А мы… А мы – пророки нашего позора. 4 страница

Вечером следующего дня я позвонил ее родителям и узнал, что ее госпитализировали. Спустя пару дней навестил ее в ожоговом отделении. На подушкой распухшую щеку наложили каштановый грунт, похожий на родимое пятно, на материк Австралию; руку просто забинтовали… Инна попросила купить ей героина. Я же, пообещав, по наркоманским понятиям совершил подлость: при встрече с ее родителями все им рассказал. Предал тем самым ее интересы, зато убедил папаш и мамаш в необходимости полного за Инессой контроля. Тем более, что напичканная обезболивающими, она почти незаметно переносила муки кумара. Сам же я, по настоянию с их стороны, пообещал никогда больше ее не навещать, не справляться по телефону – в общем, окончательно сжечь мосты. И это являлось правильным, потому что именно тогда, в результате изоляции от нашего червивого мирка и стрессового фактора у нее появился действительный шанс порвать с прошлым, с опиумом, со мной.

Спустя месяц ее выписали. Это все, что я знаю достоверно. А по донесшимся до меня слухам, в среде наркотов распространяющихся со скоростью ветра, стало известно, что после нескольких пластических операций живым трупиком смердит Инесса по прежним тропкам, готовая за дозу наградить любого нехорошими микробами, и не видя иного смысла существования. Мне безумно жаль…

Итак, я вернулся. И, как и собирался, оргазмировал без партнера, без шамана – в притоне. Единственной пользой «семидневной войны» стало то, что снизилась доза и некоторое незаметное время вылавливались истинные ощущения. А раны от затушенных о бледную кожу окурков, спасибо гормональной мази, зарастали на удивление быстро.

Про Инессу я старался забыть, вычеркнуть из памяти все, что с ней связано. Оказывается, не так-то просто стереть совместно прожитые годы. Но необходимо. Для меня насупили совсем трудные времена и ползти наркоманскими тропками к постоянно отдчяляющемуся счастью было гораздо легче одному, не имея ни груза прошлого, ни ответственности за настоящее. Ежедневно я приезжал к Леве и мы отправлялись решать насущные проблемы. Порой, во времена полнейшего отсутствия денег, отраву или сонники приходилось не без удовольствия отбирать у наименее матерых барыг. Ну а что остается? Волка ноги кормят. Только сами «волки» от терзания падали незаметно превращаются в шакалов и крыс, вопреки теориям дарвинизма и генетическим предпосылкам матери-природы. Иногда мы падали кому-нибудь на хвост, и хорошо еще, что этот лекарственный хвост не оказывался у кого-нибудь спереди. Но чаще приходилось крутиться, что-то продавая, закладывая и потом – если повезет – выкупая, благодаря мизерным выигрышам в лотерее жизни. Обычно – не везло.

Действительно, протухшее существование требовало активности. Правда, активность являлась слишком одиозной, мелочной, достаточной лишь для того, чтобы едва-едва сводить концы с концами. О прошлой далекой и сытной жизни остались жалкие обрывки скудных воспоминаний, как будто это происходило не со мной; фрески-поллюции эмоций и – все. Я гнал их, так как вступил в новую фазу бытия; в фазу животного выживания; среди пресмыкающихся в человеческой оболочке; в низшем из низших слое преступной среды. Утонченностью переживаний здесь не блеснешь – напакостят или сожрут.

По меньшей мере, дела обстояли отвратительно. Денег на травлю катастрофически не хватало. Таким образом, за постоянной совокупностью убогих причин, приходилось прибегать к некоторым ухищрениям, типа добавления в раствор большего количества дешевого димедрола или употребления релашки, сибазона, седуксена и др. О том, чтобы оставить кому-либо вторяк – смывки с раствора – не могло теперь идти и речи.

В бескомпромиссный упадок приходил я сам. Неделями не мытый, небритый, с сальными волосами и в прожженной заношенной одежде (секонд-хэнд стран третьего мира), грязью на ботинках – наркотический ветеран последней стадии. А амбрэ бешеной смеси прокисшего уксусного пота и табака – заверяю, насморк прошибает получше галазолина. Любое прикосновение к воде вызывало у меня знобистый приступ. Из-за этого я перестал умываться и лишь протирал глаза сухим полотенцем, зубы не чистил вообще, а перхоть просто стряхивал с головы. В комнате моей устоялся насыщенный трупный запах от постоянно гноившегося тела, прочно впитавшийся в мебель, обои и занавески. Проветривай, не проветривай - бесполезно. Вонь армейской казармы в Казахстане – восточное благовоние в сравнении со стоячим смрадом моего жилища.

