слишком смелым для патриархальной Москвы. Предполагалось частично разобрать южные стены Кремля, снести обветшавшие кремлёвские сооружения, а оставшиеся древние памятники, в том числе соборы и колокольню «Иван Великий», окружить новым грандиозным зданием дворца в классицистическом стиле. По замыслу Баженова, этот ансамбль помимо дворца включал в себя также коллегии, арсенал, театр и площадь для народных собраний. Кремль должен был превратиться из средневековой крепости в огромный общественный комплекс, тесно связанный с городом. Архитектор выполнил не только чертежи дворца, но и специальную деревянную модель (1773 г.). Её отправили на высочайшее утверждение Екатерине II в Петербург на ста двадцати санях и выставили в Зимнем дворце. Хотя проект был одобрен и даже состоялась торжественная церемония закладки первого камня, в которой участвовала сама императрица, он не был осуществлён.

В 1775 г. Баженов получил новое задание Екатерины II — построить для неё близ Москвы резиденцию в имении Чёрная Грязь, вскоре переименованном в Царицыно. Императрица выбрала для нового комплекса псевдоготический стиль. С 1775 по 1785 г. были возведены Большой дворец, каменные мосты, «Оперный дом», «Хлебный дом» (кухня) и другие сооружения, многие из которых сохранились до наших дней.

Царицынский ансамбль выделялся среди современных ему усадеб готическими формами архитектуры: стрельчатыми арками, сложными оконными проёмами и т. п. Баженов считал древнерусскую архитектуру разновидностью готической. Поэтому здесь встречаются элементы, характерные и для русского Средневековья, например «ласточкины хвосты» (раздвоенные вверху зубцы), которые напоминают завершения кремлёвских стен. Красные кирпичные стены сочетаются с белокаменными декоративными деталями, как в русской архитектуре XVII в. Планировка внутренних покоев по-средневековому нарочито усложнена. Облик дворца был настолько мрачен, что императрица, приехав в Царицыно, воскликнула: «Это не дворец, а тюрьма!» — и навсегда покинула усадьбу. По приказу Екатерины II ряд построек, в том числе дворец, снесли. Новое здание дворца с классицистически правильным планом, но с готическим оформлением было построено в 1786—1793 гг. М. Ф. Казаковым.

Баженов работал и для частных заказчиков. Дом П. Е. Пашкова в Москве (1784—1786 гг.) расположен напротив Кремля и своими классицистическими формами, светлым фасадом подчёркивает мощь и величие его древних, сложенных из кирпича стен. Здание находится на высоком холме. В центре — трёхэтажный корпус с изящным портиком, дополненным по бокам статуями. Он увенчан круглой надстройкой — бельведером (итал. belvedere — «красивый вид») со скульптурной композицией наверху. Одноэтажные галереи ведут к двухэтажным флигелям, также украшенным портиками. Вниз с холма спускается лестница. Первоначально она вела в сад, огороженный красивой решёткой с фонарями на столбах. Решётку сняли уже в XX в., когда расширяли улицу; тогда же исчез и сад.

На творчество Матвея Фёдоровича Казакова (1738—1812) оказали большое влияние московские архитекторы Д. В. Ухтомский и В. И. Баженов. Казаков в отличие от Баженова много и успешно работал по заказам Екатерины II и пользовался её особым покровительством. Он строил разные по назначению здания — общественные сооружения и частные дома, императорские дворцы, церкви — преимущественно в стиле классицизма.

Петровский подъездной дворец (в нём обычно останавливался двор по дороге из Петербурга в Москву, его называли также Петровским замком, 1775—1782 гг.) был заказан Казакову в псевдоготическом стиле. Однако чёткий симметричный план замка и его интерьеры выполнены в традициях классицизма. Лишь декоративные детали фасада характерны для древнерусской архитектуры.

