Эквивалентность и смысл. Денотативное и сигнификативное значения

Понятие «смысл», которое определяется как «внутреннее логи­ческое содержание, значение чего-либо, постигаемое разумом»¹, представляется несколько расплывчатым. В самом деле, в нем смысл определяется через такие понятия, как значение и логиче­ское содержание. Еще в конце XIX в. немецкий логик и матема­тик Г. Фреге, один из основоположников логической семантики, предложил различать понятия «значение» и «смысл». Согласно его концепции, знак называет предмет и выражает смысл. Значе­ние оказывается непосредственно связано с называнием, обозна­чением предмета (денотата), а смысл — с информацией о нем, знаниями о предмете, зафиксированными в данном имени. Ина­че говоря, значение оказывается связанным с объемом понятия, а смысл — с его содержанием. Так, знаки подлунный мир, голубая планета, белый свет называют один и тот же предмет — землю, т.е. имеют одно и то же значение, но их смыслы различны, так как они сообщают разные знания о предмете. Такие высказыва­ния (знаки), как П.И. Чайковский, автор оперы «Евгений Онегин», великий русский композитор, хозяин домика в Клину и т.п., относят­ся к одному денотату (обозначают одно и то же лицо), т.е. имеют одно и то же денотативное значение (один и тот же единичный предмет). Но их смыслы различны, так как во втором высказыва-

Словарь русского языка. Т. 4. С. 160.

нии устанавливается связь с другим объектом (творчеством), в третьем объект относится к классу, а в четвертом опять устанавли­вается связь с другим объектом, но уже по линии посессивности. Иногда термин значение дополняется определением денота­тивное, что подчеркивает функцию знака по называнию, обозна­чению предмета. Денотативное значение в этом случае может противопоставляться не смыслу, а сигнификативному значению знака. Различение денотативного значения и смысла (сигнифика­тивного значения) усложняет хорошо известный семантический треугольник Огдена—Ричардса, превращая его в трапецию:

Д — денотат (образ предмета реальной действительности, о котором идет речь в высказываниях), 3 (1, 2, 3, 4) — внешняя (фонетическая или графическая) оболочка знака, ДЗ — денота­тивное значение (единое для всех высказываний), С (1, 2, 3, 4) — смыслы (различные во всех высказываниях).

Различие сигнификативного и денотативного значений пре­красно иллюстрируют наблюдения Р. Барта. Проанализировав подписи «Злая собака», «Осторожно: собака» и «Сторожевая соба­ка», увиденные им на воротах усадеб в маленьком городке на юго-западе Франции, Барт утверждает, что все они несут одно и то же сообщение: Не входите (если не хотите быть укушенными)¹. Добавим, что эти высказывания соотносятся с одной и той же предметной ситуацией, которой нетрудно найти аналогию в ином социуме, в иной культуре. В русской действительности этим выска­зываниям могло бы соответствовать узуальное «Осторожно: злая собака». Но смысл этих выражений, продолжает Барт, «заключен в их различии: "Злая собака" звучит агрессивно, "Осторожно: со­бака!" — человеколюбиво, "Сторожевая собака" выглядит как простая констатация факта. Таким образом, в одном и том же со­общении читаются три выбора, три вида личной вовлеченности, три образа мыслей или, если угодно, три вида воображаемого, три личины собственности»². Барт делает обобщение, представляю­щееся чрезвычайно важным и для теории перевода: «Лингвистика, занимающаяся одними лишь сообщениями, могла бы тут сказать лишь самые элементарные и тривиальные вещи»³.

¹ Барт Р. Избранные работы. Семиотика и поэтика. М., 1989. С. 535.

² Там же.

³ Там же.

Неопределенность понятия «смысл» заставила немецкого ис­следователя Г. Егера отказаться от него, заменив понятием «ком­муникативная значимость текста». Егер рассматривает коммуника­тивную значимость как основную категорию, обеспечивающую коммуникативную эквивалентность при переводе. «Коммуника­тивная эквивалентность, — пишет он, — представляет собой от­ношение между текстами, возникающее в том случае, когда при переходе от исходного текста к результирующему тексту (т.е. при перекодировании), а в случае межъязыкового общения — при пе­реходе от оригинала (текста на языке источника Тия) к тексту на языке перевода (Тпя) коммуникативная значимость остается со­храненной, т.е. инвариантной»¹. С помощью понятия инварианта Егер придает анализу переводческой эквивалентности большую научную строгость, так как сравнение текста оригинала с текстом перевода получает некую третью промежуточную величину, то обязательное общее в сопоставляемых объектах, на основании которого легче выявить их сходства и различия.