Родители страдали непередаваемо. Отец молчал, постарел и осунулся, и понимая свое бессилие приходил в ярость. Вставал стеной на моем пути. Однажды, когда он физически не давал мне выйти из комнаты, я не нашел иного пути – ударить отца я бы ни за что не смог, - как схватить со стола старые ржавые ножницы и наотмашь распороть себе запястье. Отец смотрел на расползающуюся длинную рану, из которой торчали бело-голубые ленты перерезанных сухожилий и вдруг…заплакал. Вызвали скорую, руку зашиоли в травмпункте. От травматолога я сбежал в трущобы… Мама тоже остановить меня не могла. Вела беседы, пыталась образумить, смотрела глубокими иконописными глазами, полными слез, но – какое там! В лучшую сторону ничего не менялось, и она медленно угасала. Семья приходила в упадок. Распространявшаяся от меня черная аура, источая убийственную энергетику, медленно душила близкое мне и дорогое. Маленький золотоволосый мальчуган непрерывно болел и меня к нему не подпускали. Все распадалось и отмирало: чувства, реальность, жизнь…

Вместе с тем, именно во мраке отчаяния наиболее отчетлив луч озарения. Ведь в сгустившейся ночи неоновое блистание молнии предстает много ярче и видится оттого более мощным, впечатляющим, нежели при свете дневном, пусть даже и в грозовом небе. Безусловно, я видел путеводные звезды своих захирелых надежд. Однако душа моя пока еще не затмилась абсолютным негативом – я не до конца осушил чашу порока, подлости и бесчестия. Стало быть, никакие всплески, блески и проблески не потрясали мою планету. Должно пройти время, жуткое, злое, необходимое для того, чтобы допить последнюю каплю горечи падения, испытать в полной мере муки уничтожения собственной личности. Тогда, да и то – может быть, появился бы шанс, импульс к возвращению в мир живых людей. Так ли это? Предстояло выяснить, продолжая вращаться в тусклом, изматывающем замкнутом круге, где будущее – это прошлое, и ради возвращения в прошлое предстоит жертвовать настоящим. Величавые видения и красочные галлюцинации изгнаны светилами ночи – насущным бредом поисков того состояния, в котором в недалеком однажды было восхитительно.

Бродячая собака ищет на помойке скверные останки и пожирает их, чтобы иметь хоть какие-то силы снова ковыряться носом в дерьме, отыскивая дерьмо мало-мальски съедобное, а если удастся – изловить крысу, которая в свою очередь, наполнена дерьмом, найденным раньше, и тогда день можно считать удачным. Так и моя жизнь, рухнув с пьедестала изначального природного величия обратилась в помойку; я – в щетинистую полудохлую псину с подгнившими и проредившимися зубами, потому становилось почти невозможно удержать пойманную крысу; которой день ото дня оказывалось все труднее выискивать ничтожные варианты и цепляться за них…

И тут, совсем неожиданно, прямо-таки новогодним подарочком, после краткой череды мелочных удач и затяжного периода фатального невезения с привкусом скотства, мои соратники Лева и Лерыч отыскали халяву. Выглядело неправдоподобно, но они… «прикрутили» барыгу и вменили ей в обязанность по праву первого ежедневно обеспечивать нас наркотиком, в обмен на протекцию ее торговли в микрорайоне. Как оказалось кстати! Кабы не одно но…

Изобилие меня миновало. Точнее, было технично отведено преданными приятелями. Прекрасно понимаю мотив: делить ширево на двоих гораздо выгоднее, чем на троих. Просто, как полено.

Поначалу я-таки надеялся, что парням лишь требуется время, чтобы закрепиться на территории, и как только рэкет наладится, они непременно позовут мена разделить трапезу. Но видимо алчность пересилила остатки порядочности, если она вообще была им свойственна. Меня так и не позвали. Как-то тихонечко забыли, замолчали, после всего вместе пережитого и принятого однажды решения до гроба помогать друг другу. Вырвалось тогда в запальчивости, конечно, но все равно, Господи, кого ты создал по своему подобию?! Как водится, я последним в округе через десятые руки узнал о том, что мои «братаны» вовсю пользуются свалившимися на них благами, но что-либо клянчить и выторговывать не стал. Что-то просить? Ну-ну… А надо было бы. К несчастью, я пока оставался гордым.