В 1776—1787 гг. Казаков возвёл здание Сената в Московском Кремле. Это сооружение в духе классицизма напоминает о грандиозном баженовском проекте перестройки Кремля. Главная часть треугольного в плане здания — круглый зал с огромным куполом, который хорошо виден с Красной площади. Рассказывают, что Баженов и другие архитекторы усомнились в прочности купола, тогда Казаков поднялся на него и простоял там полчаса. На фасаде контуры главного зала подчёркнуты колоннадой, повторяющей полукружие стен.

Не менее знаменит торжественный и нарядный Колонный зал в доме Благородного собрания в Москве, оформленный Казаковым (1784-90-е гг. XVIII в.). Прямоугольный в плане зал обрамлён по периметру мощными, но стройными колоннами, расположенными на некотором расстоянии от стен. Между колоннами одна над другой висят хрустальные люстры. Антресоли (верхний полуэтаж) окружены невысокой балюстрадой (ограждением из фигурных столбиков, соединённых перилами). Пропорции зала необыкновенно изящны.

В самом центре Москвы, на Моховой улице, в 1786—1793 гг. Казаков построил здание университета. Пострадавшее от пожара в 1812 г., оно было восстановлено и частично перестроено архитектором Доменико Жилярди, который, однако, сохранил казаковский план в форме буквы «П» и общий принцип композиции.

Известие о пожаре Москвы потрясло Казакова, находившегося тогда в Рязани. До него дошли слухи, что в пожаре погибли все его постройки, и он вскоре скончался. Однако, к счастью, многие произведения архитектора сохранились до наших дней, и по ним сегодня можно представить Москву конца XVIII в., «казаковскую Москву».

РОССИЙСКИЕ ТЕАТРЫ 1760-1790-х ГОДОВ

Во второй половине XVIII века Россия вступила в новый ис-торический период. Значительно увеличилась внешняя и внутренняя торговля, росла промышленность. Зачатки капитализма начинали оформляться в капиталистический уклад. Экономическое развитие способствовало усилению Русского государства. В результате русско-турецких войн страна получила необходимый ей широкий выход к южным морским путям. Присоединение Крыма покончило с опасностью, угрожавшей государству со стороны крымского ханства, этого враждебного России турецкого форпоста. На западных границах были частично воссоединены в Русском государстве исконные славянские украинские и белорусские земли. Победой России закончилась русско-шведская война 1788—1790 годов.
Экономические, политические и военные успехи государства содействовали росту национального самосознания, общественной мысли, науки, литературы и искусства.
Значительное место в русской культуре 60—90-х годов XVIII столетия принадлежало театру, в развитии которого в большой мере проявлялись черты национального своеобразия.
В течение последних десятилетий XVIII века развитие русского театра происходило с исключительной интенсивностью, позволившей ему в короткий исторический срок подняться до уровня театра передовых стран Западной Европы. Театральная жизнь России этого времени была многообразной. Ведущее место занимает городской общедоступный театр, в наибольшей мере отвечавший потребности широких кругов общества в национальном театре.

