Осторожно, - теория рынка!

Теория рынка – выдающееся интеллектуальное достижение мировой экономической науки, обобщившее реальный опыт глобального процесса экономизации производства. Отечественные экономисты, долгие десятилетия лишенные рынка как хозяйственной практики, тем не менее, были с ним прекрасно знакомы, но - заочно, – как с марксовой теорией капиталистического рынка, застывшей в «методологической бронзе". Вот почему, подобно тому, как все русские писатели вышли из «Шинели» Гоголя, так и все отечественные экономисты вышли из «Капитала» Маркса. Правда, при этом одни – вышли, а другие – убежали; впрочем, и те, и другие скоро встретились, ибо что-что, но место встречи действительно изменить было нельзя, так как этим местом была теория и практика ВОЗРОЖДАЮЩЕГОСЯ РОССИЙСКОГО РЫНКА!

* * *

Любая наука строится на исходном методологическом основании – системе непротиворечивых аксиом, образующих предметное состояние познаваемого ею объекта (это справедливо и для концепций, возникающих в границах той или иной отрасли научного знания).

Триумфальное шествие теории рынка по учебникам и аудиториям нашей страны отвечает долгожданной потребности отечественной хозяйственной практике. Однако позиция экономистов более сдержана, и это объяснимо – уж им-то лучше других было известно огромное расстояние между теорией и практикой; и так же, как зачастую наука развивается вопреки диссертациям, так и практика чаще всего развивается вопреки теории. Отсюда правомерно возник вопрос, исподволь мучающий российских экономистов: насколько создание процветающей рыночной экономики на Западе действительно является заслугой теории рынка? И – спросим сразу же - является ли катастрофа «планомерно-организованного производства» одновременно свидетельством поражения и методологии марксистско-ленинской политической экономии?

Сложные вопросы. Тем более для отечественных экономистов, большинство из которых лучше западных коллег (так уж сложилось!) осознают значимость методологической поверки любой концепции. Это относится и к самой популярной сегодня версии теории рынка, сводящей рынок исключительно к взаимодействию спроса и предложения; эта версия неоднократно квалифицировалась как «вульгарная» из-за внеисторического (или, что одно и то же, - мистического) объяснения происхождения всех рыночных феноменов, а главное – за внестоимостную трактовку цены.

Правомерность и фундаментальность методологических упреков вульгарной теории рынка очевидна. Но прелесть ситуации в том, что «рыночников» это ничуть не беспокоит. И политэкономам пора осознать – вульгарная теория рынка возникла вовсе не для того, чтобы полемизировать с политэкономами: у нее свои задачи, своя логика, свои проблемы. Поэтому когда политэконому кажется, что «рыночник» над ним просто издевается (например, рассказывая пошлости о кривой производственных возможностей), на самом деле рыночнику не до этого, - он и сам-то не знает, как ему свести логические концы с логическими началами, и потому согласен на любую эклектику, лишь бы она укладывалась в границы столь чтимого им «здравого смысла».

Когда-то Карл МАРКС уличал классических вульгаризаторов классической политэкономии в принимаемой ими за исходный пункт невесть откуда берущуюся «буржуазность» Робинзона Крузо; примерно такую же оторопь испытывает политэконом, встречаясь с невесть откуда берущимися «спросом» и «предложением».

Три упрека со стороны политэкономии вульгарной теории рынка (т.е. «теории спроса-предложения») сохраняют свою какую-то вневременную справедливость.

Первый упрек состоит в следующем. Вообще можно согласиться с тем, что предметообразующая аксиома принимается без доказательств по одной причине – она постулирует нечто очевидное (например, товар имеет двойственную природу – он и "продукт", он и "стоимость"), но никогда еще на роль очевидности не претендовала зависимость, по природе своей имеющая сложное строение. Связь, взаимодействие, отношение, зависимость - не могут выступать в качестве аксиомы, ибо их необходимость еще должна быть доказана! Между тем вульгарная теория рынка основывается на аксиоматизации аж двух зависимостей сразу («закона спроса» и «закона предложения»), каждая из которых сама нуждается в доказательстве. Интересно отметить, что эти два «закона» в учебниках сначала постулируются как аксиомы, а потом все-таки начинают доказываться как теоремы.