Вновь убедился: там, где опиум и героин, - отношения подленькие, порядочных людей быть не может. Есть такие, что сами себя считают порядочными, и те, что еще не успели стать мерзавцами. Впрочем, для вторых это лишь вопрос времени, которое грянет раньше, чем можно предположить. А первых стоит лишь поглубже копнуть. Наркомания быстро раскрывает скрытый в обычных условиях потенциал человека, стопроцентно превращая ЛЮБОГО индивидуума в осклизлое животное, двуногое прямоходячее. То-то и оно, что про подобные чудесные превращения я знавал не понаслышке, и все равно несколько потерялся от такого поворота. Ведь этим двум я всегда старался делать доброе, помогал, тащил за собой, царскими жестами одаривал обносками… «Ничего, - скрежетал я зубами, - оправиться от очередного разочарования и дальше! Дальше!» Ибо другого нет.

Битый автомобиль и отключенный за неуплату сотовый, бриллиантовая «гайка»[40] - все, такой арсенал. Ни работы, ни бизнеса, возможностей – ноль, а остановиться невозможно. В одиночку искать средства на опиум трудно. Но я вертелся волчком и по мере сил старался решать текущие проблемы. Считал так, впрочем, считаю и теперь: нет денег – иди воруй, обманывай или работай, но не попрошайничай никогда. И я ни у кого ничего не просил. Хотя, даже заимей я на то желание, сама возможность немилосердно отсутствовала. Вокруг – застоявшийся вакуум. Звон безнадеги резал слух. Вот так все юродиво обернулось. Ограбить впору, да некого. Поэтому оптимальным для себя вариантом я избрал западло – работу. Изредка стал халтурять частным извозом на потрепанной машине. «Ласточка» так давно не гостила на мойке, что создавалось впечатление, будто сменила ангельский цвет альпийского снега на колор отмершей тины или испражнений. А когда за ней ухаживать? Пришел на стоянку, сел, завел, поехал, приехал, поставил, ушел, - маньяна. И никакой заботы. Быт опростился до безобразного пофигизма и будни текли тошнотворной чередой осточертевших натужных постоянностей.

В тот сочельник я вынужденно часто приобретал искомое зелье у прикрученной Левой и Лерычем барыги Лары. Может, по причине неплохого качества, а скорее – из-за стремления пусть к какому-то общению. И со стороны, почти безучастно, имел возможность наблюдать колоритные местные нравы.

Смело могу сказать, голова у Лары оказалось на редкость светлой. К тому же, сама девушка, первобытной силой своего характера и животной хитростью, относилась к интересной категории людей-контролеров. Поясню. Конкретных видов человеческих зависимостей превеликое множество: от наркоты, алкоголя, секса, денег, власти, славы, еды, воды, любви, сорта чая, кофе или табака - да отчего угодно. Так вот, разумные субъекты, умело использующие зависимости других и благодаря умению доминирующие собственной чистой волей над остальными, относятся к так называемым контролерам, и женщины при такой постановке вопроса далеко не всегда оказываются слабее мужчин. А благодаря наличию определенной сметки, изощренного ума и врожденной «золотой жилы» между ног, некоторые дамы настолько преобладают над с виду самоуверенными обладателями фаллосов, что крутят ими – этими обладателями – как хотят, а иногда и как приспичит.