1.1 Театры Петербурга во второй половины XVIII века

В 1756 г. в Петербурге был создан «Русский императорский драматический театр». Руководил им «первый русский актер Ф. Г. Волков и драматург А. П. Сумароков. Труппа Ф. Г. Волкова оказала огромное влияние на весь ход развития театрального искусство в России. Молодой театр нуждался в сильной поддержке со стороны государства. Но правительство не проявляло большой заботы о русском театре. На содержание русской труппы было отпущено всего пять тысяч рублей в год, в то время как придворная французская и итальянская труппы получали пятьдесят тысяч. Предполагалось, что русский театр будет существовать главным образом на средства, полученные от платных спектаклей.
Однако условия, в которые был поставлен театр, отнюдь не способствовали его нормальной творческой работе. Спектакли, дававшиеся в плохо оборудованном и расположенном далеко от центра города доме на Васильевском острове, приносили неполные сборы. В 1759 году Российский театр был включен в число придворных трупп, непосредственно подчиненных придворной конторе, а Сумароков вскоре (в 1761 г.) уволен в отставку.
Начиная с 1759 года в течение ряда лет русский государственный театр давал представления преимущественно для придворной и дворянской публики. Зрители «всякого состояния» — купцы и разночинцы — допускались лишь на некоторые спектакли, а «носящим ливреи» и «нижним чинам», то есть слугам и солдатам, вход в театр был запрещен.
В 1765 году в Петербурге и Москве были открыты так называемые «народные театры», предназначенные для обслуживания широких кругов населения. Театр нового типа отличался тем, что актеры его, набиравшиеся из числа любителей-разночинцев, получали за спектакли небольшие деньги от государства, а представления устраивались не в закрытых помещениях, а в открытых — «амфитеатрах». Плату за участие в репетициях и спектаклях актеры получали через полицию. Репертуар состоял преимущественно из комедий и интермедий. В петербургском «народном театре» исполнялись комедии Мольера («Скупой» и «Лекарь поневоле»), Детуша («Привидение с барабаном») и Л. Гольберга («Гейнрих и Пернилла»).
Актерами были «охотники», то есть любители, «из разных мест - собранные», писал В. И. Лукин. Он же сообщает ценные сведения о «народном театре», рассказывая, что среди актеров этого театра он встретил двух типографских наборщиков, один из которых играл главные роли и, кроме того, был «начальником комедиантов».
В первой половине 70-х годов сведения об этих театрах пре-кращаются. Очевидно, «чумной бунт» в Москве и усиление крестьянского движения, завершившееся крестьянской войной 1773— 1775 годов, делали с точки зрения дворянского правительства нежелательным существование «народных театров», собиравших на городских площадях тысячные толпы народа.
Таким образом, в начале 70-х годов в Петербурге придворный театр становится единственным русским театром, и огромное большинство населения столичного города было фактически лишено возможности бывать в нем. Необходимость организации публичного театра в Петербурге была очевидна, тем более что в Москве и провинции существовали уже частные театры. Правительство не собиралось выпускать из своих рук театральное дело в столице. Стремясь пресечь общественную инициативу, Екатерина II в 1773 году объявила указ об учреждении в Петербурге публичного государственного театра.
Подготовка публичных представлений требовала решительной реформы театрального дела в столице. Нужно было разработать новую организационно-административную систему, расширить и укрепить труппу, создать репертуар, построить новые театральные здания. Эта работа заняла много лет и была закончена лишь в 1783 году.
Народные развлечения привлекали к себе громадное количество петербуржцев, независимо от их положения в обществе и звания.
Большие балаганы составляли - так называемую «первую линию». Конферансье народного балагана — карусельный дед, или «зазывала»,— стоял на балконе; он переговаривался и шутил с понукалой, находившимся в толпе. Они привлекали к себе внимание толпы. Карусельными дедами часто были отставные солдаты либо крепостные оброчные крестьяне.
Постановка пантомим осуществлялась с переменами многих декораций. «Чистая перемена» одной картины на другую осуществлялась очень быстро: в нужный момент плотники бросались с колосников вниз, держа в руках веревку от завесы, и стремительно поднимали ее своей тяжестью вверх. В некоторых случаях в балаганах применяли сложную театральную машинерию.
Имея в своем распоряжении масляные, а позднее керосиновые лампы, осветители балаганов добивались удивительных эффектов: блеска молнии, пожара, восхода и заката солнца либо луны. Дирекция императорских театров приглашала балаганных механиков, чтобы устроить и у себя нужные театральные эффекты и освещение.
Балаганы «второй линии» были меньше по размерам, и спектакли давались в них попроще. Известен, например, театр купца Федорова. Этот человек в обычное время занимался продажей различных вещей, но два раза в год, когда устраивались гулянья, становился театральным предпринимателем. Он собирал актеров, давал в своем балагане пантомиму «Неудачное сватовство Джона Рокса, или шалости влюбленного Арлекина».