Второй упрек не менее содержателен: величина спроса (предложения) действительно зависит от уровня цены, - но ведь и уровень цены зависит от величины спроса (предложения). Может быть, для функционалистов-рыночников в подобной «перемене мест» нет ничего странного, но для политэкономов-«детерминистов» эта перемена – невыносимое испытание: если одно (скажем, «спрос») зависит от другого (скажем, «предложения), но в то же время это другое (скажем, «предложение») ничуть не меньше зависит от первого (скажем, «спроса»), то познавательная ценность первой зависимости равна познавательной ценности второй зависимости; другими словами, первая зависимость также ничего не объясняет, как и вторая.

Третий упрек сводится к игнорированию степени эластичности спроса, поскольку низкоэластичный товар демонстрирует инертную величину спроса: как «потребитель» покупатель не может согласиться на меньший объем потребления, но как «покупатель» потребитель не предъявит и большей величины спроса. Таким образом, по мере уменьшения эластичности спроса суверенитет покупателя превращается в фикцию, тогда как рост эластичности линии спроса присущ товарам «капризного спроса».

Наконец, обнаруживается слабость даже общепринятой в экономиксе интерпретации графического построения закона спроса (предложения). Этот момент заслуживает особого разъяснения, поскольку критикует теорию спроса-предложения на столь любимом вульгаризаторами рынка графическом пространстве равновесного рынка.

* * *

Вульгарная теория рынка построена на системе таких рациональных посылок, рационализм которых заведомо превращает результаты анализа в оторванные от хозяйственной практики абстракции. К числу таких умозрительных («интеллигибельных») посылок относится и «рациональное основание» концепции спроса и предложения - допущение о том, что при прочих равных условиях снижение цены на данный товар будет сопровождаться ростом величины спроса на этот товар.

Аргументируя эту посылку, последователи «спросово-предложной» теории рынка поясняют: понизившаяся цена «по кошельку» большему числу покупателей; следовательно, величина спроса при снизившейся цене, несомненно, вырастет.

Однако этот аргумент противоречит принимаемому для всякого графика (и шире – всякой теории) принципа «ceteris paribus» – «при прочих равных условиях». Действительно, программируя ситуацию на графике спроса, специалисты названной «теории» изначально исходят из данного числа покупателей и данной величины их совокупного дохода, которую потенциальные покупатели способны при желании (или мастерстве маркетологов) превратить в совокупный расход и, тем самым, образовать максимальный размер объема совокупного спроса. Все эти величины входят в число неизменных параметров графической модели спроса в качестве ее «прочих равных условий», поэтому понять и тем более объяснить, откуда взялась толпа «новых покупателей», привлеченных снижением цены на данный товар, невозможно.

Для того чтобы выдержать условие «ceteris paribus» и, тем не менее, объяснить отрицательный характер зависимости между изменением цены и вызываемым им изменением величины спроса (эту обратную зависимость в экономиксе величают «законом спроса»), следует обратить внимание не на изменяющееся число покупателей (это как раз выводит нас за границы рассматриваемого графика), а на другое – на то, что неизменность величины дохода (будущего расхода, т.е. спроса) у данного числа покупателей гарантирует рост количества приобретаемых единиц товара при снижении цены каждой единицы. Действительно, если совокупный доход покупателей на данном графике принять за 30 дне. ед. (при этом число покупателей решительно не имеет никакого значения), то при цене единицы товара в 10 ден.ед. можно будет купить 3 экз. данного товара, а при цене в 3 ден.ед. – 10 экз.