Я просто приходил покупать ширево… И вскоре отчетливо стал замечать унизительные детали подмятия барыгой «достойных пацанов». Наверное, изначально наш мир и задумывался Всевышним и Всеблагим как обитель творцов, а не барыг. Но питекантропы и неандертальцы, коими Сущий и Неведомый отчасти может быть оставался доволен, непредсказуемо вырвались за пределы определенного, образовались в современного человека, homo sapiens sapiens, получившиеся из них евреи вдохновенно прикончили обыкновенного бродягу вместо того, чтобы угостить его египетской коноплей и вавилонским опием, и тот случайно оказался последним творцом на планете. С обнародованием заурядного по сути акта повешения на кресте и написанием по этому поводу монументальнейшего труда, мир окончательно реформировался в блядское барыжное кудло. Господь пришел в ужас от осознания того, какие страсти бушуют в его подкорке, ибо создано все по подобию. И получилось: чтобы нарисовать – купи холст и краски, хочешь написать – купи бумагу и карандаш, кража не одобряется, но приветствуется, а чтобы не подохнуть с голода – продавай сотворенное, - и вот знаменательный факт: ты уже не демиург, а такой же барыга. Ибо толкаешь плоды «божественного совокупления» с невообразимой надценкой, порой завысив цену до бесценного, то есть до абсурда. Отбросив за ненадобностью шелуху любых философских течений и направлений, как самооправдание их незнания, из страниц Конфуция намастырив самокруток, смачно подтеревшись Кантом, растопив «буржуйку» Ницше, завернув в Адольфа шмат рыночного сала и написав на Ленине уличный рэпак, ты все равно до конца своих дней пронесешь на лбу невидимое, но вечное клеймо «БАРЫГА». И что бы ты не делал, ты – современный человек, а значит это так и есть и с тобой останется. За все получается с надценкой, иначе заторчавший на коммерции мир рухнет. Любой труд должен оплачиваться, особенно демиургов. Непризнанный гений испарился, денди вымерли, оставив в назидание легенды о Бреммеле и презентацию Шилова на сцене театра Романа Виктюка, образовав в итоге стройную систему нововечных ценностей. Я пукаю и рыгаю в приветствие искусства и мира во всем мире, который спасет красота. Я – примитив и олигофрен, и тоже хочу продавать себя дороже истинной стоимости, чем бы не занимался. Увы и ах, у меня не очень-то хорошо получается, и это главная моя проблема.

Однако, вернемся к нашим баранам. Всего-то за месячишко Лара их охомутала. Вот когда я окончательно перестал сожалеть о том, что травлюсь не на халяву, а на плоды собственного элементарного труда. И в тайне благодарил небо за то, что стадо меня отвергло.

Лара управляла своими гангстерами, как не погасившая мольбой либидо игуменья готовящимися на постриг девочками. Один из них, прибившийся со стороны, по первому требованию доставлял наркомадам к цыганам за габаритом и в город за хозяйскими покупками, за что и кололся. Лева прытко бегал по поручениям в окрестные киоски за сигаретами, конфетами и хлебом, и всегда сам открывал входную дверь. Лерыч состоял поваром и в течение суток варил раствор на всю банду. Извозчик, швейцар и кок. Во такая, бля, коммуна… Даже жаль, что половое влечение опиумом раздавлено, изничтожено и изгнано, а то интересно было бы посмотреть со стороны, хоть одним глазком, на эту шведскую семейку… В голове невольно проявляется скрежещущий интерзоновский мотив: высохшая лесбиянка, надев искусственный член, дрючит парнишку Джонни…

Не зрите надменно (вас бы подрючили еще раньше), рассказываю вовсе не пасквиль на былых братанов. Поскольку не знаю, как бы вел себя, окажись в столь непростой ситуации. Хотя, неповторимый жизненный опыт общения с наркоторговцами отчасти внушает уверенность, что со мной получилось бы несколько посложнее. Но если тему развить? В любом случае – грустная перспектива.

Итак, не опустившись по примеру некоторых до звания позорного шныря, я вкалывал на машине. По-мужицки терпеливо. А вечерами запускал заработанное в жилу. К сожалению, мой отчасти тоже позорный и халдейский упорный труд длился недолго. В католическое Рождество, выскочив в авто на обледенелые трамвайные рельсы, я ушел в неуправляемый занос. Прокрутившись с сотню метров и помотавшись от одного края дороги, через стальную запараллеленную середину, к другому, я наконец-то остановился. О стоящую на обочине «Волгу» без хозяина. И в спешке, кое-как отлепившись от конечного пункта захватывающего алогической траекторией пике, проворно скрылся на без пяти минут окончательно мертвой «ласточке». Окончательно – потому что по прибытию на стоянку она просто больше не завелась, а на заснеженном асфальте между передними колесами медленно разрослась лужица темной масляной жидкости. Двигатель заклинило. Сквозь дурман я осознал, что автомобиля, как такового, у меня больше нет. Какой пронзительный удар судьбы! Проникающее ножевое… Без лошади ковбой, как известно, не ковбой, и козырный пацан без тачки – не пацан… Оставив на стоянке «ласточку» и еще один крохотный кусочек своего непутевого сердца, я отбыл в курмыши на трамвае, и автомобиля своего больше не видел никогда.