Коммуникативная значимость, по мнению Егера, опирается на функциональную значимость языковых знаков, которая пред­стает как совокупность функций отдельных знаков. Эти функции оказываются связанными с тремя уровнями отношений: семанти­ческим (отношение знака к обозначаемой им действительности), синтаксическим (отношение знаков друг к другу в речевой после­довательности) и прагматическим (отношение знака с использую­щими их коммуникантами). В условиях реальной коммуникации эти отношения оказываются иерархически подчиненными друг другу. Семантический уровень подчиняет себе синтаксический, и оба они подчинены прагматическому. Таким образом, семиоти­ческая модель переводческой эквивалентности выстраивается на трех уровнях: прагматическом, семантическом, синтаксическом.

В пределах семантического значения Егер предлагает разли­чать сигнификативное и денотативное значения, первое из которых оказывается связанным с содержанием понятия, а второе — с объемом². Сигнификативое и денотативное значения оказывают­ся подуровнями семантического уровня, располагаясь также в иерархической последовательности: «Для трансляционной линг­вистики, — пишет Егер, — на первом плане бесспорно должно стоять сигнификативное значение, но учет денотативного значе­ния также представляется существенным, по крайней мере в пла­не синонимики»³. Данный вывод весьма важен для теории пере-

¹ Егер Г. Коммуникативная и функциональная эквивалентность // Вопросы
теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 138.

² См.: Там же. С. 141 — 142.

³ Там же. С. 143.

вода, ведь нередко переводчики, стремясь понять сообщения и их предметную соотнесенность, т.е. денотативное значение, не уде­ляют должного внимания тому, какую информацию о предмете несет в себе знак исходного текста, т.е. сигнификативному значе­нию.

Но вернемся к категории смысла, которая оказывается тож­дественной сигнификативному значению. Смысл, отражая не­которые объективные свойства и признаки предметов, является категорией объективной и присущ языковому знаку постоянно. Однако он «как бы занимает промежуточное положение между "значением" (т.е. предметом) и представлением, имеющим субъек­тивный характер»¹.

В реальной практике переводчик сталкивается именно с оп­ределенным представлением, т.е. с тем субъективным смыслом, который вкладывает в создаваемую комбинацию знаков автор ис­ходного речевого произведения. Барт называл этот смысл «лич­ной вовлеченностью».

Анализ этих субъективных смыслов высказывания, не всегда удачный, неполный, а иногда и сомнительный, можно найти в литературоведческих работах, в первую очередь в работах тех ис­следователей, которые попытались применить в литературоведе­нии семиотические методы. Переводчик пытается расшифровать субъективные смыслы исходного текста, оперируя общими, т.е. объективными смыслами знаков. Но его интерпретация также субъективна. Она подчинена его собственному когнитивному опыту, его умению понять частное, субъективное через общее и объективное. Именно поэтому один и тот же текст может быть понят разными людьми по-разному, поэтому же в практике худо­жественного перевода множественные переводы одного и того же произведения — обычное дело. По этой же причине один и тот же перевод может вызывать диаметрально противоположные оценки критиков.

Переводчик, расшифровывая смыслы комбинаций знаков ис­ходного текста, которые он принял за единицу ориентирования, совершает по меньшей мере три семасиологических операции, следуя от знаков к значениям:

1) определяет предметную соотнесенность знака (денотатив­
ное значение);

2) уясняет общую, объективную информацию о предмете
(смысл, сигнификативное значение);

3) пытается выявить субъективный смысл знака, ту информа­
цию о предмете, которую желал сообщить конкретный автор
конкретного речевого произведения.

¹ Новиков Л.А. Семантика русского языка. М., 1982. С. 17.