«Задняя линия» балаганов на гуляньях была еще бедней. Легкие холщовые палатки размещались между ледяных гор, качелей, столов, на которых торговали пирогами, сбитнем, мочеными яблоками и грушами, пряниками и орехами.
На гуляньях показывали «раек»: он представлял собой ящик с двумя круглыми отверстиями, в которые были вставлены увеличительные стекла. Через них зрители рассматривали картинки, прикрепленные внутри ящика. Показ этих картин сопровождался комическими пояснениями в рифмованной прозе. Среди раешников большим успехом пользовался, например, крепостной крестьянин орловского помещика Иван Рябов, который выступал не только в Петербурге и в Москве, но и на ярмарке в Нижнем Новгороде.
В Петербурге имелись увеселительные сады, в которых развлекали народ вольные и крепостные артисты. Музыканты из Дворовых играли в роговом и бальном оркестрах в первом общественном увеселительном саду, открытом на реке Мойке весной 1793 г. («Вокзал в Нарышкинском саду»); в садах: «Вольфовом», «Фридериксове», «при оспопрививательном доме», «при ситцевой фабрике», в саду графа К. Г. Разумовского, на Елагином острове и других.
В октябре 1779 года санкт-петербургским отделением московского Воспитательного дома был заключен договор с содержателем немецкого театра Карлом Книпером. К. Книпер получал для открываемого им в Петербурге театра двадцать восемь актеров и двадцать два музыканта.
В течение ближайших трех лет молодой театр должен был являться своеобразной студией, участники которой, выступая в публичных спектаклях, в то же время продолжали бы учиться театральному искусству.
В конце 1779 года труппа питомцев Воспитательного дома начала давать представления в Петербурге.
В репертуаре театра ведущее место занимала русская национальная драматургия, и прежде всего сатирическая комедия и комическая опера, то есть те сценические жанры, в которых с наибольшей полнотой проявлялись реалистические тенденции и которые имели наибольший успех у публики городского «вольного» театра.
Так, в театре на Царицыном лугу состоялось первое представление комедий Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль». Этим театром впервые была поставлена и одна из лучших русских комических опер «Санкт-Петербургский гостиный двор», дававшая сатирическое изображение нравов купечества, чиновничества и дворянства.
С исключительным успехом шла в театре комическая опера Аблесимова (музыка М. Соколовского) «Мельник — колдун, обманщик и сват», выводившая на сцену русских крестьян.
Представления театра на Царицыном лугу имели большой успех у публики. Они отвечали потребности широких кругов городского населения в общедоступном русском театре. В театр на Царицыном лугу перешла и часть дворянской публики, ранее посещавшей французскую комедию, и демократический зритель недавно закрытых «народных театров».
В 1782 году Книпер, не выполнявший условий договора с Воспитательным домом, был лишен прав на содержание труппы, и театр в качестве режиссера и педагога возглавил Дмитревский, энергично взявшийся за дело его дальнейшего укрепления и расширения.
Выдающийся театральный деятель, Дмитревский сумел превратить студийную труппу в профессиональный театр, тесно связанный с передовой литературой и отвечавший запросам относительно широких кругов городской публики. Труппа увеличилась на восемнадцать человек. Для усовершенствования искусства молодых актеров были приглашены балетмейстер, танцовщики и камер-музыканты придворного театра, сделан новый «гардероб», то есть театральные костюмы. Для улучшения материального положения актеров в их пользу был устроен бенефисный спектакль.
Но театр на Царицыном лугу просуществовал недолго. Лучших актеров включили в труппу придворного, то есть государственного, театра.
В 1783 году в Петербурге была создана школа, «в которой российские обоего пола должны учиться и приуготовляемы быть к театру российскому, к музыке, к танцованию и к разным мастерствам, при театрах необходимо нужным».
С 1783 года, после ликвидации театра Дмитревского на Царицыном лугу, петербургский театр целиком оказался в ведении правительства. Русская труппа, находившаяся в системе придворных театров, в основном была предназначена для обслуживания городского общедоступного театра, располагавшего в это время двумя театральными помещениями: так называемым Каменным, или Большим театром (построен в 1783 году архитектором Деденевым по проекту Тишбейна) и театром на Царицыном лугу, часто именовавшимся Деревянным театром. Давала русская труппа представления и на сцене придворного Эрмитажного театра (построен в 1783—1785 гг. архитектором Кваренги).
Развитие петербургского театра последних десятилетий: XVIII века проходило в непосредственной близости ко двору. В его репертуаре было много пьес чисто развлекательного характера. В течение 80—90-х годов все большее влияние на репертуар петербургского русского театра начинают оказывать вкусы демократических кругов.