Так началась моя пешеходная жизнь. Причем, началась за сутки до очередного, закономерного и, как мне показалось, капитального прозрения. Пик навязчивого желания завязать вновь достиг апогея. Как ни странно, я почему-то верил в примету: как Новый Год встретишь, так его и проживешь. Конечно, не ахти приметка, но верить-то во что-то надо. Не в себя, так в надуманное. И повторял заклинанием: буду на праздник чист, и год удастся чистым.

Я наконец продал ставший совершенно никчемным сотовый телефон и кое-что из зимней одежды. Продал задешево, но полученных денег хватило на оплату врача на дому. К слову, на след подпольного медика я вышел через посредничество знакомых героинщиков. Занятно, но практикующим детоксикацию доктором снова была женщина. Причем, габаритов крайне внушительных, но, что умиляло, оказалась человеком безупречно добрым и неимоверно участливым, а вовсе не буч[41]. Мне даже несколько не по себе становилось от обилия теплых чувств воспроизводимых ей по отношению к гнуснейшей еле живой моей персоне. Врач согласилась поработать с моим расшатанным организмом в течение пяти суток за шесть дней до самого праздника. Мама несказанно обрадовалась, как впрочем и вся семья.

Доктор посещала меня дважды в сутки, в девять утра и девять вечера. В канун первого визита, по традиции прощаясь с постылым прошлым, я так нашпиговался, что едва ли воспринимал данность и свисал с кровати, как с крыши сосулька. У врача долго не получалось поставить мне систему – вен не осталось вообще. Однако, мастерство, как говорится, не пропьешь, и толстая игла все-таки присовокупилась к плоти где-то в районе стопы. В итоге я спал до вечера. А во второй визит пожаловался сердобольному наркологу на предстоящую бессонницу, сопроводив доводы отрепетированной гримасой панического ужаса.

И наивная доброта, взывая к моей проколотой совести, с дуру оставила на столике упаковку ампул реланиума, чтобы я, строго в случае продолжительного отсутствия сна, самостоятельно произвел себе инъекцию «в попочку» – как трогательно она выразилась. Ха-ха… Как только грузная добродетель меня покинула, вежливо попрощавшись со всем семейством и дав золотоволосому мальчугану витаминку, я шустренько отколупал заплавленные горловинки всех ампул и выбрал содержимое в самый большой из имеющихся, двадцатикубовый шприц. Тут же нашлась и вена, услужливо поглотившая весь объем. Сил хватило лишь выключить телевизор и лечь…

Утром спасительница-детоксикатор была шокирована уничтожением всех запасов релашки. Но поняв собственную оплошность, заставила себя успокоиться, и вынула из саквояжа еще упаковку. Правда, на ночь уже не оставила, утратив веру в мое самоограничение. Теперь она собственноручно вводила снотворное в кровотоки и от меня, маньяка, препараты ежевечерне забирала с собой.

В целом же, лечение прошло успешно, и я откровенно благодарен доктору. Она меня заметно подмолодила, подпитала и подвитаминила, да и вообще, хороший она человек, понимающий. А страдание, как известно, обожает соучастие. Ко всему прочему, не забудем, что уделяла она профессиональное внимание в период предновогоднего ажиотажа и за достаточно смешные деньги. Такие поступки достойны уважения и слов признательности. На большее я не способен. В довершение не могло не порадовать то, что благодаря сбалансированному медикаментозному вмешательству, обыкновенно ощутимо болезненный процесс переламывания на сей раз лишился терзающих симптомов. Я воспарил до такой степени, что к вечеру пятого, последнего дня, ненадолго вырвавшись из спасительного уюта, возвратился аккурат к приходу врача и занял место под капельницей осоловевший от зелья. Безусловно, мотивируя событие именно тем, что происходит оно в безоговорочно последний раз и на прощальную долгую память. Как на дорожку на чемодане посидеть. Как обычно.

И все же, из-за отсутствия каких бы то ни было средств, я встретил праздник в кругу семьи и без наркотиков. Правда, пригубив водочки ноги чуть было сами не ушли, приплясывая в манящие дали, но я заглушил позыв, скушав литр. И ноги, на счастье, отказали. Так случился первый чистый Новый Год за много-много лет. Я даже не курил гашиш… Однако снова сорвался, пал и покатился на второй день торжества. Опять с бараньим упорством подставил куцую шею под ярмо. Почему? Зачем? От столь неподвластных рассудку действий у меня возникло впечатление, будто мозгом моим безгранично владеет кто-то иной. Или что-то иное. Не я сам себе принадлежу, это точно.