Сигнификативное значение (сигнификат) знака в лингвистике часто отождествляют с логической категорией понятия. Понятие также содержит общественно осознанную объективную информа­цию о предмете или явлении. Следовательно, нобходимо выде­лить такую когнитивную категорию, которая соответствовала бы знанию о предмете конкретного индивида, строящего конкретное высказывание в конкретном речевом акте, т.е. ту, которая и фор­мирует субъективный смысл высказывания. Такая когнитивная категория может быть определена как концепт.

§ 5. Понятие и концепт

Говоря о понятии, его объеме и содержании, о логических операциях, совершаемых над понятием, мы оперировали катего­рией понятия как универсальной, не принимая в расчет того, что в сознании каждого конкретного человека большинство понятий имеют и собственный объем, и собственное содержание. Такие индивидуализированные понятия, которыми оперирует в своей познавательной деятельности каждый индивид, в теории, постро­енной средствами русского языка, удобно назвать заимствован­ным термином концепт. Понятие отличается от концепта именно своей универсальностью. Его объем включает в себя все мысли­мое множество объектов, подпадающее под его содержание, а со­держание фиксирует основные, сущностные признаки объектов, принадлежащих данному классу. Объем и содержание концепта зависят от индивидуального когнитивного опыта индивида и во многом определяются условиями жизни, культурой и т.п. Так, концепт лопата у пятилетнего ребенка будет отличаться от одно­именного концепта у землекопа, при том что понятие, лежащее в основе концепта, будет примерно одинаковым (функциональ­ный признак — чтобы копать; конструктивный — ручка и то, чем копают). Ю. Найда выводит четыре уровня способности понима­ния: способность детей, чей словарь и жизненный опыт ограниче­ны, способность малограмотных людей, не владеющих письмен­ной речью, способность среднеобразованного человека, свободно понимающего как устную, так и письменную речь, способность специалиста понимать сообщения в рамках своей специальности¹.

Приведем ставший хрестоматийным пример понятия снег, перекочевавший в работы по теории перевода из книги Ладо. По­нятие снега как природного явления известно многим народам северного полушария. Отношение же к этому явлению различно. В русском языке в обыденном сознании это понятие определяется

¹ См.: Найда Ю. К науке переводить // Вопросы теории перевода в зару­бежной лингвистике. М., 1978. С. 115.

как «твердые атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде белых звездообразных кристалликов или хлопьев, представ­ляющих собой скопление таких кристалликов»¹. Специальное оп­ределение этого понятия добавит уточняющие признаки о назва­нии кристалликов (снежинки), о их форме (шестиугольные плас­тинки и шестилучевые звездочки), об условиях существования явления (при температуре воздуха ниже 0°С). Французский сло­варь предложит более строгое определение neige — Eau congelée dans les hautes régions de l'atmosphère, et qui tombe en flocons blancs et légers (вода, замерзшая в верхних слоях атмосферы, выпадающая в виде белых легких хлопьев). Даже при сравнении этих опреде­лений уже видны некоторые различия в содержании данных по­нятий. Если же попросить дать определение снега эскимоса, для которого снег является одной из основных сред обитания, то он приведет еще больше дифференцирующих признаков данного объекта. Более того, говоря о снеге, покрывающем землю, он не пременно выделит подмножества объектов и определит их диф­ференциальные признаки.

Житель экваториальной Африки, не видевший снега, т.е. не имевший соответствующего ощущения, будет иметь о снеге только абстрактное представление, созданное в результате прочитанного либо услышанного. Его концепт снега будет походить на понятие с нулевым объемом, оно составит как бы пустой класс, за кото­рым не будет стоять реально представляемая действительность. Иначе говоря, та часть языковых картин мира, которая демонстри­рует внешнее подобие, т.е. представляется симметричной, является в самом деле неэквивалентной. Эта неэквивалентность отражает оппозицию общего и частного в когнитивной деятельности чело­века, разных уровней абстракции. Она обусловлена тем, что каж­дый этнос имеет собственное представление о мире, об общих явлениях культуры во всех ее четырех сферах (материальной, ду­ховной, организационной и поведенческой). Речь здесь идет не только о том, что в одной этнической культуре могут отсутство­вать некоторые элементы, имеющиеся в другой культуре, но и о том, что отношение к тем или иным объектам, существующим в общечеловеческой культуре, может быть различным. Эти объекты могут вызывать разные ассоциации, т.е. по-разному сопостав­ляться с культурным опытом народа. Вернемся к понятию снега. Для южан снег — экзотика, редкое явление природы, иногда пу­гающее и раздражающее, когда снег реально выпадает и на неко­торое время останавливает жизнь в городах. В то же время снег — это символ Рождества. Для народов более северной части снег —

¹ Словарь русского языка. Т. 4. С. 164.