1.2 Театры Москвы во второй половины XVIII века

Особенности развития московского театра второй половины XVIII века были обусловлены своеобразием общественно-политической жизни Москвы того времени. С перенесением столицы в Петербург Москва перестала быть политическим и административным центром государства. В Москве не было двора, оказывавшего воздействие на всю общественную и культурную жизнь Петербурга. В то же время не только сохранилось, но и значительно возросло значение Москвы как крупнейшего очага русской науки и просвещения. Духовным центром города был университет и связанные с ним учебные и общественно-научные организации, испытывавшие сильное влияние просветительских идей.
Наряду с этим в Москве с большей свободой, чем в Петербурге, проявлялась творческая активность демократических кругов городского населения. Во второй половине XVIII века в Москве продолжали свою деятельность «охочие комедианты», которые давали представления рукописных интермедий и инсценировок «гисторий», а также печатных пьес.
Прекращение представлений правительственного театра «для народа» в начале 70-х годов в связи с «чумным бунтом» и крестьянской войной создавало благоприятные условия для оживления демо-кратического разночинского театра. Московский мещанин Петухов, устраивает в своем доме театр, где с помощью других энтузиастов-любителей разыгрывает трагедии и комедии.
Спектакли в доме Петухова привлекают внимание купцов и мещан из Коломны, которых называют не только «любителями», но и «знатоками» театрального дела. Среди участников разночинского театра есть свои музыканты, живописцы и драматурги.
Но ведущая роль в развитии московского театрального искусства переходит к профессиональному театру, создание и творческий путь кото-рого в течение всей второй половины века были неразрывно связаны с Московским университетом и идейным движением дворянского просветительства.
В 1756 году в университете был организован театр, в котором играли студенты и воспитанники университетской гимназии. Пред-ставления давались на святках и во время масленицы в университетском помещении на Воскресенской площади. Развитие любительской университетской труппы шло по пути ее профессионализации.
В 1759 году в Москве начала свою деятельность итальянская комическая опера, возглавляемая антрепренером Локателли. В 1759 году труппа стала называться «Российским театром» и начала давать представления на сцене выстроенного Локателли «Оперного дома» на Красных прудах по очереди с итальянцами, исполнявшими комические оперы и балеты. Содержание объединенного театра было возложено на Локателли. Руководство русской труппой осуществлялось университетом. Возможно, что в создании Российского театра в Москве принимал участие и Волков, который, в 1759 году был послан в Москву «для учреждения российского театра, который, установя совершенно, возвратился он в том же году обратно в Петербург».
Репертуар театра состоял из трагедий Сумарокова («Синав и Трувор», «Хорев»), драмы Хераскова («Безбожник») и комедий Мольера («Скапиновы обманы», «Жорж Дандин» и др.). Труппа была настолько сильной, что в начале 1761 года лучших из «московских комедиантов» отправили в Петербург для укрепления придворного русского театра.
Попытка объединения русского драматического театра с италь-янской оперно-балетной труппой не принесла Локателли успеха. Не сумев вывести театр из тяжелого материального положения, Локателли в 1762 году отказался от руководства московским театральным делом и объявил себя банкротом.
Однако деятельность университетской труппы в 1756—1762 годах заложила прочные основы для последующего развития театра в Москве.
Созданный в 1759 году Российский театр начинает собой историю профессионального московского театра, опирающегося на развитие национальной драматургии и вскоре создавшего многочисленные кадры актеров и драматургов, в той или иной мере испытавших благотворное воздействие Московского университета.