Осознавая реальность, я чувствовал (и очень обостренно) грань между добром и злом, черным и белым, но по велению смутного внутреннего голоса постоянно эту грань нарушал, шатаясь из одного предела в другой, будто так и должно быть. Мало того, получая при том более чем странное, но – удовольствие. Удовольствие от самоуничтожения, ничем не оправданного, беспричинного и потому особо пугающего. В некоторой, нормальному человеку непонятной, степени, я испытывал отчаянную, обреченную гордость: такой я непокорный земному, диссидент-одиночка, бессмысленно противостоящий всем и всему. Самому себе, в том числе, даже в первую очередь. Я не постигал, между тем, основной причины извращенной ненависти к самому себе, как не знал и первородного мотива собственной слабости. Что и способствовало тому, что развалившаяся телега моей жизни, как бы по инерции, продолжала катиться под уклон, к неотвратимой выгребной яме, клоаке.

Как и ожидалось, денег не стало вообще, и мелкие ухищрения, унылые поиски оных никак не меняли дела. Последнюю ценную вещь – золотой нательный крестик, я продал скупщикам на рынке, и с помятой душонкой смотрел, как грязные заусенцы толстых торгашеских пальцев вертели, проверяли и взвешивали кусочек единственной оставшейся святыни. Глаз Иисуса отдельно был продан еще раньше за сто рублей. Так я бесповоротно расстался с символом того, кто неведомым мне образом оберегал меня, вселяя пусть смутную и незримую, но надежду. Черное окончательно вытеснило белое. Ни знамений, ни символов, ни богов… Мрак…

Хотя… Похоже, у каждого из нас натурально есть персональные хранители – покровители таящихся в человеке сил, праведных и сатанинских. Этакие – назовем привычно – ангелочек и дьяволенок. Они соперничают друг с другом, при этом находясь в удивительной гармонии между собой. Они не ссорятся, играют по своим правилам, никогда их не нарушая; соблюдая некий кодекс чести: у человека полоса честных дел и чистых помыслов – ангелок помогает, а бесенок не мешает, но как только их подопечным совершается дело грешное, тут в полные свои права вступает бесенок, в свою очередь стараясь усилить влияние на происходящие наземные метаморфозы; проблеск праведной мысли – снова ход ангела, его шанс развить успех. И оба маленьких покровителя людских страстишек никоим образом не прыгают друг через друга, не конкурируют смертной враждой – любому предоставляется свобода выбора, как им – очередность хода, ведь в итоге жизнь за нас они не выбирают. Они лишь помогают развить доброе или худое – два противоположных начала, дремлющие в каждом, и попеременно убеждаются в человеческой нецелостности, тихо посмеиваясь над его внутренней борьбой, маниями и исканиями истин. И очень даже может быть, что вдохновленный на светлые дела экстази и небесным планом хранитель с отрешенной улыбкой впадая в легкую философическую дрему, лениво передает эстафету ведения опекаемого индивида в никуда искусителю, который в свою очередь в период благих дел варил «белый» и кайфовал, почесываясь на тучке…

Я же пал настолько низко, что и не сомневался – попал под протекцию сил сугубо темных. И так сильно начал ощущать зависимость опиумного фарта от бесовского расположения, что всякий раз выползая из дома в без пяти минут безнадежном состоянии, внутренним голосом молил его о помощи. И черный помогал! Даже в те особо острые моменты, когда уколоться не виделось решительно никакой возможности. Однако стоило демонюгу призвать, как я однозначно добивался искомого результата и в родные края возвращался либо со свежей дозой опиума в крови, либо подлеченный смывками. Вот так, предав себя анафеме, я, тем не менее, обрел покровителя. Впрочем, порой случались полные порожняки и невзирая на истошные моления Гектор не помогал Патроклу, равно как бывали и моменты просветления, когда движимый ужасом осознания я порывался завязать одной силой воли. Но «сухой» пытки хватало на пару дней – не более, - и я вновь истово умолял демона о милости и он меня слышал, и проводил нужными тропками к обретению желанного. Что характерно, с нового года я вел календарик, в котором отмечал, что и когда принимал, избрав символами кружок для обозначения опиума, квадратик – алкоголя и треугольник – травки. Чистые дни я оставлял пустыми. Итого получалось, что между каждым пустым промежутком в день или два проходила примерно полуторанедельная «символическая» полоса, некоторые дни которой (особо счастливые) росчерком походили на языческие солнца – так круто удавалось намешать. Благими же и искренними порывами чистых промежутков я лишь себя издергивал, подрывая и без того разваленное здоровье. Стремительно, между прочим, от того старея. В свои двадцать шесть в зеркале я выглядел сорокалетним инвалидом-ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС.