Приведенное выше рассуждение очевидно и способно, на первый взгляд, выполнить функцию требуемой для теории спроса-предложения аксиомы, но доказать-то требовалось не это, а другое, - то, что при прочих равных будет куплено больше. А этого как раз доказать и не удается. И как бы ни тужились теоретики-рыночники в доказательстве правомерности данной посылки, какие бы ни выдумывались эффекты («эффект дохода», «эффект замещения», «эффект выгоды»), аксиоматическое основание модели спроса вот уже два века остается непонятным ни объясняющему «закон спроса» профессору, ни силящемуся его понять студенту.

Точно так же обстоит дело и с «родным братом» закона спроса - так называемым «законом предложения»: тезис о том, что повышение цены стимулирует прирост величины предложения, отражает обывательский взгляд на поведение производителя и, пожалуй, не менее карикатурен, чем «закон спроса». Экономисты-рыночники упорно не желают видеть, что восходящий наклон линии предложения отнюдь не отражает возрастающий энтузиазм производителей. И вновь их «подводит» пренебрежение все тем же общенаучным принципом корректного моделирования изучаемых процессов – принципом «при прочих равных условиях», о верности которому так любят распространяться рыночники во вводных лекциях любого учебника, посвященного теории рынка.

Строгость любого экономического графика (и шире – любой научной экономической модели) состоит в том, что все параметры принимаются как неизменные. Это - насильственное элиминирование в виде неизменяемости задаваемых условий – и есть научная логика построения графика (модели). И только в ситуации подобного логического (условного) элиминирования можно обнаружить функциональную зависимость специально выделяемых параметров (зависимость, кстати сказать, пока еще только гипотетическую, необходимый характер которой – по всем законам науки – еще только предстоит доказать). Скрытая «интрига» графика всегда развертывается в характере связи параметров, «назначенных» в данной модели переменными.

* * *

Между тем в модели равновесной цены (даже понимаемой как результат взаимодействия только спроса и предложения) имеется рациональное, но вырастает оно вопреки принимаемым в ней посылкам. Этим рациональным мы считаем предоставляемую названным графиком возможность наглядного обнаружения различия между системой «производства» и системой «экономики».

Сопоставим два графика (ср. графики 1 и 2), и мы увидим – график 1 соответствует классическому представлению вульгарной модели рынка, тогда как график 2 – его политико-экономической интерпретации: то, что на первом графике обозначается как «линия равновесной цены» (АЕ), на втором есть «линия экономики», в свете которой «линия предложения» (ОЕ) получает более точное определение как «линия производства».

График 1. График равновесной цены (вариант «экономик»)

График 2. График равновесной цены (вариант «политэкономия»)

Действительно, в политико-экономическом аспекте континуум линии предложения, вопреки утверждениям теоретиков-рыночников, демонстрирует вовсе не совокупность «ценоопределяемых» величин предложения, а совокупность ценодопускаемых индивидуальных издержек производства. Другими словами, линия предложения «ранжирует» производителей по уровню их индивидуальных издержек производства, т.е. по размеру индивидуальной цены (говоря старинным языком социализма, - по «себестоимости»). Этим самым линия предложения отражает затратное ("технологическое") строение производства, показывая ранжированное место каждого производителя сообразно величине его индивидуальных издержек. А в рамках «производства» товары продаются по их «естественным ценам», равным себестоимости. Именно это, между прочим, и погубило советское, насильственно деэкономизированное, производство, в котором результаты оценивались по фактическим затратам предприятий (или, что еще хуже, по административно назначавшимся ценам).

В том-то и состоит великое революционизирующее отличие «экономики» от «производства», что благодаря экономическому устройству производства однородные товары продаются на рынке по одинаковой цене, независимо от величины реальной себестоимости! Эту одинаковость и демонстрирует линия равновесной цены, которая на самом деле показывает то, что вносит «экономика» в организацию общественного хозяйства.