После отъезда Локателли содержателем московского театра стал Николай Титов, любитель искусства, поэт и драматург. Играли в его театре актеры, вышедшие из университетской труппы. Среди них были студент Иванов (Калиграф), «рисовальный подмастерье» Ожогии и ученик Залышкин, ставшие затем известными актерами.
В труппе Титова начал свой сценический путь и один из крупнейших актеров XVIII века, Василий Померанцев. Под руководством Титова московский театр находился с 1765 до 1769 года, после чего прави-тельство на пять лет выдало «привилегию» на содержание театра в Москве итальянцам Бельмонти и Чинти. С 1769 года представления русской труппы стали даваться в доме Воронцова на Знаменке.
С конца 60-х годов в жизни московского театра стал принимать большое участие Дмитревский, стремления и замыслы которого не могли быть полностью реализованы на петербургской придворной сцене. Не удовлетворенный репертуаром придворного театра, Дмитревский проявлял большой интерес к передовой западноевропейской драме. В 1770 году Дмитревский поставил в московском театре «мещанскую драму» П. Бомарше «Евгения». Пьеса имела исключительный успех.
В это же время в Москве развивает активную деятельность Су-мароков, отстраненный от руководства петербургским театром. Он хотел поставить в Москве свои заново отредактированные трагедии. Но круг зрителей, на которых мог опереться Сумароков, был невелик. Дворянская публика, на которую рассчитывал Сумароков, шла в театр не для того, чтобы учиться добродетели и слушать поучения монархам-тиранам. Большинство этой публики составляли провинциальные помещики и помещицы, которым проблематика сумароковской трагедии была чужда и непонятна, а также светские «щеголи» и «щеголихи», для которых театр был местом сплетен, любовных свиданий и демонстрации модных нарядов.
Отрицательное отношение дворянской публики к трагедиям Су-марокова усиливалось враждебной ему политикой двора и московских властей, встречавших поддержку в кругах московской аристократии. Находившийся в опале при екатерининском дворе Сумароков подвергался преследованию со стороны московского главнокомандующего (губернатора) графа П. С. Салтыкова, стремившегося подорвать авторитет «северного Расина» как драматурга и театрального деятеля.
В 1771 году в Москве разразилась эпидемия чумы, вслед за которой вспыхнул так называемый «чумной бунт», предвещавший приближение крестьянской войны. В связи с этими событиями театр прекратил свою деятельность. Регулярные представления в московском театре начались лишь по окончании крестьянской войны 1773—1775 годов. Однако попытки возобновить театр в Москве относятся к 1772 году. Сумароковым был разработан и подан императрице «проект об учреждении театра московского». Проект предусматривал создание в Москве государственного театра под руководством самого Сумарокова. В то же время энергично добивался предоставления права на содержание московского театра и Дмитревский.
Но Екатерина II предпочла не доверять руководство театра ни «вольтерьянцу» - драматургу, ни передовому театральному деятелю. Монополия на устройство публичных представлений в Москве была в 1772 году дана иностранцу антрепренеру Гроти. Не справившись с организацией театра, Гроти в 1776 году передал свои права московскому аристократу и крупному чиновнику князю П. В. Урусову, который пригласил к себе в компаньоны англичанина Меколла Медокса.
Переход антрепризы в новые руки не сразу отразился на дея-тельности московского театра. Труппа по-прежнему продолжала играть в доме Воронцова на Знаменке.