обычное явление, ожидаемое (психологическая готовность) и до-статочно легко переносимое в определенные периоды года. Для народов Крайнего Севера снег представляет собой одно из основ-ных жизненных средств.

Во всех трех случаях снег влияет на жизненный уклад и ста­новится предметом разнообразных ассоциаций, но ассоциации эти в различных культурах в зависимости от климатических усло­вий всегда различны. Если у южан снег — это бедствие, то у се­верных народов — либо нейтральное, либо положительное явле­ние, которое во многом облегчает, а иногда и спасает жизнь (по снегу открываются санные пути, позволяющие двигаться по не­проходимым дорогам, в другие сезоны снег защищает землю от мороза, спасая урожай, а соответственно и человека от голода). Чем большее место занимает снег в культуре того или иного на­рода, тем более обширной и вариативной оказывается лексико-семантическая область, связанная с этим явлением.

Эти различия в значениях наиболее отчетливо проступают именно в переводе, когда мы стараемся как можно точнее передать какое-либо понятие средствами иного языка.

Попытаюсь проиллюстрировать это теоретическое рассуж­дение о различии структуры понятия и концепта примером, не­посредственно затрагивающим область перевода.

Приведу фрагмент из романа французского писателя М. Па-нёля, уроженца Марселя, прекрасно знающего юг Франции, Про­ванс, «Слава моего отца» (La gloire de mon père). В этом фрагменте речь идет о деде рассказчика, искусном каменотесе, с большим почтением относившемся к работе старых мастеров. Представим сначала русский перевод:

«Как только выдавался у него свободный день — а это быва­ло раз пять или шесть в году, — он вывозил всю семью пообедать на травке в пятидесяти метрах от Пон дю Гара.

Пока бабушка готовила еду, а дети барахтались в реке, дед поднимался на настил моста, что-то измерял, рассматривал ка­кие-то стыки, делал какие-то чертежи в разрезе, гладил камни» (пер. П. Баккаретти).

«Dès qu'il avait un jour de liberté — c'est-à-dire cinq ou six fois par an — il emmenait toute la famille déjeuner sur l'herbe, à cinquante mètres du pont du Gard.

Pendant que ma grand-mère préparait le repas, et que les enfants pataugeaient dans la rivière, il montait sur les tabliers du monument, prenait des mesures, examinait des joints, relevait des coupes, caressait des pierres».

' Словарь русского языка. Т. 4. С. 164,

В первом высказывании мы видим «чужое» словосочетание Пон дю Гар, по форме явно имя собственное, которое, с точки зрения логики, должно обозначать единичный объект и заклю­чать в себе, таким образом, единичное (индивидуальное) поня­тие. Этой формой, т.е. транскрипцией, переводчик, француз, южанин, хорошо знающий описываемую действительность, назы­вает объект, неизвестный русскому читателю.

Концепт французского переводчика, которому хорошо извест­но, о каком объекте реальной действительности идет речь, т.е. в его индивидуальный концепт, облеченный в форму pont du Garrd, симметричен единичному понятию, сформировавшемуся во фран­цузской культуре и обозначенному этим именем. Но русский чи­татель, незнакомый ни с этим единичным объектом, ни с поняти­ем, заключенным в форме Пон дю Гар, не может более или менее четко вывести из этого имени какой-либо концепт об объекте, во всяком случае из той фразы, в которой оно возникает. Его кон­цепт не имеет ни ясного содержания, ни очерченного объема, его можно определить лишь через понятие максимального универ­сального класса — «нечто, возле чего можно обедать на травке». Это «нечто» может быть селением, сооружением, рекой, горой, рощей, площадью и т.п. Знак Пон дю Гар оказывается для русско­го читателя столь же малозначимым, как и имена Пер ла Шез, Вьё-пон, Дюран и пр. Потребуется довольно глубокое знакомство с французской культурой, чтобы эти имена действительно «загово­рили», наполнившись значением, как заговорило сейчас и стало однозначно соотноситься с конкретным объектом — собором Па­рижской Богоматери — имя Нотр-Дам благодаря всемирно из­вестному мюзиклу. А ведь еще каких-нибудь 50 лет тому назад даже начинавшие изучать французский язык школьники или сту­денты, не успевшие проникнуть во французскую культуру, иногда калькировали это имя: наша дама из Парижа.

