Поэзия Овидия периода ссылки

Поэзия Овидия периода ссылки

Как это обычно бывает, друзья отвернулись от опального поэта, в защиту его никто не выступил. Холодным декабрьским днем Овидий ступил на борт корабля, увозящего его навсегда от всего, что он любил, чем жил, о чем пел. В море его застигла буря, поэт едва не погиб, а когда сошел на берег, увидел Томы, то, вероятно, пожалел о том, что не погиб. Городишко этот был населен греками, местными даками, окружали его племена еще почти совсем диких сарматов, воинственых, жестоких, часто совершавших набеги на ближние селения. Поэту на старости лет пришлось впервые взять в руки меч, чтобы вместе с местными легионерами отражать нападения сарматов. Жил он в маленьком темном доме, питался непривычной едой, пил гнилую воду. Особено тяжким было для Овидия отсутствие книг, знающих латынь собеседников...

Здесь он написал две своих последних книги: "Скорбные элегии", "Послания с Понта", отсюда посылал он императору умоляющие о прощении письма, но прощения так, не дождался, а выучил местный язык, сочинял стихи на местном наречии, сблизился наконец с жителями Том. Он лечил их, учил их детей, давал полезные советы. Овидий был добрым человеком, люди это быстро поняли. Его освободили от всех налогов, единственого чужеземца, его наградили лавровым венком после поэтического выступления на местном празднике, а когда он совсем состарился, местные жители не оставляли его своими заботами, вниманием.

Катастрофа, постигшая Овидия, была для него совершеной неожиданостью. В отчаянии он сжег рукопись «Метаморфоз», если поэма сохранилась, то лишь благодаря копиям, имевшимся уже у его друзей. Содержанием его поэзии становятся теперь жалобы на судьбу, мольбы о возвращении в Рим. В пути, длившемся несколько месяцев, он составляет первую книгу «Скорбных стихотворений» (Tristia) в элегическом размере. Прекрасная элегия (I, 3) описывает последнюю ночь, проведеную в Риме; другие содержат рассказы о невзгодах пути, о бурном плавании, обращения к жене, друзьям, которых он не рискует называть по имени. Вскоре после прибытия в Томы написана вторая книга, большое, весьма льстивое послание к Августу, в котором Овидий оправдывает свою литературную деятельность, ссылается на примеры поэтов прошлого, свободно трактовавших любовные темы, заверяет, что его поэзия являлась по большей части фикцией, ни в какой мере не отражавшей личную жизнь автора. Август остался непреклоным. Последующие три сборника «Скорбных стихотворений» (10 — 12 гг.) варьируют несколько основных тем, как то: жалоба на суровый климат Скифии, на неверность друзей, прославления преданой жены, признательность тем, у кого сохранились дружеские чувства к изгнанику, просьба о заступничестве, о переводе в другое место ссылки, восхваления поэзии, как единственого утешения в печальной жизни. В заключительном стихотворении 4-й книги Овидий рассказывает свою автобиографию.

В четырех книгах «Понтийских посланий» (12/13 — 16 гг.) Овидий уже называет своих адресатов. У него иногда появляются, особено в более поздних письмах, сравнительно бодрые тона, он как бы освоился с обстановкой, принимает знаки почета от окружающих, составляет на местном гетском языке стихотворение в честь императорского семейства. Письмо (III, 2), в котором старик гет рассказывает предание об Оресте, Пиладе, послужило Пушкину образцом для рассказа старика цыгана о самом Овидии. Стилистически стихотворения эти становятся все более небрежными, былой реторический блеск угасает.

К годам изгнания относятся, некоторые другие произведения — исполненый темных намеков памфлет «Ибис» с проклятиями по адресу какого-то неверного друга, начатая дидактическая поэма о рыбной ловле, ряд несохранившихся стихотворений. Есть предположение, что парные послания сборника «Героинь» составлены в эти же годы.

В горькой моей судьбе вы меня обласкали, согрели...

Даже родной мой Сульмон не был так добр ко мне...

Незадолго перед смертью Августа (14 г.) у Овидия появились надежды на возвращение. Когда императором стал Тиберий, поэт пытался привлечь к себе внимание нового наследника престола, несколько причастного к литературе Германика. Он стал перерабатывать незаконченые «Фасты» с тем, чтобы посвятить их новому покровителю, но переработка не продвинулась дальше первой книги. В этом незаконченом виде (шесть книг, из которых первая во второй редакции) «Фасты», были впоследствии изданы, уже после смерти поэта, который скончался в изгнании в 18 г. н. э.

Когда 60-летний Овидий умер, великому поэту, доброму человеку на земле его изгнания поставили бронзовый памятник. Официальный Рим продолжал жить так, будто Овидия никогда, не было.

Уступая многим из своих современиков в глубине, оригинальности творчества, Овидий был замечательным мастером легкой формы. Античная критика признавала его высокую одареность, но считала нужным отметить, что он «потакал своему дарованию вместо того, чтобы управлять им»; в читательских кругах он сразу же снискал прочную популярность. Не уменьшилась она, в Средние века. «Метаморфозы» считались «языческой библией», своего рода источником премудрости, к которому составлялись алегорические толкования; любовная поэзия «отличного доктора» (doctor egregius) Овидия вдохновляла латинизирующую лирику, провансальских трубадуров — автор «Любовных стихотворений», «Науки любви» учил языку любви средневековую Европу. Подобно Вергилию, он был предметом легенды. Со времен Возрождения сюжеты Овидия подвергались бесчисленым переработкам: из них создавались новелы, оперы, балеты. В русской литературе образ Овидия навеки связан с именем Пушкина, который любил сопоставлять свою ссылку на юг с ссылкой Овидия.

Ни один латинский, а позже, европейский писатель уже не обходился без творчества Овидия. Ни без ранего, веселого, легкого, ироничного, в котором блестяще отразилось, в общем-то, уникальное для поэта свойство - приятие, всеприятие мира; ни без зрелого, всеохватного, ставшего подлиной энциклопедией античности; ни без позднего, трагического, в котором есть, проклятия миру, ностальгический автобиографизм, коленопреклонение перед властью, но самое главное - подлиная, трепетно рассказаная личная, человеческая трагедия.

Кстати, Пушкин, любивший Овидия более других латинских поэтов, видевший некую тождественость в собственой, Овидиевой судьбе, чрезвычайно высоко ценил имено поздние стихи античного поэта: "Книга Tristium ("Скорбных элегий"), - писал он, - выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидия (кроме "Превращений"). Героиды, элегии любовные, сама поэма Ars amandi ("Наука любви"), мнимая причина его изгнания, уступают элегиям понтийским. В сих последних более истиного чувства, более простодушия, более индивидуальности, менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чуждого климата, чуждой земли, сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!".

Но, думается, не столько паралели судьбы объединяют Пушкина, Овидия, сколько имено эта всеприемлемостъ мира, оптимистичность мировоззрения, легкость языка, чувствительность, ироничность, любовь к сказке, мифу, а значит, к человеку, истиный, а не декларируемый гуманизм. И - общий, хотя, у каждого свой, золотой век, который Пушкин в русской литературе открывал, а Овидий в латинской - завершал.

Оба поэта создали себе нерукотворные памятники. И время оправдало их пророчества о вечной славе. Как без Пушкина немыслима русская словесность, так без Овидия непредставима мировая литература. Влияние Овидия не уступало, а в широких читательских массах всегда превосходило влияние Вергилия. Вергилий, Овидий для поэзии - то же, что Платон, Аристотель - для философии.