Урусов и его новый компаньон обязались построить «каменный театр» с таким внешним убранством, чтобы он мог служить городу украшением. Но в начале 1780 года в театре произошел пожар, уничтоживший здание и все театральное имущество. Убытки, причиненные пожаром, заставили Урусова отказаться от участия в московской антрепризе, все права на которую он передал своему компаньону.
Медокс, оставшись содержателем московского театра в крайне тяжелых условиях, проявил исключительную энергию и предприим-чивость. В короткий срок было выстроено и оборудовано театральное здание на Петровской площади. В конце 1780 года новый театр, получивший название Петровского, открыл свои двери для московской публики.
Петровский театр принадлежал к типу городских публичных театров. Немец Рихтер, в течение долгого времени живший в Москве, писал о Петровском театре: «Он — редкой величины, вмещает в себе 1500 человек <...> Зрительный зал также один из самых больших в мире». Зрительный зал состоял из партера, трех ярусов лож и вместительной галереи. Ложи абонировались на год и занимались главным образом московскими дворянами с семьями. Партерные лавки наполняла смешанная публика, состоявшая из дворян, купцов и разночинной интеллигенции.
Наименее состоятельная публика (учащаяся молодежь, мелкое чиновничество и «простонародие») могла размещаться на самых дешевых местах — на галерее.
Для увеличения доходности здания при театре были устроены две маскарадные залы для платных балов и маскарадов.
В Петровском театре, как и в Большом петербургском, давались драматические, оперные и балетные представления.
Театр был рассчитан на широкие круги публики и охотно ею посещался. Рихтер писал: «Редко какая-нибудь ложа остается незанятой, а партер всегда бывает полон».
Репертуар Петровского театра значительно отличался от репертуара столичного государственного театра. В Москве были поставлены многие пьесы, не шедшие в Петербурге. В Москве была впервые в России осуществлена постановка комедии Бомарше «Фигарова женитьба» («Женитьба Фигаро»). К числу комедий, сыгранных наибольшее число раз, принадлежали «Недоросль» и «Бригадир» Фонвизина и «Хвастун» Княжнина. С шумным успехом в Москве шла тираноборческая трагедия Нпколева «Сорена и Замир».
Деятельность Петровского театра вызывала настороженное от-ношение правительства. Для надзора над независимым от петербургской дирекции московским театром впервые в России была введена театральная цензура.
Положение Медокса становилось все более трудным. В 1789 году он был вынужден отказаться от своих прав антрепренера московского театра, передав их Опекунскому совету.
В 1804 году был создан специальный Комитет по московским театральным делам, поручивший управление Петровским театром князю М. П. Волконскому, главнокомандующему Москвы. Князь с 1802 года фактически управлял театрами. В 1805 году здание старого Петровского театра было уничтожено пожаром. Возобновление театрального дела в Москве произошло на новых началах. Управление московским театром перешло в руки дирекции придворных театров. Московский театр стал государственным. На этом закончилась история антрепризы Медокса. Но лучшие идейно-творческие традиции московского театра XVIII века, который возник в стенах университета и сформировался под благотворным воздействием идей русского просветительства, жили и развивались в московском театре XIX столетия.
Наибольшими возможностями обладали московские вельможи, создававшие свои домовые театры. В конце XVIII века в Москве существовало пятнадцать частных театров со ста шестьюдесятью актерами и двумястами двадцатью шестью музыкантами и певчими. Эти театры содержались князем И. Д. Трубецким, графом Н. П. Шереметевым, князем П. М. Волконским, князем Н. Г. Шаховским и другими.
В то же время в разночинных кругах продолжали существовать любительские театры, в практике которых традиции «охочих ко-медиантов» сочетались с влиянием городского профессионального театра.