Читатель, встретив имя Пон дю Гар, полагает, что в дальней­шем контекст объяснит значение непонятного имени. Так и случа­ется, но не сразу. Следующая фраза текста также мало что прояс­няет. Мы видим лишь, что дети плескались в реке и что неподалеку был какой-то мост. За теми двумя фразами, что мы привели выше, следует текст:

«После еды он садился на траву впереди семьи, расположив­шейся за ним полукругом напротив этого многовекового памят­ника, и до вечера глядел на него.

Вот почему, даже тридцать лет спустя, его сыновья и дочери при одном упоминании о Пон дю Гаре закатывали глаза и про­тяжно вздыхали». Читатель уже может построить логическую це­почку Пон дю Гар → мост → многовековой памятник → Пон дю

Гар. Он узнает, что Пон дю Гар — это старинный мост. Но о ка-кой реке идет речь и чем примечателен этот мост, ему останется неизвестным. Более того, прагматическая сторона высказывания также изменяется, стирается. Русский читатель, стараясь расшиф-ровать значение экзотического имени, отвлекается от той задачи, которую, на мой взгляд, старается решить здесь автор — вызвать симпатию к персонажу, который, будучи мастером своего дела, с таким трепетом и восхищением относится к творению древних мастеров и стремится воспитать эти чувства в своих детях. Обратившись к французскому тексту, мы видим, что в слово­сочетании pont du Gard именем собственным является слово Gard. Все словосочетание может быть переведено конструкцией, где одно имя называет класс предметов, а другие — видовой признак, обозначенный именем реки: мост через Гар. Однако переводчик не идет этим, казалось бы, вполне логичным путем, а предпочи- тает транскрипцию словосочетания, придавая всему заключенному в нем понятию вид единичного, отражающего единичный объект. В самом деле, переводчику хорошо известно, что pont du Gard — действительно единичный объект. Это уникальное сооружение, акведук через реку Гар, построенный еще древними римлянами в виде трех ярусов аркад, длиной 273 м и высотой 49 м. Французы называют его исключительно Pont du Gard, поэтому переводчик и транскрибирует это имя — Пон дю Гар, не задумываясь над тем, что имя, известное каждому французу, может быть неизвестно русскому. Нужно принять во внимание, что перевод, сделанный П. Баккаретти, имеет учебный характер и предназначен главным образом для французских студентов, изучающих русский язык, которым данное имя должно быть хорошо известно. Вероятно, это и определило выбор переводчика.

Для русского же читателя ситуация оказывается иной. Даже если из второй фразы он поймет, что Пон дю Гар — это мост, у него не возникнет концепта, отражающего уникальное сооруже­ние. Скорее всего он ограничится общим понятием «мост», пред­ставляя себе Пон ди Гар как «один объект из класса мостов». Бо­лее того, изменением грамматической формы множественного числа на единственное при передаче понятия, заключенного в слове les tabliers (платформы трех ярусов моста) — настил моста, он в еще большей степени закрепляет за единичным объектом понятие общего класса, лишая его уникальности.

Этот пример показывает различие между референтом и дено­татом — теми самыми объектами реальной действительности, ко­торые отражаются в понятиях. В самом деле, в любом речевом произведении называется с помощью знака не класс предметов, а какой-либо конкретный предмет этого класса. Иначе говоря, де-

нотативное значение оказывается не таким простым (соотнесен­ность с предметом), как это кажется на первый взгляд. Для раз­личения классов предметов и конкретных предметов, о которых идет речь в конкретном тексте, в лингвистике и используют тер­мины денотат и референт.