Не однажды бес заводил меня в лапы копов и в них на сутки-другие оставлял, видимо желая наглядно продемонстрировать настоящее и дальнейшую, лично еще не опробованную длительно прелесть бесприютства и возмездия. Показать, кто я теперь и что отныне мое. «А если продолжать упорствовать, - доказывал он, - непременно заслужишь право занимать достойное место среди вони, клопов, захарканных туберкулезом и гепатитом полов и контингента однородно-гнилых уродов».

Для пущей правдивости к досье на собственную биографию считаю целесообразним приложить обыкновенный рассказ на тему «Как я провел старый Новый год», ибо нижеизложенное уходило корнями в праздничную дату.

Итак…

«В назначенное время Витек встретился с Подельником на трамвайной остановке. Подельник ждал Витька с непрозрачным полиэтиленовым пакетом в руке. В пакете находились две простые и вместительные холщовые сумки и обязательный для избавления от навесных замков реквизит: ножовка, монтировка, молоток и кусачки. «На десять граммов весом возьмем», - заверил с утра Подельник и чаша весов размышлений склонилась в пользу участия в криминале.

Прикурив по сигаретке, изредка перебрасываясь короткими фразами, они целеустремленно продвигали свои рахитичные тела по сумеречным улицам города. Минут через сорок вечернего променада, преступники прибыли на место предполагаемого преступления. Это был один из двухэтажных, сталинской еще постройки, коммунальных массивов, с облезлой краской на стенах домов, с извечным смрадом общих коридоров, с плодившим убогую голыдьбу алкогольно-пролетарским населением.

Во дворах, внутри стоящих по периметру однотипных бараков, располагались нестройные ряды сколоченных из всех видов пригодных для строительства материалов (неструганных досок, кровельных гофрированных листов, рубероида и двухцветного кирпича – все краденное, упертое, найденное, как и полагается), соединенные промеж собой скосоебившиеся сарайчики. По мнению Подельника, напичканные запасами мерзлой картохи, доморощенных соленьев и бытовыми предметами. Дорогого и ценного в сараюхах находиться попросту не могло, в силу отсутствия такового в обиходе обитателей местного гетто. Посему, ради хоть сколь-нибудь значимого обогащения за счет налета на скудные пожитки субъектов данного социального слоя, приходилось делать ударение сугубо на количественный фактор. Собственно, для наиполного удовлетворения пресловутого фактора, Подельник и взял с собой на дело объемистые сумы, по одной себе и Витьку. Можно было взять и больше, по две, но подорванные кайфурики весомой поклажи не выдержат.

На подходе к заранее выбранному Подельником кварталу они остановились. Положив пакет с арматурой на лавочку, вознамерились покурить. А заодно обсудить план действий по избавлению и так обобранного населения от имущественных запасов.

- Сделаем так, - молвил после глубокой затяжки организатор, - в этих дворах, - он показал рукой направление на север, - я рядок один придыбал. Маячить около них не будем. Ща добью бычок и обстановку просеку. Если нет никого, за тобой вернусь и пойдем.

- Лады, - согласился Витек. – Замки погляди, чтоб не кумекать долго.

Они докурили и Подельник, сунув руки в брюки, сутуло отправился на разведку. Витек остался томиться в ожидании, сидя на лавочке рядом с пакетом. Озноб продирал тело. Шел теплый снег. Витек не боялся – раньше доводилось и посерьезнее вещи вытворять, - однако грядущее естественным образом щекотало нервы.

Подельник вернулся через несколько минут.

- Там пацанва во дворе гуляет с телками, похоже малолетки.

- А что так долго?

- Через соседние дворы прошвырнулся, а то нарисуешься – хрен сотрешь. Обождем малость, вдруг разойдутся или в другое место свалят.

- Что ж, тормознемся, - не собираясь включать заднюю скорость согласился Витек. Кумарить и ожидать страх как не хотелось. Но уйти пустым он себе позволить не мог. Других вариантов не было. К тому же, Подельник знал барыгу, которой махом можно сдать наживу и раскумариться.